Маня, Манечка, не плачь!
Шрифт:
Маня решила, что Петровна со своими познаниями её раздражает не меньше, чем «добрый друг тётя Люда», почти всё выспросившая в долгом телефонном разговоре.
Глава третья. Квартирочка
«Ну что, жива ещё? – спросил по телефону Сёма. – Ты, вроде бы, редактируешь детективные романы, а не знаешь, что за пятнадцать тысяч долларов могут убить. На эти подозрительные фирмы надо идти через прочное знакомство: своих они не убивают, – разъяснял Сёма. – А ты как пошла? Твой «Полиграфыч» сам бандюга».
– Павел Морозцев – приличный человек, издатель.
«Ладно, – не унимался Сёма, – попомни моё слово, когда станут убивать. Но вначале к батарее наручниками прицепят».
Родственники ругают Маню за то, что отказалась от квартирантки Стеллы Урюпинцевой. Подумали бы, как
Маня оглядела одну свою запущенную комнатёнку, заваленную книгами и папками вечно здравствующих графоманов, перешла в другую, где было не лучше. Теснота, темень, мрак. Кто купит такую квартиру, навевающую на душу тоску последних супружеских дней? Развод, как похороны: после остаётся гора не разобранного хлама, который жаль выбросить, будто с уехавшим человеком распроститься навсегда. Но лучше распроститься. Манечка устремилась душой в светлое завтра.
Фирма «Чёрный ход недвижимости» через своих братков навела верно: дед живёт один, как сыч, заступиться за него некому.
Притащилась Галюха. У этой разговоры о мужиках. Раньше Маня терпела эту даму ради дефицита. Но дефицит прекратился, Галюху из внешторга уволили, и теперь у неё нет ничего, кроме женской тоски, о чём и поведала, всхлипывая. Никогда не плачущая Манечка выслушала о данной тоске с брезгливостью существа, высоко стоящего на интеллектуальной лестнице. Под руководством Петровны давно она освоила методику преодоления страстей и небрежно посоветовала Галюхе делать зарядку, обливаться утром и вечером ледяной водой и бегать вокруг фонтана…
– У нас в Бибирево фонтана нет, – вздохнула подруга.
Неподалёку от Маниного двора фонтан был, и она бегала вокруг него трусцой в компании двух дедушек (бодрых) и двух спортсменов (бывших), которые с похмелья уступали дедушкам, но упорно занимались своим здоровьем, уничтожаемым при помощи алкоголя.
– Но скверик или бульвар у вас есть?
– Да, скверик есть, – согласилась Галюха.
После неё пришлось основательно проветрить от дыма.
Маня ходила по квартире, прикидывая: это выбросит во время переезда, это тоже вышвырнет, а это подарит будущим жильцам, если они, конечно, возьмут. Становилось радостно, светло и легко на душе, будто собралась в полёт, оставляя ненужную тяжесть на поднадоевшей земле.
Вечером позвонил Простофильев:
«Марья Андреевна, Рудик вернулся! Его привязали на территории гаража, но он сорвался и прибежал домой! Воет под дверью! Весь покусан, в собачьих драках побывал на пути к дому! Сейчас буду лечить… – Каждое слово этого абсолютно искреннего риэлтера сопровождалось громким, натуральным собачьим лаем! – Рудик, подожди, Рудик… Марья Андреевна, ну что, идём смотреть квартиры?»
Выдался морозный денёк, и на Петре была шапочка, натянутая на уши, которые он, оказывается, не раз обмораживал, как и руки, но, к счастью, уши остались целы, и ампутировать более ничего не пришлось. Так как Маня фактически переезжала из довольно центрального района в Медведково, то и квартиры смотрела здесь. Две из них Пётр открыл имевшимися у него ключами, а две другие показывали риэлтеры других фирм. Они вдвоём с Петром Валентиновичем носились по этому району. Бежали по льду, по заснеженным тропинкам, передвигались на автобусах, подъезжали на трамваях… Даже увлекательно… Самое главное уже сделал Простофильев (и на какой скорости!) – он нашёл покупателя. Когда показывал Манину квартиру, её дома не было, но на другой вечер покупатели пришли вдвоём – немолодые жена и муж, внешность последнего показалась знакомой. После Пётр пояснил, что данный господин заграничного вида, откормленный (сразу видно) сёмгой и красной икрой, – ведущий телеканала «Наш друг – Америка». Она вспомнила, что видела на телеэкране это необыкновенно сытое лицо.
Квартира приглянулась покупателям своими «возможностями», раскрытыми риэлтером Петей. Он объяснил, как можно сделать перестройку в этой отдельно взятой квартире, какие она таит неиссякаемые возможности, и какой в ней широкий фронт работ для евроремонтников. Квартира оказалась немаленькой, и, если бы у Мани, кроме этой
квартиры, имелись ещё и пятнадцать тысяч долларов, то она бы и сама сообразила, как «увеличить комнаты за счёт кладовки» и как «увеличить холл за счёт кухни», а самою кухню «за счёт ванной», куда и при уменьшенной площади «войдёт джакузи».Теперь, бегая по непривычному для себя Медведкову, она выбирала жильё для себя. И выбрала! Квартирочка… Так она подумала ласково: комната, через которую проходишь в кухню, маленькая ванная (смежная), а из окон девятого этажа вся «Медведевка» (шутит Пётр) далеко видна с высоты. Этот ветер высоты поднял Маню высоко над землей в квартирочку на последнем в доме этаже… (пусто, чисто, желтый пол). Давно она не видела такого желтого чистого пола… И – церковь из окна…
Они с Петром стояли возле окна, глядя на церковь. Оказалось, – он верующий. Бывший спортсмен, конькобежец, вся жизнь – соревнования (вначале – детские, потом – юношеские, потом – мировые). Он бы и теперь бегал не хуже главного конькобежца страны Льва Непромерзаева, но – армия, обмороженные ступни, сепсис. Нет-нет, на ногах ничего ампутировать не пришлось… Он уверовал не так давно. В церковь ходит. Молится, молится, но Ангидридовна не съезжает. Извёлся совершенно. Лукавое свеженькое лицо Петра выражало скорбь, а глаза, как всегда, бегали по диагонали, то темнея, то вспыхивая жёлтым огнём. Но после, вечером, когда она вспомнила об этом, религиозность Пети и его физическая мощь вызвали в цельной Мане дуализм чувств и мыслей: точно ли такой он верующий, этот спортсмен?
Решила, что в квартирочке всё будет чётко (давно хотела чёткости), чтоб всё по местам, всё под рукой. А чистый воздух, а церковь… Церковь оказалась очень красивой. Так как до этой пробежки по Медведково и не имелось надобности посещать именно этот отдалённый район, то и позабыла об этой церкви, о её замечательной роли в литературе. Эта церковь была прототипом церкви в «Войне и мире». Именно в этот храм «всходила» по каменным ступеням Наташа Ростова. Какая удача: предстоит жить рядом с таким толстовским местом Москвы! Конечно, Москва полна и других уникальных мест… Но у каждого своя Москва…
Возвратилась Манечка с прогулки, прошедшей в конькобежном темпе, бодрой и молодой, свободной от мелочей суеты. «Как будешь деньги увозить, идиотичная?» – ненужно проговорил в висках голос брата Сёмы.
Глава четвёртая. Сдача
На юбилей свадьбы тёти Люды и дяди Коли идти не хотелось, но пришлось. И вот в родных Черёмушках за семейным столом заметила Маня, что её кузины обращаются с ней, как с родной. С чего бы это? Застолье проходило, как обычно, в той же, знакомой с детства панельной «трёшке», как называют кратко такие квартиры на фирме «Гусь-Русь-интернетед». И обе двоюродные сестрёнки (Ирина и Наташка) сегодня чувствовали себя тут, на этом отведённом им жизнью пространстве, где больная мать и больной отец, вполне комфортно, будто это они жили в Кулаковом переулке, имея избыточную площадь в сталинском доме.
Вначале Маня ничего не заподозрила, только удивилась, отчего эти «мачехины дочки» слишком вежливо передают ей салаты. Одна «мимозу» подсовывает: «Маня, как? Желаешь?». Другая – «оливье»: «Ты ещё сегодня не пробовала…» Где это видано, чтоб они обращались с человеком по-человечески! В детстве последнюю игрушку отбирали, как что – вопли: «Мама, нам с Иркой суфле!» «Мама, нам с Наткой глазурованные сырки!» Ничего не было в свободной торговле в тогда несвободной советской стране: конфеты суфле, например, в кремлёвском буфете на съезде передовиков, сырки, которых сейчас на каждом углу и всё разные, с Кутузовского привозили из «дипломатического» магазина…
Тётя Люда никогда не была похожа на мачеху из сказки, и Сёму любила, как сына, и Манечку называла «Золушкой» исключительно из любви к ней и к своей рано умершей сестре. Отец, не принимавший участия в воспитании детей-сирот, теперь с удовольствием жил практически на иждивении Сёмы в их старой хрущёбе на Профсоюзке. Было у них, как в сказке: Маня донашивала платья сестёр, их шубки и шапки. Единственное, что донашивать не могла – обувь. Тут уж, извините: у этих, можно сказать, с детства сорок два и две десятых, а у неё – тридцать пять и пять. И принц появился, и увёз Маню в такой видный дом! А эти так и остались тут сохнуть.