Мария Федоровна

1 июля 1866 года, в одном из павильонов парка Петергофа, при очередном тайном свидании девятнадцатилетняя девушка отдалась почти пятидесятилетнему мужчине, который услышал то, что давно желал слышать: она его любит всем сердцем и будет ему верна до конца. [4] И он ей сказал нечто, на что она не рассчитывала, но что так согрело ее истерзанное сердце: «Увы, я сейчас не свободен. Но при первой же возможности я женюсь на тебе, ибо отныне я навеки считаю тебя своей женой перед Богом».

4

Эту дату она потом ежегодно отмечала и постоянно носила брошь, где значилось выложенное бриллиантами «незабываемое» число.

С Монархом случилось что-то невероятное. Человек, который должен был всегда стоять неколебимо на охране основ и традиций, обязанный неукоснительно выполнять свой долг, преодолевать собственные прихоти и наклонности во имя высших интересов Династии и Империи, все забыл и всему изменил.

Нет, конечно, сам факт интимной близости Царя с молодой фрейлиной писаные законы и традицию еще не нарушал. Адюльтеры и случайные связи были всегда распространены, и на них многие смотрели как на неизбежный атрибут светской жизни. Давать же своего рода брачный обет, зная, что его исполнение приведет в громкому скандалу, — это выходило не только за рамки общепринятого, но и за пределы всего известного ранее.

Может быть, он не рассчитывал, что доживет до времени, когда «будет свободным», а может быть, лишь хотел скрасить горести молодой барышни, потерявшей невинность и испытывавшей страхи перед будущим. Но через четырнадцать лет, когда поведет ее к алтарю, то вспомнит о том давнем обещании («слове мужчины»), а в беседах с близкими будет ссылаться на него, как на причину бесповоротного и скандального решения.

Тогда в Царском окружении припомнят другое. В 1868 году, давая согласие на брак герцога Евгения Аейхтенбергского (кузен Александра И, внук Императора Николая I, сын его старшей дочери Марии) на фрейлине цесаревны Дарье («Долли») Опочининой (1844–1870), Александр II сказал Наследнику Александру: «Я дал согласие на брак Евгения, поскольку не вижу никакого реального препятствия. Лейхтенберги не Великие князья (титул Великого князя переходил к внукам лишь по мужской линии. — А. Б.), и мы можем не беспокоиться об упадке их рода, который ничуть не задевает нашей страны. Но запомни хорошенько, что я тебе скажу: когда ты будешь призван на Царствование, ни в коем случае не давай разрешения на морганатические браки в твоей семье — это расшатывает трон».

А через три года после того наотрез откажет своему сыну Алексею связать свою жизнь с Сашей Жуковской и разобьет безжалостной рукой их высокую и искреннюю любовь.

Сама княжна Долгорукая, ставшая для Императора «дорогой Катрин», далеко вперед не заглядывала. Главное: она любит и сама любима. Все остальное вначале не имело особого значения. А этого, «всего остального», было более чем достаточно, чтобы отравить жизнь.

Не занимая видного поста при Дворе, она как фрейлина обязана была участвовать во многих церемониях и смогла близко наблюдать и прочувствовать холодную и напыщенную атмосферу той «золотой клетки», где находился ее возлюбленный.

Позже она отказалась от своих фрейлинских обязанностей, но не в силу прихоти или своеволия, а потому что находиться в придворной среде становилось непереносимо, и потому что надо было воспитывать детей, которых у нее от Императора родилось четверо: Георгий (1872–1913), Ольга (1873–1925), Борис (1876), Екатерина (1877–1959). В 1874 году Екатерине Михайловне и ее детям именным Императорским указом были пожалованы дворянские права (внебрачные дети таких прав не имели), а в 1880 году — родовой титул «светлейшей княгини Юрьевской».

Первые месяцы после того июльского события 1866 года в Петергофе Екатерина Долгорукая испытала немало волнений и переживаний. Она расставалась на несколько месяцев с Царем, чтобы избавиться от этого наваждения, но уже в 1867 году решила раз и навсегда предоставить все судьбе.

Император ей постоянно говорил о любви. Крепость собственных чувств у княгини уже сомнений не вызывала. Она отдала любимому мужчине всю себя без остатка, все чувства, мысли, воображение, заботы. Княжна стала не только возлюбленной Царя; она сделалась для него целым миром, миром тайным и сладостным, где Монарх находил успокоение и утешение от своей трудной и непрерывной миссии. Долгорукая уверовала в том, что Александр II сдержит обещание, и если Богу будет угодно, то он преодолеет трудности и станет законным мужем. Она верила возлюбленному, когда он говорил, что после встречи с ней не имел близости ни с одной женщиной, в том числе и с женой.

Екатерина Михайловна, выполнявшая некоторое время фрейлинские обязанности, прекрасно знала, что Императрица Мария Александровна серьезно больна и редкий день чувствовала себя хорошо. Царица только и была занята здоровьем, своими детьми и бесконечными молитвами и панихидами, а для «бедного Александра» у нее совсем не оставалось времени. Близко наблюдая Императрицу, княжна не сомневалась в своем женском превосходстве, но оставалось многое другое, что женским чарам было неподвластно.

Княжна следовала за Царем повсеместно. Весной 1867 года она инкогнито приехала в Париж, остановилась в небольшом отеле и каждую ночь встречалась с Александром II. Он, к ужасу русской тайной полиции, без сопровождения посещал ее в отеле; принимал в саду Елисейского Дворца, столь любимом когда-то легендарной фавориткой Людовика XV мадам де Помпадур. Она ездила за ним в Крым, жила на частной даче, и Император ее навещал. Они встречались в павильонах Петергофа, на прогулках в Павловске и Красном Селе. В Петербурге местом их свиданий стали две небольшие комнатки на первом этаже Зимнего Дворца, где жил последние годы и где скончался Император Николай I.

Из личных Царских покоев на втором этаже сюда вела тайная лестница, и Император, проведя вечер в кругу родных и близких, ближе к полуночи, спускался незамеченным вниз, чтобы встретить свою желанную. Она всегда его ждала. Он это знал и был рад, что есть человек, преданный ему целиком, до конца. Императору было хорошо в обществе княжны, так свободно, так раскованно, как никогда раньше и не было. Не надо было ничего сочинять, не надо было быть царем, а можно остаться лишь мужчиной и ощущать тихую радость простого семейного очага.

Катрин готовила чай, помогала снять сапоги, окружала таким теплом и заботой, которых в других местах и иных помещениях царь и не знал никогда. Когда он целовал ее, то у него кружилась голова и он, человек, проживший уже большую жизнь и испытавший на своем веку немало сердечных привязанностей, трепетал, как зеленый юнец. Царь был счастлив. Позже он поселил «дорогую Катрин» со своими отпрысками в верхних апартаментах Зимнего Дворца, прямо над покоями Императрицы, не усмотрев в том ничего зазорного…

Хотя Царь свою связь с Долгорукой старался держать в секрете, но тайна Самодержца всех интересует и всем принадлежит. О серьезном увлечении Александра II и о его конспиративных свиданиях очень скоро стало известно сначала придворным, а затем и всему высшему обществу. Конечно, никто открыто не обсуждал столь щекотливую тему, но в интимных собраниях об этом много судачили. Как всегда бывало в таких случаях, правда перемешивалась с вымыслом, факты — с ложью.

В общих же чертах картина в 70-е годы XIX века сложилась вполне объективная: у Императора появилась вторая семья. Но почитание Самодержца в России было еще столь прочным, что никто не решался хоть как-то осудить повелителя. Все стрелы критики и поношения направлялись лишь по адресу Екатерины Долгорукой. Беспощадная молва приписывала ей самые невероятные поступки, немыслимое скандальное поведение, шокирующие высказывания.

Говорили, что княжна была невероятно развратна чуть ли не с пеленок, что она ведет себя нарочито вызывающе и, чтобы «разжечь страсть Императора», танцует перед ним обнаженная на столе, что в непристойном виде проводит целые дни и якобы даже принимает посетителей «почти не одетой», что она вымогает драгоценности и за бриллианты «готова отдаться первому встречному». И много чего еще говорили, рисуя облик молодой Долгорукой в самом непривлекательном виде.

Чадолюбивые мамаши, наслушавшись подобных разговоров, только и думали о том, как бы ненароком их молодые дочери, которых начинали вывозить в свет, даже издали не смогли бы увидеть ту, которую называли то Мессалиной, то куртизанкой. Родня же возлюбленной Царя тоже была обеспокоена, и Екатерине пришлось фактически прекратить близкие общения и с сестрой, и с братьями.