Маринисты

В деревне я общался только с тремя людьми. Мариной, Слоном и Бережновым. И каждый из них был мне по-своему дорог. И каждый из них по-своему дополнял друг друга. С Мариной мы могли и болтать часами, и молчать часами и целоваться часами. Слону я мог открыто исповедоваться, выливая на его грустную несчастную душу свою боль и свою радость. И он благодарно все принимал. Бережнова я как правило слушал. Мне нравилась его манера общения. Его игра словами и фразами, его удивительная способность подмечать самые незначительные детали и давать точную характеристику людям. Казалось, он знал все на свете. И, казалось, эти знания придавали ему силы в этой глуши. И только ему я рассказал о случившемся в старой усадьбе.

Он очень удивился. И его очки недовольно блеснули.

– Хм, в это трудно поверить, Тим.

– Но это тем не менее остается фактом.

– Да, – протянул он. – Это все бы следовало выяснить. И все же странно. Хотя… Хотя я по-прежнему не верю в эти фантастические сказки. В конце концов, вас мог шарахнуть по голове любой местный пьянчужка.

– Или просто мог кирпич свалиться с неба.

– Вы напрасно иронизируете, Тим. Будьте же здравы! Вы шли темным вечером, густыми зарослями. Удобный момент, чтобы вас просто ограбить, не правда ли! Кстати, деньги ваши целы?

– А откуда вы знаете, что у меня были деньги? – и я пристально на него посмотрел.

– Ну не смотрите же на меня, Тим, словно это я побежал, как мальчишка за вами и ударил кирпичом по голове. Я и бегать-то так не умею. Все гораздо проще, Тим. Вы сами говорили, что до этого зашли в магазин. В магазин, как правило, заходят с деньгами. Тем более, что в нашем сельмаге эстетическое удовольствие от товара получить практически невозможно.

– Да, Док. Но у меня были деньги только на сигареты. Так что, увы, узнать с какой целью меня бабахнули по башке нам так и не удастся.

– Да, кстати, – он перевел разговор, – вы поговорили с Мариной о Самойлове?

– Поговорили, Бережнов. Больше мы этой темы не будем касаться.

– Ну и прекрасно. Одно из главных антиразрушителей любви – это доверие. Только доверие может спасти любовь. Хотя… Хотя именно оно иногда и губит.

– Это к нам не относится, Док.

– Жаль, что она мне так и не доверяет, – он грустно улыбнулся и поправил свои круглые очки. – А я, виртуоз слова и мысли, так и не могу ее убедить в обратном.

Я пожал плечами. Мне нечего было сказать.

– Вы часто уезжаете, Тим. И я мог бы ей чем-то помочь в это время. Разве не так? Слон тоже любит ее, но он, увы, нем.

– Защита порой не нуждается в словах. Кулаком можно дать и молча.

Он вновь рассмеялся своей некрасивой улыбкой, полной зубов.

– Я противник кулаков, Тим. Я сторонник только словесной защиты. Поверьте, она гораздо сильнее.

– Всего доброго, Бережнов, – и я пожал ему руку. – До встречи.

Марина злилась, когда я ходил к Бережнову. Надувала свои большие губы. И отворачивалась к окну.

– Терпеть его не могу.

– Но за что, Марина? Я не понимаю? Конечно, я согласен, в нем много неприятного. Но это скорее от болтливости.

– Скорее от его ума, – поправила она меня. – А слишком заумные люди… Я это хорошо воняла. Они способны на крайности. Благородство не в его вкусе. Ты только всмотрись в его улыбку. Значит он способен на обратное.

– Слон тоже не Апполон, Марина. Но ты его любишь.

– Слон безобразен. Но разве ты не замечаешь его обаяния? И сколько отталкивающего в Бережнове!

Я с ней не согласился. Но не во всем. Я не любил судить по внешности. Потому что как художник понимал, что внешнее проявление натуры – это зачастую обман. Обман, которым мы, художники, в основном и пользуемся.

Это был последний наш вечер с Мариной. И мы этого тогда еще не знали и не могли знать. Ничего не говорило о нашей разлуке. И я, как всегда, привычным жестом набросил куртку, захватил мольберт и крепко обнял Марину.

– Марина, девочка моя. Ну давай хотя бы сегодня ты не станешь плакать и злиться на меня. Сделай мне этот подарок. Ведь я вновь приеду. Время идет и оно обязательно пройдет. Все, как всегда…

– Но так не бывает, Тим! Мне страшно. Слишком уж часто все повторяется. Вдруг это не повторится. Твой приезд. Я. Твои картины у моря.

– Ты повторяешь это каждый раз, Марина. И тем не менее все повторяется. Истому что нас уже ничто не сможет разлучить. Я это знаю точно. И ты это тоже должна знать.

Но Марина не выдержала и расплакалась.

– Ну вот, опять слезы, – я поцеловал это милое заплаканное лицо. – Ну все, Марина. Не надо. Ты делаешь мне больно. И я оторвал силой ее от своей груди. – Еще чуть-чуть, еще совсем капельку, ты потерпи. И мы никогда больше не расстанемся. Я улыбнулся. Я искренне верил в свои слова. Я ни о чем не догадывался.

– Я провожу тебя, Тим.

– Что ты! Посмотри какой дождь! Я не хочу, чтобы ты заболела. Я не хочу, чтобы тебе когда-нибудь было больно. Я пойду, Марина…

– Слон, проводи ты его.

Слон с готовностью кивнул. И Марина протянула ему свое большой серый зонт.

– Слон, проводи его. И возвращайся сразу же ко мне! Я расскажу тебе, как мне грустно и одиноко. Мы целый вечер будем болтать с тобой о Тиме. Хорошо, Слон? Я снова и снова расскажу тебе, как я его люблю…

Она протянула мне руку. И слон потерся своей небритой щекой о ее ладонь.

– Пока, моя девочка, – и я, как можно веселее подмигнул ей. Не ругай меня сильно. А то следующий раз не помирюсь с тобой.

– Пока, Тим, – сквозь слезы выдавила она.

Я знал, что она прильнула к окну. Я знал, что она смотрит нам вслед. Но не оборачивался. И не хотел встречаться с ней взглядом. Я не хотел лишних упреков и слез. Я знал, что в любом случае обязательно вернусь. И никакие силы не смогут нас разлучить. Но силы судьбы я так и недооценил. И в этом была, возможно, моя главная ошибка.

Слон держал зонт над моей головой. И неуклюже ступал своими косолапыми лапами по вязкой грязи. И его рваные тапки промокли насквозь. И на его узкий дырявый пиджак с короткими до смешного рукавами попадали грязные брызги.

– Бедный мой Слон. В следующий приезд я обязательно куплю тебе ботинки. Блестящие, лаковые. И куртку тебе подарю, Слон. И выброшу ко всем чертям твои старые вещи!

Слон от неловкости еще больше сгорбился. И попытался подтянуть рукава. Но бесполезно. Они были слишком уж коротки.