Марфа-посадница

Глава 6

— Я своей жизнью довольна. С мужем прожила век в согласии. Муж был в городе не из последних — из первых! Детьми, слава Богу, не обижена: что Федя, что Митрий, нрава не робкого и собой хороши. И дочери под стать. От людей мне завсегда почет. А что колгота у нас опеть в Новом Городи, дак без того и жить скучливо станет!

Подруги стояли у стекольчатого окна вышней горницы, обведенного по краю свинцового переплета цветной мозаикой сине-голубых мелких узорчатых стекол. Широкая, осанистая Борецкая и все еще стройная, несмотря на годы, Онфимья Горошкова — выцвели брови, покраснели и как спеклись, покрылись морщинками щеки, но в строгом овале лица с прямым, греческого письма носом еще угадывались следы былой иконописной красоты.

Онфимья зашла по делу: общий обоз отправляли в Обонежье. У той и другой вдовы села были смежные по Водле, дак уряжались. И уж от дел, согласно выбранив Настасью за гордость и вечные недовольства, и до жизни дошли.

— В байну нонь походишь? — спросила, погодя, Онфимья.

Борецкая кивнула головой:

— Людей отпущу только!

Внизу, на дворе, грудились мужики и жонки, иные с детями.

— На Двину посылашь?

— На Двину.

— Многие нонь выжидают, опеть от Москвы угроза ратная!

— Волков боятьце, в лес не хаживать! С осени привезти, зимой замогут лес возить, кол колить, хоромы рубить. В весну уж и пахать и сеять начнут.

А держать тута до снегов да кормы зря давать — с какого прибытку! Опеть зимой везти: детные детей познобят дорогой. А Двины постеречь князь Василь Василич послан с ратными!

— Заезжал?

— Как же, простились! Не первый год домами знаемся с ним.

— Мой-то Иван был давеча у твоего. Хватит ли сил-то?

— Должно хватить. А не хватит — Литвой заслонимсе.

Онфимья вздохнула. Перемолчали.

— Ну, прощай, Марфа. Хоробрая ты!

Подруги церемонно поклонились одна другой, потом расцеловались сердечно.

Проводив Горошкову, Борецкая вышла к мужикам, что переселяла за Волок. Осмотрела придирчиво каждого.

— Тебе поправитьце ле, Степанко?!

— Бог даст, государыня Марфа, отойду, выстану!

— Мотри! А то во двор нанимайсе, цего ни-то…

— Как будет милость твоя, а только уж… Мне ить одна дорога! Другояк — в холопы, да и то — кто возьмет?

— Земли хоцешь? Сиверко тамо! Детей не помори. Клюцнику накажу, корову дает. Только подымессе ле? Как ты, такой, косить будешь?

— Баба пособит.

— Баба-то тяжела у тя!

— Бог даст, скоро опростаетце, мы ведь привыцны, всего навидалисе! Он мелко засмеялся, обнажая съеденные желтые зубы, затрясся, кашляя.

Баба, до того молчавшая, с бессмысленным выражением лица, полураскрыв рот, глядевшая на боярыню, тут вдруг ожила, засуетилась, шмыгнула носом и неловко, из-за вздернутого под саяном живота, повалилась на колени:

— Смилуйсе, государыня!

— Будет! Встань! Сказала уже. Слова не переменю. Куды хоцешь, молви?

— На Вагу… Любо на соль… — неуверенно, сам пугаясь своей просьбы, пробормотал Степанко.

— На соли не выдюжишь! — решительно отвергла Марфа. — Рыбу не заможешь ли ловить?

— Как будет твоей милости…

— На рыбу пошлю! На море. Кто у тя ищо? Дедушко? И он тамо сгодитце.

А малец твой?

— Мой, мой, наш! — опять замельтешился Степанко, хватая малого за плечи и подталкивая вперед. Мальчонка — лобастый, курносый, тонкошеий («Эк, он всю семью приморил!» — поморщилась Борецкая) дернул головой, исподлобья недобро глядя на боярыню («Волчонок!»).

— Шапку, шапку сыми! — пугаясь, прикрикнул отец, сам стаскивая с того истрепанный малахай. Малец вырвался и вновь нахлобучил рванину себе на голову.

Марфа глядела, прихмурясь.

— К работе приуцаешь ле?

— Холопом не стану! — угрюмо, ломающимся звенящим голосом, ответил паренек. — На Волгу ушкуйничать уйду!

— В ушкуйники нынце не ходят. Московский князь пути не дает. Поздно ты родилсе, на век припоздал! — ответила Марфа с неожиданно для самой себя просквозившей добротой.

Малец сторожко, неуверенно улыбнулся, ямка сделалась на щеке. Чем-то напомнил маленького Дмитрия.

— Не-е-е… А дядя Федя бает!

— Кто ж луцше знат, дядя Федя твой али я?! — чуть возвысив голос, ответила Марфа. Повела бровью. — То-то! Рости. Отечь, смотри, из силов выходит, а ты — на Волгу… Оглупыш!

Марфа переглядела остальных, задержавшись глазами на одной молодой паре. Таких вот любила боле всего: мужик и ладный и умный, видать по лицу.

Оглядела прищурясь, любуясь. Молодец! И жонка под стать.

— Плотничаешь ле?

— Я и кузнечное дело знаю!

(«Мастер!») — Детей нету?

— Ужо! Наше от нас не уйдет!

(«Такого хоть тут оставляй!») Мужиков увели. Марфа еще помедлила у крыльца, потом прошла калиткою в сад. Отсюда, с косогора, из-за вершин яблонь, был хорошо виден вымол, где кипела муравьиная работа поденщиков. Пересчитала корабли. Ключник подошел, стал сбоку, чуть позади. Полуобернувшись, Марфа увидела его хищное, с крючковатым носом, жесткое лицо. Укорила:

— Медленно грузят!

— Наймовать об эту пору некого… — ответил тот хмуро. Сам знал, что медленно.

— К Покрову нать управитьце со всем!

— К Покрову навряд…

— По сколь выходит у тебя за лодью?

Ключник назвал цену.

— Дружиной работают? Старшой есть ле?

— Как не быть!

— Дак ты и сговори с ним! Плати ети деньги артели за всю лодью, сдельно, пущай хоть в полдня нагрузят! Им выгода и мне тож!

Ключник склонил голову, злясь на себя (такого простого и не додумал!).

— Нынце ж и объяви! — приказала Марфа. — Цто еще?

— Демид приехал, ждет… — угрюмо вымолвил ключник.

С Демидом, холопом Марфы, что ведал в Кострице полотняным промыслом, у них были давние нелады. Иев Потапыч, ключник, никак не мог понять этого на диво сметливого и легкого что видом, что норовом мужика. В особенности его усердия; чего надо дурню? Добро бы вольный, а то холоп, и получает-то никакие там великие доходы! К тому примешивалась и ревность. Борецкая, хоть и держала в строгости, а любила Демида. Вот и сейчас тотчас пошла к нему. Иев тяжело посмотрел вслед боярыне и направился к пристани. Приказов своих Борецкая не забывала никогда.