Марш 30-го года
Шрифт:
– Токарные не выйдут, - сказал Фомичев.
– Какой это завод на сто пятьдесят коммунаров? Нужно что-нибудь помельче...
– Надо прибавить коммунаров, - протянул Крейцер, усаживаясь за столом
ССК.
– Ой, сколько же прибавить?
– спросил Дорошенко.
– А сколько ж? Удвоить нужно.
Сопин задрал голову и показал на Крейцера пальцем:
– О, сказали, и все за триста тысяч: завод построить, новые спальни и классы ж нужно, а столовая наша тоже, выходит, тесная будет, а клуб?
– Так вы же работаете?
– На этом бузовом производстве много
Но вечером Сопин рассказывал пацанам уже в другом освещении:
– И что? И можно, конечно, построить, тут тебе такое будет - завод, во! И не то, что сто пятьдесят коммунаров, а триста, во! Это дело я понимаю.
– Вот обрадовался: триста...
– кивает на Сопина Болотов, - как придут новенькие, от коммуны ничего не остается...
– Чего не останется? Ты думаешь, если беспризорные, так и не остаентся? Это ты такой...
– Я такой... скажи, пожайлуста. А вот ваш актив - Григорьев - вот хороший оказался.
– И то лучше тебя, - сказал Сопин.
– А я теперь что? Я теперь ничего, никто не обижается, - надувшись
окончательно, сказал Болотов, и Сопину стало жалко его; он потрепал Болотова по плечу:
– Как придут сто пятьдесят новых, мы тебя обязательно ССК выберем.
Болотов улыбнулся неохотно:
– Выберем, как же!
Весть о том, что на лето предполагается постройка, в коммуне никого не взволновала - мало верили словам коммунары. Но все же появилась серьезная задача - надо побольше собрать денег.
Соломон Борисович предьявил одному из общих собраний промфинплан первого квартала. Коммунары о нем недолго думали:
– Это выполнить можно, если в цехах хоть немного наладится. А если выполним, то сколько у нас денег будет?
Соломон Борисович считал такие вопросы неприличными:
– Вы сделайте, а деньги будут.
– Не забудьте ж, и на кавказ поехать нужно.
– И на Кавказ поедете.
– А все-таки, сколько будет денег, если выполним план?
Соломон Борисович развел руками:
– Ну, что им говорить?
– Тысяч сто прибавим на текущий счет, - сказал я коммунарам.
Промфинплан обсудили на цеховых собраниях#34. Встречный выдвигали без большого разгона - цифры Соломона Борисовича были без того жесткими; встречный поан коммунаров на первый квартал был такой:
Арматурный цех
Масленок 51480 штук
Ударников для огнетушителей 12000 -""
Шестеренок для тракторов 600 -""
Деревообделочный цех
Столов аудиторных 780 -""
Столов чертежных 700 -""
Табуреток к ним 1100 -""
Стульев аудиторных 1100 -""
Швейный цех
Трусиков 18000 -""
Юнгштурмов 1100 -""
Ковбоек 2300 -""
Всего по себестоимости на сумму 170000 рублей.
Металлисты наши очень обрадовались, что выбросили из плана эти отвратительные кроватные углы. Их не любили коммунары:
– Это что за такая продукция? Кроватный угол... Это самая легкая индустрия, какая только есть. Подумаешь, кому нужен кроватный угол? Покрась себе кровать хорошей краской и спи. А то: никелированный кроватный
угол. Всякая, понимаете, охота пропадает...– Масленка это, действительно, груба! Это для машины для всякой нужная вещь. Это же не такая легкая индустрия: масленка Штауфера. Видите - не сразу даже придумали, Штауфер такой нашелся...
– Серьезно, - говорили уважающие себя токари, - в масленке и резьбу нужно сделать, и все так пригнать, чтобы крышка правильно навинчивалась, и дырочку просверлить.
Колька Вершнев торжествовал - закрывали-таки никелировочный цех. Колька считал, что ничего вреднее для пацанов быть не может.
С первых дней января работа сразу пошла веселее в цехах, да и весной запахло - коммунары умеют на большом расстоянии чувствовать весну и ее запахи.
Соломон Борисович часто заходил ко мне и радовался:
– Молодцы коммунары, хорошо взялись! А я им план закатил, ой, будут меня ругать. Ну, ничего, все будет хорошо.
Соломон Борисович оживился в январе, забыл громы Декина#35 и сарказмы пацанов в "Постройке стадиона". Его поднимало сознание, что коммуна нуждается в больших деньгах, что эти деньги коммунары заработают только под его руководством. Соломон Борисович прибавил стремительности в своих достижениях и до позднего вечера летал по производственной арене. Одно его смущало со времени приезда Декина - боялся Соломон Борисович пожара. Пожар ему мерещился ежеминутно, он не мог спокойно лечь спать и приходил ко мне иногда часов в двенадцать ночи, извинялся, что мешает, о чем-нибудь заговаривал, как будто спешном, а потом сидит и молчит.
– Чего ты не спишь?
– спрашиваю его: мы с ним перешли на "ты" после праздника.
– По правде сказать, так боюсь ложиться - пожара боюсь.
– Вот глупости, - говорю ему, - откуда пожар возьмется, все уже спят.
– Там же, в стадионе, печки еще топятся, - с трудом выговаривает Соломон Борисович, - я вот подожду, пока закроют трубы, и пойду спать.
Он уже и сейчас почти спит, голова его все падает на лацканы пиджака, он тяжело отдувается и протирает глаза:
– Уф... Уф...
– Да или спать, вот придумал человек занятие - пожара ожидать.
В дверях стоит с винтовкой дневальный, которому веселее с нами, чем в одиночестве скучать у денежного ящика. Дневальный улыбается:
– Пожар никогда не бывает по заказу. Вы ждете пожара, а он загорится в другое время, когда спать будете...
– Почему ты думаешь, что он обязательно загорится?
– спрашивает Соломон Борисович.
– А как же? Это и не я один думаю, а все пацаны так говорят...
– Что говорят?
– Что стадион непременно сгорит, ему так уже от природы назначено...
Дневальный решил, что довольно для него развлечений, и побрел к своему посту. Соломон Борисович кивает в его сторону:
– Пацаны говорят! Они все знают!.. Загорится стадион, пропало все дело: будет гореть, а мы будем смотреть, это правильно сказал Декин. Все ж дерево, сухое дерево, сколько там дуба, сколько там лесу, ай-ай-ай, пока пожарная приедет...
В первом часу я отправляюсь домой. Бредет рядом со мной и Соломон Борисович и просит: