Марш 30-го года
Шрифт:
Павел умильно склонил голову:
– Да нет, Алеша, скажи!
– Отец приказал: постановление заводской организации.
– Здорово!
– Павел в восторге побежал к своей хате.
Степан летел через площадь, сотрясая землю, развевая полами шинели, шапка держалась у него где-то возле шеи, мокрые патлы лезли в глаза, он одной рукой отбрасывал их в сторону, а в другой держал винтовку со штыком, подымал ее и что-то орал встречным.
– Колдунов! Колдунов, гляди!
– Хохот пошел по всей площади.
– Смотри, Колдунов в наступление пошел!
Кто-то
– Где наши?
– закричал Степан, подбегая.
– Наши все здесь. А ты на кого пошел? Жарь с колена прямо по окнам! Марусиченко показал на блестящие окна пономаревского дома.
Степан опустил винтовку, осклабился:
– Я тоже по окнам с удовольствием бы, да Семен Максимович запретил окна бить. Говорит, вы привыкли, сиволапые...
– Семен, тот не позволит. Ты в хорошие руки попал...
– Товарищи, не видели моего начальника?
– Алешку? Да вон же... Догоняй!
Степан кинулся вдогонку, и снова полы его шинели разошлись по ветру, и снова поднялась винтовка. Он орал на всю площадь:
– Алешка-а!
Алеша обернулся, удивился, нахмурился. Степан был встречен привычной с фронта военной мимикой:
– Колдунов! Это что за вид? Почему все враспашку? Штык почему привинтил? Патроны где?
Степан остановился как вкопанный, по всем правилам приставил винтовку к ноге, другой рукой начал оправлять шинель.
– Патроны где, спрашиваю.
Степан поднял глаза на Алешку и увидел, что нет перед ним никакого простого, веселого друга, а стоит командир,вредный, требовательный и справедливый. Он переступил, заморгал. Возле них собрался уже кружок, но никто не шутил, не улыбался, все захвачены были глубоким содержанием события.
– На какого ты дьявола нужен с пустой винтовкой? Ты же вчера сам обьявлял по всей Костроме: патроны! Для чего штык, для чего привинтил, ирод? В штыковую атаку пойдешь? Прыгаешь по площади, как козел, кричишь! Красная гвардия!
Алеша был гневен, и Степан залепетал, вытянувшись:
– Так что, господин...
И умолк. Понял, что все кончено. Отвернул лицо в сторону и увидел вспыхнувшие молчаливые улыбки.
У Алеши вздернулась верхняя губа:
– "Господин"... Что ты мелешь?
Степан вдруг рассердился, плюнул, мотнул головой:
– А чтоб тебя...
– улыбнулся открыто.
– Запутался, Алеша! Я в один момент! Забыл про патроны!
Он ринулся назад, и опять его полы запарусили по площади. Алеша хлопнул руками по бокам:
– Ну, что ты с ним сделаешь?
Вокруг засмеялись любовно, провожая глазами рейс Степана Колдунова. Алеша двинулся к проходной будке.
13
Нашлись мастера устроить трибуну из ничего. Котляров только глянул на забор и кивнул соседу:
– Ворота снимем.
Через двадцать минут трибуна была готова. Муха, низенький, скуластый, небритый, стоял внизу и сердился:
– Какой дьявол такое придумал? Котляров? Так он же упаковщик. Другого не нашлось?
Отец Мухи, - а отцу было уже
восемьдесят лет, и у него давно колени начали расходиться в стороны, - беззубый и сгорбленный, ответил сыну:– Так он, Гриша, захватил тут всю власть. Не успели оглянуться, смотрим - трибуна. Он туда залезет, а обратно сигает. Один раз сиганул - чуть ногу не выломил.
Котляров сидел наверху, трибуна под ним ходуном ходила, он смеялся:
– Укрепим - хорошая трибуна. Ленин с грузовика говорил, слышали? Слышали - спрашиваю?
– Да слышали!
– Думаешь, ему легко было на грузовик?.. Туда посадили, а обратно на руки приняли. Так то ж Ленин? А здесь кто будет говорить? Ты, Григорий Степанович? Прямо на мои плечи, как на лестницу, становись.
– Богомол приедет.
– Богомол? Богомол сиганет. Богомолу плеча не подставлю, - Котляров каблуком хватил по гвоздю, торчащему на трибуне, гвоздь свернулся в сторону.
На площади появились женщины. У всех ворот и калиток запестрели платки и юбки. Мальчишки стайками перносились с одного конца площади на другой. Отец Иосиф вышел из церковного дома, посмотрел на противоположную сторону и обошел площадь под домами. Марусиченко долго следил за ним, поворачиваясь на месте, а потом присел от удовольствия:
– Правильно, батя, правильно. Теперь ходи отряся лапку.
Из ворот фабрики Карабакчи показалось шествие. Впереди несли большой красный плакат, на нем написано: Вся власть Советам!
На широкой площади, кое-где покрытой помолодевшей осенней травой, это шествие сразу выделилось как нечто существенное. К нему медленно двинулись стреи народа, мальчишки побежали стремглав. В тот же момент из ворот завода Пономарева выступило другое шествие: тоже по четыре в ряд шли красногвардейцы. Винтовки у них за плечами, пиджаки, пальто, шинели туго перетянуты ремнями, а на ремнях красуются новые патронные сумки. Алеша идет слева, молодой и подтянутый, и потихоньку напоминает:
– Держите ногу, народ смотрит!
Ногу держали. Даже на мягком песке шаг красногвардейцев отдавался четким ритмом. Впереди колонны Николая Котляров, напряженный и серьезный, нес знамя.
В колонне табачников несколько человек - тоже с винтовками. Озабоченный Муха быстрым шагом направился к месту встречи. Закричал издали:
– Алексей! Слушай, Алексей!
Алеша оглянулся, заторопился, подал команду:
– Отряд... стой!
Муха подбежал довольный, табачники тоже улыбались:
– У тебя, Муха, настоящее войско!
– А как же! Товарищи... Если с оружием - в одну компанию... Чего там... Одно слово: пролетариат.
Высокий товарищ, с приятным чистым лицом, обратился к своим:
– Я думаю, он разумно говорит. В одном месте вся сила будет. Как вы, товарищи, скажете? И командир у них боевой, все как следует...
Муха ладонью разрезал воздух:
– Сильнее будет! Пускай посмотрят... эти... эти... городские.
– Очень замечательно!
– из колонны табачников первый с винтовкой вышел к Мухе.
– А чего это железнодорожники... есть у них Красная гвардия?