Марк Аврелий. Золотые сумерки

— Я не знаю, где теперь девчонка. Теперь меня это не занимает. Пока ты отсутствовал, меня навестил агент одного очень солидного покупателя и предложил продать Марцию. Цена оказалась необыкновенно щедрой — пятьдесят тысяч сестерциев. И что ты думаешь — я сплоховала? Нет, дорогой мой, я сумела довести ее до ста тысяч. Эти деньги уже в доме. Теперь мы прочно встанем на ноги, сможем сыграть свадьбу, как ее когда-то играли в доме Корнелиев Лонгов. Поверь, этот праздник требует немалых затрат.

— Кто покупатель?

— Я не знаю.

У Бебия перехватило дыхание. Голос дрогнул.

— Ты продала ее в лупанарий?

Матидия отрицательно покачала головой.

— Нет, я получила твердые гарантии, что Марцию приобретают для домашней работы. Ты полагаешь, я испытывала неприязнь к девчонке? Ты ошибаешься, она выросла у меня на глазах…

— Но она же ждет ребенка! — почти выкрикнул Бебий. — У нее будет ребенок от твоего капризного сыночка!..

— Боги, как я успела! — вскинула руки Матидия. — Как я вовремя поторопилась! Чтобы мы делали с твоим ребенком, Бебий? Ты подумал об этом? Нам пришлось бы немедленно продать его, но и эта мера вряд ли помогла. Твоя будущая жена все равно узнала бы об этом. Еще раз говорю, возьми себя в руки. Я не желаю девчонке зла, но так рассудили боги. Перестань безумствовать.

— Ах, перестать безумствовать? Я еще и не начинал! — воскликнул Бебий. — Повторяю вопрос, кто купил Марцию?

— Я не знаю, и это было одним из условий сделки.

Бебий ни слова не говоря вышел из ее комнаты и, гремя оружием, направился к себе. Там уселся на ближайшее ложе триклиния, повесил голову. Потом зычно крикнул.

— Дим!

Мальчишка мгновенно появился в столовой.

— Что-нибудь знаешь о Марции?

— Нет, господин. Меня и близко к таблинию не подпускали. Сам прокуратор стоял на страже.

— А он знает?

— Вряд ли, господин. Но даже если знает, не скажет.

— Ну, это мы еще посмотрим. Зови его.

Старик остановился на пороге.

— Что угодно господину?

— Ты знаешь, кому госпожа продала Марцию?

— Нет, господин.

— Но ты же стоял рядом.

— Я не слышал, господин. О покупателе и слова не было.

— А если я прикажу бить тебя кнутом, вспомнишь его имя?

— Тогда будет два трупа вместо одного.

— То есть?

— Когда Марцию уводили из дома, она была как мертвая.

— Плакала?

— Ни слезинки. Побелела вся, дрожит, но ушла покорно.

— А кто же второй?

— Я, господин. Тебе придется забить меня до смерти… Я все равно не вспомню. Зачем? Что сделано, сделано. Бебий, помнишь, как я играл с тобой, когда был маленький?

— Помню. Но это разве дает тебе право молчать.

— Я всегда молчал, Бебий. Я и сейчас буду молчать, потому что поверь, я не держусь за жизнь. Мне теперь на этой земле не за что держаться.

Он опустил голову, потом продолжил.

— Марция была моей внучкой. Как я буду без нее? Я наблюдал за вами, и сердце мое не знало покоя. Я предлагал госпоже в первый же день, когда Марция прислуживала за столом, отослать ее в деревню. Она не позволила — сказала, пусть, мол, мальчик натешится. Натешились?

— Ну ты, старый пень! Не забывайся!..

— Я не забываюсь. Я вспоминаю вашего отца. Он полагал, что все люди рождаются равными. Все мы божьи создания.

— Я с этим не спорю. Я читал Сенеку, я тоже помню отца, и все же порядок должен быть соблюден. Хорошо, примем на веру, что ты не знаешь имя покупателя. Но торговый агент тебе известен? Ты же всех знаешь в Риме.

— Торговый агент мне известен, господин, но мне кажется толку от этого мало.

— Как мало! Как мало! Я добьюсь от него. Он назовет имя. Я затащу его в Карцер, его будут пытать.

Старик вздохнул.

— Если, господин, ты сможешь найти его. Думаю, Плавт не такой дурак, чтобы сидеть дома и ждать гнева трибуна императора. А если же Плавт и остался дома, это значит, что особа, завладевшая Марцией, — голос старика дрогнул, — столь высока и могуча, что Плавту нечего бояться. Если позволено мне будет высказать свои наблюдения…

— Говори, поборник равенства.

— У меня сложилось впечатление, что те, кого прислали за Марцией, были предупреждены, разговаривали вежливо, Марцию не торопили. Вряд ли содержатель лупанария вел бы себя столь церемонно.

— Спасибо, утешил.

Бебий неожиданно всхлипнул. Старик подошел ближе, положил руку ему на голову, погладил волосы.

— Оставь все, как есть, Бебий. Здесь нам в удел страдание, здесь юдоль печали. Радость и спасение там, — он потыкал указательным пальцем в потолок. — Чем ты можешь помочь Марции? Только хуже сделаешь. Новый хозяин озлобится. Надейся на скорый суд, на небесный суд. Он близок. Со дня на день явится тот, чей знак «рыба», он рассудит, кто прав, кто виноват.

Бебий успокоился, позволил себе усмехнуться.

— Утешаешь, старик? Что толку в твоем утешении, когда Марция там… В чьих она руках? На что способен твой Иисус из Назарета? Он в силах вернуть ее, позаботиться о ней или он умеет только судить? Кого судить — тебя, меня? Матушку?

— Всех, Бебий.

— И даже ребенка?

— И его тоже.

— Ты знал о нем?

— Знал, Бебий.

— Тогда ты должен сказать имя покупателя.

— Нет, господин.

— Ступай.

Всю ночь Бебий Лонг не спал, прикидывал и так и этак. К утру отыскал ниточку. Ясно, что Поликтет, этот знаток красоты, дал знать неизвестному покупателю, что в городе появилась спелая, невиданной сладости ягодка. Отчего бы ни полакомиться, если есть деньги?

Все обтяпали втихую. В ту пору в Риме, жившем под надзором Марка, было не принято выпячивать порочные наклонности, бравировать подлостью, невежеством или жесткостью по отношению к братьям меньшим. В том числе и к рабам. В те годы в обществе увлекались философией, особенно ценилась добродетель.

Утром, продумав все до тонкостей и захватив с собой шкатулку (Дим нес ее, все также завернутую в бумагу), Бебий явился в мастерскую Поликтета. Ему даже не пришлось грозить мечом, брать гречишку за горло. Тот сразу выдал, что наброски Марции случайно попались на глаза его давнему и очень богатому заказчику. Он заинтересовался, расспросил насчет девицы. Ему, Поликтету, скрывать нечего, ведь господин (он указал на Бебия) не ставил условием сделки сохранение тайны. И как он мог бы скрыть правду от зятя императора, мужа его недавно скончавшейся сестры Уммидия Квадрата?

Глава 9

До самого лагеря преторианцев, расположенном по Номентантской дороге, Бебий Лонг повторял сообщенное ему Поликтетом имя.

Уммидий Квадрат прославился в Риме тем, что спустя дня два после смерти жены, сестры Марка Аврелия, накупил десяток красоток и разместил их по всем своим владениям, включая городской особняк и загородные виллы. Марк в ту пору носил титул цезаря и как бы не заметил оскорбительной бестактности зятя. Даже через год, после смерти Антонина Пия, Марк Аврелий не принял никаких мер в отношении Уммидия. На упреки Фаустины император ответил, что не дело повелителя вмешиваться в частную жизнь граждан. Эти слова тут же разнеслись по городу. Кстати, подобным решением он напрочь сразил верхи Рима, со страхом ожидавшие смены власти и подозревавшие неброского, погруженного в философские размышления нового правителя в самых злобных и тиранических намерениях. Многие полагали, что в тихом омуте лярвы водятся, однако ответ принцепса относительно чудачеств зятя успокоил «общественность».