Марш Акпарса

— Мурза убьет и его!

— Пока он ловит Янгина, в Москву уйдет сотня послов. Всех черемисов не перебьешь... Не лучше ли мурзе послать туда джиги­тов, пусть они займут все дороги во все стороны и до зимы не про­пустят по ним ни одного черемисина. Пусть во все глаза следят за Аказом и его друзьями, пусть не дают собирать совет старей­шин, и тогда послы не уйдут.

— Ты говоришь — до зимы?

— Когда встанет Волга и начнутся морозы, ни один черемисин не отважится на такой длинный путь.

— Я все думаю, отчего Аказ верно служить Казани не хочет, почему к Москве тянется. Сколько раз в Казань звал его, не едет, н парод его не покорился нам.

Сююмбике села рядом с мужем, сказала:

— Уже много лет Горной землей владеет Кучак, и в этом весь ответ. Если с тобой, великий хан, мурза гибок и тверд, как сабля, то с черемисами он прям и злобен, как меч. Чуть что не так — (жечь, одно слово против — убить. Вместо того, чтобы приблизить Аказа к себе, он отнял у него невесту, вместо того, чтобы успо­коит! народ, он осквернил их мольбища. Поверь, владычный, черемисы еще терпеливы, другие давно бы перешли к Москве.

Хан, развалившись на софе, слушал жену, закрыв глаза. Он молчал долго, думая о Сююмбике: «Я сначала видел в ней только хитрость змеи, но теперь понимаю, что в ней есть мудрость владыки. О аллах, как щедро наградил ты эту женщину достоин­ствами! Ее советы всегда хороши»...

Ныне царский летописец из молодых.

Он вносит в книгу по приказу царя все дела государевы чуть ли не ежедневно.

В ту пору, когда царь переехал на длительное моление во Вла­димир, в Царственную книгу записано:

«Во Володимере января 17 приехал к великому князю из Ка­зани Рудак Булатов с грамотою.Казанцы Беюрган-сеит, Кадыш- князь и Чура Нарыкович писали в грамоте, что Сафкирея-царя с Казани согнали, а крымских людей многих побили».

Изобразив в картинке приезд послов казанских, летописец до­бавил еще:

«Тоя ж зимы марта 15 прислали к великому князю сеиты и ула­ны и князи послов бити челом, чтобы государь пожаловал отпу­стить к ним Шигалея-царя немедля. Тоя ж зимы апреля 7 князь великий Шигалея на Казань отпустил».

Был конец апреля. Ранним утром Шигалей и с ним тысяча во­инов подъехали к стенам Казани. Помогать царствовать с ханом вместе прибыли два боярина: князь Дмитрий Вельский да князь Дмитрий Палецкой. Поскольку оба боярина за житейскими тре­волнениями грамотой овладеть не успели, дан им был письмен­ных дел дьяк Постник Губин.

Едучи по зову казанцев, Шигалей надеялся на пышную встречу. Он остановился у города и приказал воинам своим по­чиститься и привести себя в приглядный вид. Сам принялся менять походную одежду на парадную. Ждал, когда казанцы встречать его станут.

И тут открылись городские ворота. Лавиной хлынули из них татары. Но что это? В руках вместо даров — мечи, на плечах вместо праздничных одежд—панцири. Понял хан Шигалей, но поздно. Хотел поднять воинов на коней, увидел: со стороны рек Казанки и Булака мчатся конники с пиками наперевес.

Мороз прошел по спине хана. Но подавил Шигалей страх. Око­ло него бояре со слугами да насмерть перепуганный дьяк Губин. Окружили их татары со всех сторон, как водой в половодье, к хану подскочил на коне мурза Кучак, надменно произнес:

— Да благословит аллах твой приезд, хан Шах-Али. За столь скромную встречу прости. Стало нам известно, что ведешь ты на Казань русское войско и русских воевод и хочешь править хан­ством рукой Москвы. Мы этого не хотим! Мы звали только тебя, н только ты один будешь на троне. Пусть воевода Палецкой, что приехал править Казанью вместе с тобой, уезжает домой, пусть князь Вельский, что послан охранять тебя, живет за стенами го­рода— в Казани ему нечего делать, ты там и так будешь в бе­зопасности.

Все это Кучак произнес по-русски. Затем по-татарски добавил;

— Зачем тебе русские советники? Разве ты сам не сможешь быть достойным Казани ханом? Иль ты боишься трона?

Шигалей ничего не ответил мурзе. Да и что было говорить, коль был он у этих людей в плену. Он тронул коня и двинулся к воро­там Казани. Палецкого и Вельского в город не пустили, и те, от- лохнув на берегу Казанки, вместе с шигалеевскими воинами по­шлись обратно в сторону Москвы.

Для Шигалея началась странная и непонятная жизнь. Почте­ние и слава ему — как хану. Свободой пользуется не больше, чем пленник. Ни одна грамота, ни один фирман без его подписи не уходит. Кто грамоты, фирманы пишет—он не знает.

Казну ханскую ему не показывают, денег не дают. Окружают его люди вроде бы доброжелательные, но по глазам хан видит; верить ни одному нельзя.

И одно теперь у хана на уме: бежать из Казани. А как бежать? Не только из города, из дворца не выпускают.

Наступила осень. Приближался праздник. В один из вечеров к хану тайно прошли Булат и Чура Нарыков. Поведали они хану страшную тайну. В праздник задумали приверженцы Сафы хана Шигалея убить. Покаялся Булат, что в этом виной только он один. Завлекла его в свои сети царица Сююмбике и научила просить хана в Казань на престол. Не думая о коварстве Сафы, он, Булат, уговорил Чуру и других — и вот Шигалей в Казани. А Сафа-Гирей еще тогда замыслил убить хана и нарочно ушел из Казани. И теперь стоит он недалеко от города и после праздника, как только Шигалея убьют, войдет в Казань.

Мы хотим искупить свою вину перед тобой и перед русским марем,— сказал Чура Нарыков.— Мы поможем тебе бежать.

В первый же день праздника я устрою большой пир,— до- бавил Булат.—-Позову Кучака и всех его сторонников. А ты, хан, Си їм. Мои слуги проводят тебя, укажут место, где низкая стена.

Минул праздник. К Сафе-Гирею прискакал вестник от Кучака. и передал недобрую весть: хан Шигалей бежал из Казани. В Первый день праздника все знатные люди города пошли на пир к Булату. Пили много. Потом пошли убивать хана. Но Чуфа Нарыков по дороге зазвал их в свой дом, а что было дальше —никто не помнит. Проснулись утром все связанные веревками, стража вся перебита. Кто сделал — неизвестно. Но скорее это дело рук Чуры. Иначе зачем было сегодня Чуре и всему его роду бежать из го­рода.

— Мурза Кучак,— закончил вестник,— просит тебя, о великий сын Гиреев, как можно скорее прийти в город.

— Хорошо,— сказал Сафа.— Скачи и передай мурзе: я скоро буду в Казани.

И когда конник ускакал, Гирей обратился к Алиму, стоящему с ним рядом:

— Третий раз я буду входить в Казань, и пусть трепещут мои враги! Этот третий шаг мой будет кровавым. Ужас и страх посею я в сердцах казанцев, а тех, кто смотрит на Москву, я всех до од­ного посажу на колья! Аллах шлет нам великое испытание: рус­ские рати вот-вот двинутся на Казань, и только на пользу будет смерть всех, кто верен московскому царьку... В дорогу, Алим, я в третий раз беру в руки Казань!