Мания

В возрасте шести лет он лишился в одну ночь своих непутевых родителей. Спирт, которым они по обыкновению опились, на сей раз оказался гидролизным. И не то чтобы семейная пара Расплетинных и дед Андрея ничего не знали о происхождении адской жидкости, — просто по традиционной российской беспечности, которая возникает у граждан нашего Отечества в результате паршивости и несносности жизни, они перестали ценить себя и окружающий мир. Что там жизнь, ведь смерть длится вечность! Поэтому она легко обесценивает земное существование и манит туманными соблазнами загробного бытия. Кто знает правду?

Одним словом, после похорон Андрей Расплетин попал в Чугуевский детский дом. Тут его тоже никто тщательно не осматривал, — рос себе юноша и не подозревал, что является редким в анатомическом смысле существом мужского пола. И поэтому нисколько не гордился, что обладает не только красивыми русыми волосами, стройной фигурой, раскосыми голубыми глазами и тонким, аристократическим лицом — что у славян встречается чаще, чем у других этносов, — но и необыкновенными двумя erecticus.

Впервые он понял, что является обладателем чего-то совершенно уникального, когда его обследовала врач призывной комиссии. Вначале женщина вскрикнула, когда по ее требованию мобилизованный спустил штаны, потом ахнула: перед глазами очарованной дамы возникло замечательное зрелище. Наши женщины так восторженно могут реагировать на нежданно-негаданно упавший к их ногам мешок денег; на объяснение в любви красавчика из Государственной Думы депутата-умника Жириновского; на мужественный, налитый кровью erecticus! А тут, к ее изумлению, прямо перед глазами оказались сразу два храбреца. Радость была неописуема!

После этого знаменательного события биография молодого человека резко изменилась. Три врачихи, члены призывной комиссии, одна из которых была даже заместителем руководителя, тут же возымели на призывника виды: они поклялись молчать о феномене и состряпали диагноз, согласно которому Андрей Расплетин освобождался от армейской службы. Вскладчину, за шестьдесят долларов в месяц арендовали в Орле квартирку для его проживания и стали платить ему за свои визиты по пять зеленых. Они приходили к нему в разное время, впрочем, по строгому распорядку, так что месячный бюджет молодого человека составлял приличную по меркам захолустного областного городка сумму: сто двадцать долларов. Однако новое неожиданное довольствие этим не ограничивалось. Орловские дамы, очарованные невероятным сексом, приносили еще с собой некоторую одежду, реквизированную у собственных мужей, а одна даже — у собственного сына. Помимо этого юный кавалер получал наваристые борщи и кусочки отбивного мяса. Так что у оборванца приятной наружности и оригинальных возможностей появились не только квартирка, деньги, вполне пристойные, хоть и поношенные, панталоны, туфли со скошенными каблуками, протертые на воротничке и рукавах сорочки, но и калорийная пища. А когда Расплетин получил в подарок металлическую ложку, вилку и фаянсовую чашку для чая и супа с выведенными на ней словами «Живи и здравствуй, бог эроса — Андрюшка», молодой человек даже расплакался: письменное сообщение, пусть и на пиале, оказалось первым в его жизни. Значения слова «эрос» он еще не знал, но обращенное к нему в пылу страсти восклицание врачихи «эрос, дарящий божественное удовольствие» вызывало у него весьма приятные ощущения. «Чтобы держать нашу историю в секрете, они, видимо, придумали мне тайное имя — Эрос. Хотя, если бы они стали называть меня “наш бог Андрей”, мне было бы еще приятнее», — порой думал он.

Впрочем, захолустный Орел не мог предложить молодому человеку с уникальной аномалией все то, что он видел на экране телевизора в программах Ren ТV, М1, ДТВ и других каналов. А в ночное время там показывали очень соблазнительные и пикантные сюжеты, которые чрезвычайно интриговали оригинального кавалера. Так медленно, но основательно, без каких-либо сомнений, он все глубже погружался в лишенный разума мир секса, становясь частью его машинерии: без восторженных чувств, мыслей о красоте, без желания познать все многообразие, всю прелесть безграничной материи. По мере того как экран открывал перед ним совершенно невиданные соблазны ощущений, у молодого человека появлялось легкое разочарование в затворническом образе жизни. Потом оно дополнилось чувством огорчения за убогий быт, обидой за жалкое жилище, за обноски, изредка пополнявшие его гардероб. Уязвленный, недовольный, он стал сдержанно, а то и брезгливо относиться к содержащим его женщинам. Его эротические ласки становились скупыми, бурный темперамент сменялся апатией, сексуальная энергия угасала, аппетит пропадал. Двойной erecticus переставал неистовствовать, буянить, вызывать стоны, будоражить воображение. Тела врачих теперь казались ему обрюзгшими, изрядно оплывшими, малоподвижными. Представления о мире, потребности и само существование орловчанок он находил скучными, а их щедроты — жалкими. Их постоянные просьбы все свободное время посвящать чтению, овладевать знаниями, чтобы строить собственную судьбу, его уже раздражали, а порой даже злили. Разочарование в своем зависимом образе жизни, нищета, постоянная боль души, мечущейся от одной крайности к другой, могли бы облагородить его одинокую натуру, вызвать интерес к чему-то возвышенному. Однако вместо этого они воспитали в нем горькую обиду на весь окружающий мир. С самого рождения Андрей Расплетин не был знаком с добродетелью, он вообще не знал, что такое понятие существует. Он ни разу в жизни не слышал слов «мораль», «долг», «культурное наследие», «божественное писание», поэтому легко и увлеченно отдавался самым низменным влечениям. Именно здесь, в Орле, он впервые понял, что сочетание удовольствия с пороком доставляет ему наивысшее блаженство. Ему все больше хотелось на волю, его тянуло к молодым сверкающим дамам, к роскоши, к ярким сюжетам из жизни шикерии нашего замечательного мегаполиса — ко всему тому, что в одиночестве он наблюдал в ночных программах телеэфира. Андрей Расплетин уже чувствовал, был уверен, что ему под силу покорить золотую молодежь столицы, что именно человека с его аномальными возможностями и привлекательной внешностью она сама ждет, приглашает, требует!

В особую тетрадь он начал заносить самые злачные и дорогие места Москвы; он уже знал почти всех богатых тусовщиц по именам, изучил стоимость и фасоны их одежды, научился узнавать мировых кутюрье по их творениям. Он видел потрясающие автомобили этих дам, его слепили рассыпанные по груди, рукам и платьям драгоценные камни, его буквально ошеломляли их линии тела, походка, манера поворачивать головки, стрелять, словно праздничными петардами, сверкающими глазками. Уверенность в собственном успехе придавал ему и жалкий, по его мнению, вид их кавалеров — лощеных, многословных, манерных. Прилизанные, накрашенные, припудренные, завитые, они были лишены природной, провинциальной напористости и при этом исполнены чувства вседозволенности. Конечно, Андрей Расплетин еще не умел по-столичному отвешивать дамам поклоны, встречать их комплиментами, не мог щеголять модными костюмами, а за пышным столом справляться со столовыми приборами, но этим изъянам в манерах и возможностях он намеревался противопоставить свою главную оригинальную особенность. Она должна была стать козырной картой во всех соревновательных сравнениях. Да, обычный хахаль нашего замечательного мегаполиса сравниться с ним никак не мог. Даже малейших шансов не было! Шутка ли: в эпоху мании секса иметь от рождения два erecticus! Молодой человек уже отлично знал, какую абсолютную власть он может получить над женщиной во время этогосамого , поэтому безмятежно радовался, ужесточая сексуальную тиранию, чтобы без всяких сомнений, основательно подавлять свою партнершу, истязать не только ее тело, но и разум. Как немецкие мясники часто хвалятся, что у них от коровы остается лишь протяжный звук «му-у…», а все остальное идет в переработку, так и Андрей Расплетин перед этимсамым с возрастающим рвением мечтал порабощать своей мощью женщину настолько, чтобы от нее оставались только стоны: «О-о-о…», — а все остальное принадлежало бы лишь ему.

Но ничего не происходило: Андрей Максимович никак не решался оставить своих попечительниц. Ехать было некуда, да и деньжат на переезд скопил он еще недостаточно — всего лишь около семисот долларов. Поэтому молодой человек все чаще впадал в мрачную меланхолию. Как начать восхождение к величию с таким мизерным капиталом, не имея никаких связей? Андрей Расплетин пока никакого ответа не находил. А ведь до жути хотелось оказаться в кругу столичных див, стать завсегдатаем злачных мест московской шикерии, купаться в роскоши, одеваться в самых известных бутиках и управлять последними шедеврами мирового автомобилестроения! В молодом возрасте, особенно у провинциалов, всегда так много честолюбивых планов! И все их мысли, как правило, связаны с надеждами на успех и финансовое утверждение в столице! Как будто главнейшим местом обитания нельзя сделать собственный разум!

Как-то вечером, когда молодой человек в одиночестве клял свою судьбу, в квартирку настойчиво постучали. Открыв дверь, он увидел на пороге одну из своих сожительниц. Андрей Расплетин привык называть их не по именам, а на свой детдомовский лад: «Первушка», «Вторушка», «Третушка». На сей раз «Вторушка» оказалась без кастрюльки с пельменями, без пакетика сливок, без печеного яблочка. Ее лицо было по-настоящему встревоженным. Едва затворив за собой дверь, она покрылась румянцем и подавленным, смущенным голосом залепетала что-то нравоучительное: что, дескать, связь юного парня и немолодой женщины никогда не приводит к добру. Но она может умереть не от позора и горечи раскаяния — от таких чувств еще никто не уходил в мир иной, — а от разлуки, которую она не в состоянии вынести. Что он для нее стал дороже, чем собственная жизнь, что она готова пожертвовать собой полностью, но спасти его от ревнивых мужей. «Они сейчас направляются сюда. Нас выследили. Тебе надо бежать! — говорила она с проникновенным волнением. — Вот тебе все мои сбережения, здесь чуть больше двух тысяч долларов. Поезжай в Мценск, на конверте я указала адрес моей сестры Варвары. Она поселит тебя на даче. Там есть печь, продукты купишь сам. Через недельку-другую я обязательно приеду. Беги, целую тебя, бог эроса! Мне еще надо успеть убрать твои вещи. Они выдадут нас! Беги!» — с этими словами она, поцеловав молодого человека, силой вытолкнула его из квартирки.

Эта сцена показалась бы по меньшей мере трагикомической любому, кто мог бы знать, о чем в эти минуты размышлял молодой человек и какие мысли беспокоили самоотверженную женщину, которая манию секса предпочла обету верного супружества.

Оказавшись на улице, Андрей Максимович первым делом выбросил прямо себе под ноги конверт, на котором был записан адрес в Мценске. Он даже хотел растереть его подошвой по мокрому от дождя асфальту. Но вдруг передумал, решив отомстить: «Пусть мужья найдут эту бумажонку. Тогда, надеюсь, они зададут своим женам настоящую трепку. Как в детдоме нас бил завуч Масальский! Кровью юных сирот был залит весь пол его кабинета! Да, это был самый поганый мерзавец!»

Совершенно не зная, как пройти к вокзалу, он остановил первого же прохожего: «Скажите, как добраться до железнодорожной станции?» — «Тут рядом, первый поворот направо, и потом шагать десять минут, — сказал дед в орденах. — Вам надо торопиться, через четверть часа уходит последний местный поезд до Тулы. А вам куда?» — «Какое тебе дело? — расхохотался Расплетин. — Меня же не интересует, когда тебя отвезут на кладбище! У каждого в определенное время своя дорога! И никто не сможет сбить с пути! Но дать по шее может только сильный! А твое время, кстати сказать, уже пришло. Пора тебе, дед, пора! И мой час тоже настал: тороплюсь осчастливить тысячу, миллион женщин! Заработать капитал!» — самонадеянно и нахально смеясь в лицо старику, бросил он. «И зачем только я воевал? Надо было сдать Россию фашистам!» — прошипел себе под нос оскорбленный ветеран войны.

Шагая к вокзалу, Андрей Максимович ощущал радость от обретенной свободы, наличия скромного капитала и амбициозных планов. Он уже предавался мечтаниям, узел столичных интриг завязывался в его воображении. Расплетин наслаждался оргиями, которые ярким видением проплывали перед счастливым взором новоявленного путешественника. Неистовым эросом он пленял в своих фантазиях самых красивых женщин нашего замечательного мегаполиса! Весь этот новый мир, блестящий, но непокоренный, богатый, но пока недоступный, с которым молодой человек был знаком лишь через экран телевизора, открывался перед ним во всей своей пьянящей притягательности. Рестораны «Дворянское гнездо», «Кремлевские палаты», «Фаэтон», элитные ночные клубы «Три жирафа», «Планета Голливуд», «Матрица», тусовки в дорогих фитнес-центрах «Звезды космоса», «Мировой класс», «Гармония линий», сборища в фешенебельных казино «Лазурный берег», «Три карты», «Лас-Вегас», на телевизионных передачах «Пять вечеров», «Окна», на танцах в Думе, на маскараде в Кремлевском дворце, на пикниках в Завидово, на вечеринках в мэрии, на пьянках именитой элиты в Барвихе, на свадьбах однополых новобрачных в апартаментах кораблей Московской речной флотилии, на посиделках транссексуалов в Петрово-Дальнем! С эротическими историями, с драмами ревности, с комедиями перевоплощения, с расследованиями измен, с подкупами чужих любовниц, с драками депутатов, с поножовщиной трансвеститов, с флиртом дам полусвета, — весь этот умопомрачительный современный мир нашего великого города, казалось, уже готов был открыть Андрею Максимовичу свои тайны. Что этому сироте, воспитаннику детского дома, этому иждивенцу похотливых врачих, этому искателю тотального секса оставалось делать? Кроме идеи немедленно переселиться в столицу, у него и мыслей никаких не было.

Поэтому первым же поездом освобожденный Андрей Расплетин направился в Москву.

Наш замечательный мегаполис встретил господина Расплетина с унылым безразличием. Но он об этом и не подозревал. Юный провинциал наслаждался величием города. Его воображение потрясали роскошные жилые дома, парадные офисы, сверкающие автомобили и широченные, упакованные в рекламные тексты проспекты; он любовался нарядами московских дам, их эротическими формами. Андрей Максимович засматривался на витрины шикарных магазинов и мечтал стильно нарядиться — никак не хуже, чем лощеные гуттаперчевые манекены. Детдомовец ни к кому и никогда не питал слабости, не сох и не страдал, а теперь понял, что влюбился, влюбился по уши! Его возлюбленной становилась Москва: он хотел обнимать ее, целовать мощеные мостовые, ласкать позолоченные купола, спать с ее необъятным телом, восторгаться ее сексуальными скверами, обставленными соблазнительными, в расщелинах скамейками.