Марш 30-го года

Алеша сидел рядом с Ниной, и каждое слово пьесы казалось ему по-новому могущественным и остроумным. Он громко смеялся. И Константин Николаевич оглядывался на него с такой торжествующей улыбкой, как будто это не Гоголь, а он, Константин Николаевич, написал "Ревизора". У окна за длинной партой между двумя учительницами сидела Таня и посматривала на Алешу лукавым взглядом. Капитан спрятался сзади и добросовестно зубрил роль Тяпкина-Ляпкина.

Хлестаков произнес свой монолог. У учителя был тоненький, смешной голосок. Хлестаков выходил у него удачно. Он с хорошей, глуповатой тоской произнес: "Никто не хочет идти". Оглянулся. Один из учителей крикнул:

– А действительно, никто не хочет идти? Где Варавва?

Вараввы не было. Это и раньше все заметили.

– Что же это такое? Так же нельзя репетировать, - сказал обиженно Константин Николаевич.
– На прошлой репетиции не было и сейчас нет. Почем нет Вараввы, кто знает?

Все оглянулись на Таню.

– Чего вы на меня, товарищи? Варавву позвал Муха по какому-то важному делу.

– Но нельзя же так, - еще более обиженным голосом произнес режиссер. Мало ли какие важные дела! Мы ставим "Ревизора" первый раз на Костроме, это самое важное дело. А он срывает. Срывает!

Константин Николаевич обеими руками показал на свободную площадку "сцены", на которой в таком обиженном безделье торчал Хлестаков; всем сразу стало видно, что Варавва виноват.

Алеша сказал:

– Если павел не привел - значит, у него действительно важное дело.

– Какое такое у него важное дело? Заседание какое-нибудь?

Константин Николаевич слово "заседание" произнес с презрением. Алексей возмутился:

– Да что вы, Константин Николаевич? Павел - большевик, не забывайте.

– Да господи, большевик!

Константин Николаевич отвернулся и сказал горячо, обращаясь к классной доске:

– Большевик должен быть здесь, если такое культурное дело: "Ревизор"! Вы подумайте: на Костроме "Ревизор"!

Все притихли перед его справедливым гневом.

Но выступил из темного угла Степан Колдунов, руки у него в карманах, на ногах добытые недавно валенки:

– Ты, товарищ, напрасно так говоришь! У тебя тут представление, а у него большевистский совет, может. А ты кричишь! Одной девке хоровод водить, а другой девке за водой ходить!

– Как у нас говорят, в Саратовской, - серьезно, негромко закончил капитан.

Все засмеялись и оглянулись на капитана, но он продолжал добросовестно зубрить роль Тяпкина-Ляпкина. Степан все-таки ответил ему:

– В Саратовской, бывает, дело говорят.

– Да какое дело! Какое дело, - режиссер все больше и больше гневался. Ставить "Ревизора" - это именно за водой ходить, за духовной пищей для народа, понимаете? Вы понимаете, товарищ Колдунов?

В голосе инспектора звучали дрожащие нотки проповедника, но Степан обнаружил полную к ним нечуткость:

– Что ты мне: духовная пища, духовная пища, как будто я не понимаю.

Если твою душу накормить нужно, так это и я могу сделать, а павел большевик, у него, может, революция.

Режиссер спросил зло:

– А кто будет играть?

– А кого он играет такого, сказать бы?

– Кого он играет? Слугу играет.

Степан даже губу вытянул, настолько ответ заинтересовал его:

– Слугу? Денщика, что ли?

Все обернулись к Степану, со смехом. Таня вскрикнула:

– А и в самом деле!

Инспектор высокомерно отвернулся:

– Да не денщика! Какого денщика! Слугу в гостинице!

– В гостинице? Ах ты, черт! Этих я порядков не знаю. Да постой ты, чудак божий! А откуда тебе Павел знает?

– Что знает?

– Да какие там порядки, в гостинице?

– Да написано ж... Вот в книжке... все написано.

– Стой! Дай я гляну.

Режиссер, снисходительно улыбаясь, протянул ему книгу.

Степан ткнул пальцем и полез дальше по строчке:

– Слуга. Это зачем такое?

– Ты дальше. Это обозначено: слуга будет говорить.

– Ага! Обозначено. Ну-ну! Хозяин приказал спросить, что вам угодно. Правильно. Точь-в-точь, как на самом деле. Хозяин такое может: спроси, дескать, что ему угодно. Угодно, это по-старому, что ли? А ну, дай еще! Хозяин приказал спросить, что вам угодно. Тоже: приказал! Это они мастера!

– Да ты не галди, а становись на есто.

– Стал.

Сопровождаемый общим вниманием, Степан был поставлен на соответствующее место, и режиссер сказал ему:

– Теперь спрашивай.

– У него?

– У него.

– А хозяин где?

– Да на что тебе хозяин?

Степан хитро осклабился:

– А как же? Посмотреть интересно.

– Не валяй дурака!
– крикнул Алеша.
– Играй!

Степан весело осмотрелся, топнул валенком, хлопнул в ладоши:

– Играю. Ну, держись!

Хлестаков рассматривал Степана с высокомерной улыбкой опытного актера.

– Чего смотришь? Хозяин спрашивает, чего тебе нужно.

Эту игру встретили смехом, смеялся и Степан, зачарованный первым своим артистическим шагом.

Режиссер воздел руки:

– Да не так. Ты так, как в книжке: хозяин приказал спросить, что вам угодно!

Степан отмахнулся:

– А тебе хочется обязательно "угодно". Такие слова кончены. "Угодно, угодно!"

– Да ведь пьеса про старое время?

– Ох, ты! И забыл! Про старое! А я... все думаю, по-новому...

Степан добросовестно еще раз прочитал текст, дело у него пошло замечательно, но он никак не мог поверить своему таланту актера и все выражал восторг, приводя режиссера в раздражение. Степаном занялись все, собрались на "сцене", приводили его в деловой порядок.

В дверь класса заглянул Муха. Из-за его плеча смотрел Павел:

Степан закричал:

– Вот он, дезертир! А я тут заместо тебя холуя изображаю!

– Выходит?

– Трудно, понимаешь!

– Алешка, подь-ка на минутку.

Муха был серьезен и одет по-дорожному: теплый пиджак подпоясан ремнем, под рукой сверток.

– Алеша! Срочно выезжаю с ним... с Павлом.

– Куда?

– В губернию. Партийная губернская конференция. Телеграмма пришла.

В дверях стоял Степан и спрашивал: