Маньяк из Бержерака. Дом судьи. Мегрэ и человек на скамейке (сборник)
Шрифт:
Но ему необходимо во что бы то ни стало добраться до моря! Иначе он рисковал навсегда увязнуть в горячем песке, оседавшем под ним при каждом движении.
Почему его тело было охвачено непонятным оцепенением? Может, он был ранен охотником? Он ничего не мог вспомнить. И поэтому продолжал без толку ворочаться в песке. Большой, черный, обливающийся потом, беспомощный.
Открыв глаза, он увидел солнечный прямоугольник на полу и жену, сидевшую у стола за завтраком. Она смотрела на него.
Мегрэ сразу же понял, что это неспроста. Так хорошо
– Ты плохо себя чувствуешь?
В ту же минуту он осознал, что голова его словно налита свинцом.
– Почему ты спрашиваешь об этом?
– Ты всю ночь ворочался. Постоянно стонал…
Встав, она подошла к Мегрэ и поцеловала его.
– Ты неважно выглядишь! Наверное, во сне видел кошмары…
Только теперь он вспомнил про тюленя; его раздирали противоречивые чувства: с одной стороны – глухая тревога, с другой – желание рассмеяться. Впрочем, ему было не до смеха. Все происшедшие события выстраивались в одну цепочку.
Мадам Мегрэ, присевшая на край постели, сказала совсем негромко, словно опасаясь потревожить его:
– Мне кажется, ты должен принять решение.
– Какое именно?
– Вчера вечером я беседовала с Ледюком. Я уверена, что у него тебе будет лучше. Ты сможешь отдохнуть и окончательно поправиться.
Она не решалась посмотреть ему в глаза! Все это было ему хорошо знакомо, и он пробормотал:
– Значит, ты тоже?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты считаешь, что я ошибаюсь, не так ли? Ты уверена, что у меня ничего не выйдет, что…
Из-за внутреннего напряжения он вспотел. Влажные виски, капельки пота над верхней губой…
– Успокойся! Сейчас придет доктор, и он…
Действительно, уже настало время утреннего визита доктора. Мегрэ еще не видел Риво с момента вчерашней сцены, и мысли о новой встрече на мгновение заставили его забыть об остальных заботах.
– Я хочу, чтобы ты оставила нас одних.
– А потом мы уедем к Ледюку?
– Нет, мы никуда не поедем. А вот и машина доктора… Иди же…
Обычно доктор поднимался по лестнице едва ли не бегом, но этим утром он вошел, исполненный достоинства, кивнул мадам Мегрэ, с которой столкнулся в дверях, и положил на стол сумку, не произнеся ни слова.
Утренний визит всегда проходил по одному и тому же сценарию. Пока врач разматывал бинты, Мегрэ совал себе в рот термометр.
Сегодня обычная процедура повторялась без изменений, если не считать начавшегося разговора.
– Разумеется, – сухо сказал доктор, – я выполню до конца свои обязанности перед вами как перед раненым. Но я прошу вас иметь в виду, что с данного момента наши отношения ограничатся только этим. Кроме того, прошу запомнить, что, поскольку вы не являетесь официальным лицом, я запрещаю вам допрашивать членов моей семьи.
Было очевидно, что эти фразы он подготовил заранее. Мегрэ, сидевший с обнаженным торсом, промолчал.
Врач взял термометр и проворчал:
– Все еще тридцать восемь!
Мегрэ понимал, что это слишком высокая температура. Доктор, нахмурившись и стараясь не встречаться с ним взглядом, продолжал:
– Не вспоминая о вашем вчерашнем
поведении, я скажу вам как врач, что если вы хотите выздороветь, то вам следует перебраться в более спокойное место. Конечно, вы можете истолковать мой совет иначе… Я сделал вам больно?Произнося эти фразы, он зондировал рану, в которой были заметны очаги воспаления.
– Нет… Продолжайте…
Но Риво уже сказал все, что хотел. Осмотр закончился в полном безмолвии. Потом доктор молча уложил в сумку инструменты и вымыл руки. Перед тем как уйти, он взглянул Мегрэ прямо в глаза.
Был ли это взгляд практикующего врача? Или это был взгляд свояка Франсуазы и мужа странной мадам Риво?
Во всяком случае в этом взгляде сквозила тревога. Перед уходом он, по всей видимости, хотел что-то сказать, но предпочел промолчать. Затем комиссар услышал, как он что-то негромко сказал мадам Мегрэ, ожидавшей на площадке.
Хуже всего было то, что теперь комиссар вспомнил все подробности своего сна, который, вне всяких сомнений, был предупреждением. И кое-что другое тоже следовало считать предостережением. Сейчас доктор не сказал ничего особенного, но процедура оказалась гораздо более болезненной, чем накануне, и это было плохим признаком. Точно так же, как державшаяся высокая температура!
Он взял со столика трубку и тут же раздраженно бросил ее назад.
Вошедшая в номер жена тяжело вздохнула.
– Что он сказал тебе?
– Он не хочет ничего говорить! Это я пыталась расспросить его. Я поняла, что он советует тебе полностью оставить все дела и отдыхать.
– А что сейчас с официальным расследованием?
Отчаявшись переубедить его, мадам Мегрэ присела на край постели. Судя по ее виду, можно было не сомневаться, что она не одобряет поведение мужа и не разделяет его увлечения этим делом.
– А вскрытие?
– Они определили время смерти с точностью до нескольких часов. Он погиб вскоре после того, как ранил тебя.
– Револьвер, из которого он был убит, так и не нашли?
– Не нашли! Так как этого человека никто не опознал, фотография тела была помещена этим утром в местной прессе. Она попала даже в некоторые парижские газеты.
– Покажи…
Мегрэ взял газету, чувствуя некоторое волнение. Всматриваясь в фотографию, он подумал, что был, по сути, единственным человеком, который видел преступника живым.
Конечно, он не разглядел его лица. Но они провели вместе целую ночь. Он вспомнил тревожный сон – если это был сон! – соседа по купе. Его вздохи, внезапные звуки, похожие на сдерживаемое рыдание…
Потом две ноги, свисавшие с верхней полки, лакированные туфли, шерстяные носки ручной вязки…
Фотография была жуткой, как все фотографии трупов, которым стараются придать схожесть с живым человеком, чтобы облегчить опознание.
Невыразительное лицо. Стеклянные глаза. И щеки, заросшие седой бородкой, что отнюдь не удивило Мегрэ.
Ведь он подумал об этом еще тогда, находясь в одном купе с этим человеком! Почему он представлял его себе не иначе как с бородкой?
Теперь он мог видеть эту бородку, вернее, щетину длиной сантиметра в три, покрывавшую лицо его бывшего попутчика.