Манускрипт всевластия

Я, повернувшись на бок, медленно очертила пальцем его подбородок.

— Мне знаком этот обычай, но ты ведь не англичанин и не состоишь в секте эмишей. Хочешь сказать, что укладывать пару в постель для одних разговоров тоже вампиры придумали? Заодно с брачными обетами?

— Современные иные зачастую сводят любовь к половому акту. По-моему, это клиника. Секс для меня — процесс длительный, стремление познать тело любимой столь же хорошо, как свое.

— Ты мне не ответил. — Изволь тут мыслить ясно, когда целуют твое плечо. — Покладание выдумали вампиры?

— Нет. — Он прикусил мой палец, но крови, как и обещал, не пролил. — Когда-то это делалось повсеместно. Голландцы и англичане разделяли молодых с помощью разных предметов, нас же просто заворачивали в одеяла и запирали в комнате до утра.

— Ужас, — сурово молвила я. Он принялся за мою руку и за живот. Я хотела отползти, но его свободная рука меня не пустила. — Мэтью!

— Мы, помнится, очень мило скоротали ту долгую зимнюю ночь. Самое трудное было сохранять наутро невинные лица.

Он продолжал выделывать со мной разные штуки, заставляя сердце колотиться о ребра. Я тоже выбрала себе цель и припала губами к его ключице, а ладонь опустила на плоский живот.

— Сон, думаю, тоже входил в программу. — Он отвел мою руку. Я тут же приникла к нему всем телом, и он откликнулся на это так, как хотелось мне. — Разве можно проговорить всю ночь напролет?

— Вампиры во сне не нуждаются, — напомнил он, целуя меня чуть ниже груди. Я схватила его за волосы, приподняла голову.

— В этой постели только один вампир. Ты и мне не дашь спать?

— Я мечтал об этом с первой нашей минуты.

Когда я выгнулась навстречу его губам, он решительно уложил меня на спину и пригвоздил к подушке обе руки.

— Никакой спешки, договорились?

В привычном мне сексе желание утолялось без проволочек и особых эмоциональных сложностей. Как спортсменка, проводящая много времени с другими спортсменами, я хорошо знала свое тело вместе с его потребностями, и кто-то всегда помогал мне удовлетворять их. Мои связи нельзя было назвать случайными, но почти все мои партнеры относились к ним так же просто, как я. После нескольких страстных свиданий мы, как ни в чем не бывало, возвращались к дружеским отношениям.

Мэтью давал мне понять, что те времена ушли безвозвратно — с тем же успехом я могла бы быть девственницей. Чувства и физические реакции затягивались под его губами и пальцами в хитрые мучительные узлы.

— Мы располагаем беспредельным запасом времени, — повторял он, поглаживая мне руки с нежной внутренней стороны.

Он изучал меня с дотошностью картографа, высадившегося на берег нового мира. Я порывалась ответить тем же, но одна его рука все так же прижимала мои к подушкам. Когда я начинала жаловаться на такое неравенство, он затыкал мне рот весьма эффективным способом. Холодные пальцы прокрались между бедрами в последнюю неисследованную область.

— Мэтью, — выдохнула я, — это как-то не похоже на покладание.

— Ну, мы же во Франции. — Он отпустил мои руки, резонно полагая, что я больше не стану увертываться. Я тут же притянула его к себе. От затяжных поцелуев мои ноги раскрылись, как переплет книги, а дразнящая пляска его пальцев вызвала дрожь во всем теле. Мэтью дал ей уняться; когда я набралась сил посмотреть на него, он был доволен, как наевшийся сливок кот. — Что историк скажет теперь?

— В специальной литературе это выглядело иначе. — Я дотронулась до его губ. — Если эмиши занимаются ночью такими делами, неудивительно, что телевизоры им не нужны.

Он самодовольно хмыкнул.

— Может, поспишь теперь?

— Ну уж нет. — Я заставила его лечь навзничь. Он, заложив руки за голову, смотрел на меня с той же ухмылочкой. — Теперь моя очередь.

Я исследовала его не менее тщательно, чем он меня. Вскоре мое внимание привлекла метка в виде белого треугольника на бедре. Присмотревшись, я обнаружила на груди другие странные знаки — одни напоминали снежинки, другие крестики. Все они таились глубоко под кожей и потому не сразу бросались в глаза.

— Что это, Мэтью? — Я потрогала особенно крупную снежинку под левой ключицей.

— Шрам. — Он скосил глаза, чтобы видеть, о чем я спрашиваю. — Этот оставлен мечом, острием меча. На Столетней войне, что ли — не помню уже.

Я скользнула повыше, согревая его собой.

— Шрам, говоришь? Повернись-ка.

Он, покряхтывая от удовольствия, лег на живот.

— Ох, Мэтью. — Мои худшие опасения подтвердились: на спине и на ногах я нашла десятки, если не сотни, отметин.

— Что? — Он повернул ко мне голову, увидел мое лицо и сел. — Ничего страшного, mon coeur. [57] Всего лишь травмоустойчивое вампирское тело.

— Их так много. — Вот еще один, у плеча.

— Вампира, как я уже говорил, убить трудно, но всех отчего-то так и тянет попробовать.

— Тебе было больно?

— Ты знаешь, что я испытываю удовольствие — значит, и боль тоже. Но все это быстро зажило.

— Почему я их раньше не видела?

57

Сердце мое (фр.).

— Смотреть нужно пристально, при верном освещении. Тебе неприятно это зрелище?

— Шрамы? Нет, что ты. Просто очень хочется добраться до тех, кто тебя наделил ими.

Тело Мэтью, как и «Ашмол-782», представляло собой палимпсест — под гладкой поверхностью скрывалось богатое тайнами прошлое. Я содрогнулась при мысли обо всех войнах, на которых сражался Мэтью, объявленных и необъявленных.

— Довольно тебе воевать. — Мой голос дрожал от гнева и жалости. — Хватит.

— Ты немного опоздала, Диана. Я воин.

— Нет. Ты ученый.

— Воином я был дольше, и убить меня трудно — вот тебе доказательство. — Шрамы, как свидетельство его несокрушимости, и впрямь успокаивали. — И почти все мои противники давно умерли, так что уймись.

— Чем же тогда прикажешь заняться? — Я натянула простыню на голову, как палатку. Тишину нарушали только наши редкие вздохи и треск огня. Я притулилась к Мэтью, закинула на него ногу. Он смотрел на меня, закрыв один глаз.