Марадентро

Пока длилось это нескончаемо-однообразное плавание, венгр рассказывал им о деревьях и их свойствах, также не оставив без внимания ни одной птицы, начиная с небольших туканов, предвестников удачи, и кончая попугаями ара, пересмешниками, трупиалами, скальными петушками, момотами и всевозможными попугаями и колибри, населяющими Гвианское нагорье.

Золтан Каррас был просто ходячей энциклопедией; он любил сельву и реки и их обитателей. Он всегда находил, что сказать в оправдание даже отвратительного «паука-обезьяны» [22] или самой ядовитой змеи.

22

«Паук-обезьяна», или птицеед-голиаф, – самый большой паук в мире, прозван «обезьяной» за волосатость. Самый крупный представитель был обнаружен в Венесуэле, размах ног достигал 28 см.

– Ни одна змея не тратит яд понапрасну, если не чувствует угрозу нападения, – уверял он. – Она лишь хочет выжить и использует для этого оружие, которым ее наделила природа. Она никогда не убивает ради того, чтобы убить, как делаем мы. – Тут он показал на кроны высоких деревьев, с которых вниз головой свисали гроздья огромных летучих мышей бурого цвета: – А вот это и правда отталкивающие создания, от которых природа вполне могла нас избавить. Совершенно никакого проку: умеют только сосать кровь и передавать болезни. Самое вредное, бесполезное и отвратительное из всех существ. Это «эпакуэ» всего хорошего, чем Бог наделил Землю.

– Э… чего?

– «Эпакуэ». – Он широким жестом обвел вокруг, вывернув ладонь наружу. – «Противоположность». Для большинства местных племен мир делится только на хорошее и плохое, или, можно так выразиться, на Добро и Зло. Добро – это «интье», а его противоположность, или его «эпакуэ», – «тарэ», Зло. Солнце – это «интье», а его «эпакуэ», тьма, – это «тарэ». Противоположность «интье» Земли с ее дарами – глубокие воды, в которых тонут путешественники. Против «тарэ» глубоких вод находится «эпакуэ» плавающих деревьев. Против «интье» плавающих деревьев – «тарэ» анаконд. И так до самого отдаленного уголка Вселенной, потому что все, даже крохотный муравьишка, имеет свое «эпакуэ», а летучие мыши-вампиры представляют собой «эпакуэ» всего, что есть хорошего.

– Странный мир.

– Вам потребуется время, чтобы с ним познакомиться, – изрек венгр. – И чем больше вы в него погрузитесь, тем более чудесным он вам покажется. Для меня Ориноко была всего лишь огромной рекой, а Гвиана – сельвой, над которой возвышаются древнейшие каменные образования. – Он улыбнулся и покачал головой, словно ему самому с трудом верилось, что он был таким непросвещенным. – Мне было этого достаточно, однако, пробродив столько лет по здешним лесам, я пришел к выводу, что чем больше я узнаю, тем больше мое невежество. Вам известно, что на одном только квадратном километре сельвы находится больше видов насекомых и растений, чем во всей Европе?

Марадентро переглянулись, и тогда Себастьян, выражая – на правах старшего брата – мнение семьи, смущенно сказал:

– Нет. Мы этого не знали.

– А ведь это так! – Казалось, венгр испытывал чувство гордости. – Больше видов растений и насекомых, чем во всей Европе, а бабочек – так и вовсе больше, чем где бы то ни было. Это чудо, – завершил он. – Чудо, которым я не устаю восхищаться.

И действительно, венгр то и дело восторгался картиной, открывающейся перед носом куриары, или какой-нибудь деталью на берегу, деревьями или обитателями и нередко останавливался, чтобы рассмотреть вблизи орхидею или понаблюдать, как колибри сует свой длинный клюв в цветок, зависнув в воздухе благодаря быстрым взмахам хрупких крылышек.

Затем, по мере того как русло сужалось, стремнины начали встречаться все чаще и наступил такой момент – спустя два дня после того, как они миновали расположенную по правую руку реку Эребато, – когда больше времени приходилось толкать лодку, чем плыть в ней.

Наконец, когда последний, как казалось, приток Кауры навсегда остался позади и вновь появилась саванна, покрытая высокой травой, венгр счел плавание завершенным и показал на рощицу акаций.

– Вот подходящее место, чтобы спрятать лодки, – сказал он. – Немного выше путь преграждает порог, а у подножия холма мы должны найти протыку, которая выведет нас к Парагуа.

– Что такое протыка?

– Узкая тропинка в чаще леса, которая, едва только перестают ею пользоваться, зарастает, и ее надо «проткнуть», то есть прорубить заново. Важно только никогда с нее не сбиваться, потому что иногда она исчезает под опавшей листвой, и тогда есть опасность никогда не выбраться из сельвы.

– А далеко до Парагуа?

– Где-то около сотни километров, но я надеюсь раньше найти один из ее притоков.

Они забросали лодки ветками и листьями, перекусили и отправились в путь через обширную равнину, поросшую высокой – по грудь – травой. Время от времени приходилось прокладывать себе дорогу с помощью мачете, и, хотя продвигались они не быстро, сразу было видно, что венгру не привыкать ходить на дальние расстояния. Он умел входить в ритм и удерживать его часами, не испытывая ни малейшей усталости.

Они старались обходить стороной обширные массивы растительности, возникавшие на пути, и наконец поднялись по склону пологого холма, вершина которого представляла собой естественную возвышенность. Тут Золтан Каррас обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на Кауру, которая, прочерчивая широкую кривую, удалялась на север.

– Вон там находится высота Гуайкинима, – сказал он, махнув рукой в направлении северо-запада. – А теперь мне надо найти протыку, которая выведет нас на восток. Вам лучше отдохнуть, пока я пойду осмотрюсь.

Он взвалил на плечи тяжелый рюкзак, сделал небольшой глоток воды и удалился, оставив их на этой смотровой площадке, созданной природой, созерцать бесконечное одиночество саванны, сельвы и гвианских гор.

Они переглянулись. Казалось, в голове четверых Пердомо Марадентро из Плайа-Бланка, что на Лансароте, промелькнула одна и та же мысль.

– Мы рехнулись!

Неважно, кто из них произнес это вслух; короткая фраза выразила их общую мысль, потому что только безумцы могли сидеть на краю земли и ждать возвращения незнакомого человека, который, вполне возможно, мог вообще не вернуться.

Никогда, даже когда они потерпели крушение и гребли на крохотной шлюпке посреди океана, у них не возникало такого чувства беспомощности, потому что безмолвие этого места, где не чувствовалось даже дуновения ветерка и время казалось остановившимся, впечатляло гораздо сильнее, чем море, которое было их привычным миром.

– С тех пор как мы ушли от реки, мы не видели ни одного зверя, – неожиданно произнесла Айза. – Ни птицы, ни обезьяны, даже ящерицы или змеи. Похоже, здесь жизнь сосредоточена в сельве, у воды, а остальное – забытая Богом пустыня.

Так оно и было. Здесь не было даже мух, а тишина, гнетущая тишина, какую они никогда нигде не встречали, словно завладела землей, будто Бог подумал только о том, чтобы создать пейзаж, тут же забыв о том, чтобы наделить его жизнью и движением.

Такова была Гвиана: контраст за контрастом, взрыв звуков и бурление в одном месте и абсолютное безмолвие в нескольких километрах дальше; сельва и саванна, вода и засушливые земли, черные камни и белый-белый песок, высокие плато и глубокие ущелья.