Марш Акпарса

— Пусть все эти полки к весне будут на Волге и по-легкому на стругах идут к Казани... Окромя того, пусть князь Василий Се- ! ребряный, оставив Вятку, всей ратью идет в Казань же, и Львов, оставив Пермь, тож. И пусть сойдутся они в едином месте в один, день, в один час, как будто вышли с одного двора, и пусть вершат мое повеление. А посольство в Крым догнать и вернуть. А дары водворить в казну, и ты, слышь, князь Иван,—водворить полностью.

— А ежели Саип-Гирей крымский на нас пойдет?

— Не пойдет. Пугает только. А что касаемо астраханского посла, то дружбу от него принять, даров не давать, говоря, что мы,| русские, привыкли дружить бескорыстно. Князь Турунтай, скажи с какою просьбою пришли валахские послы?

— В-воевода К-крестовладович просит поможения для того, чтобы откупиться от туркского султана. И просит он три тыщи золотых червленых.

— Скажи послам, что просимое будет им дано. Воевода ва-1 лахский не токмо наш давний друг, но по деду моему близкая нам родня. И кто ему более поможет, ежели не мы? Что еще из ино- земных дел у нас осталось, князь Турунтай?

— Более ничего, великий государь.

— Ну и слава богу. Спасибо за совет, князья и бояре. Идите по домам с миром.

Выходя из палаты, князь Шкурлятьев шепнул Федору Шуй­скому:

— Орленок-то наш оперился. Не заметили—когда.

— Не только оперился, а и когти показал. Мыслю я, власть боярская самодержавная кончилась,— ответил Шуйский и, вздох­нув, добавил:—Помяни, господи, душу новопреставленного раба твоего Андрея.

До весны молодой царь нагнал на бояр, князей и воевод та­кого страху, что те, уходя на государеву думу, каждый раз про­щались с родными.

Да и было чего испугаться. Иван не щадил никого, кто хоть как-то поднимал против него голос.

Сначала бояре роптали, а потом видят: жестокость царская разит не без разбору. Да и сам государь, сил своих не жалея, ве­дет на Руси умное устроение. Притихли бояре, иные впряглись в государево дело с чистым сердцем, иные—от страха перед пса­рями да наземниками. На «сидениях» советы государю давали ос­торожно, обдумавши, ибо не гляди, что царь молод, а сразу ви­дит, что к чему.

Весной рати двинулись на Казань.

Семен Пунков и Василий Серебряный сошлись около устья ре­ки Свияги, как и наметил царь, день в день, час в час. А воевода Львов, идучи из Перми, опоздал. А опоздавши, помог Пункову и Серебряному. Казанцы войско Львова заметили раньше и двинули истречь ему свою рать. Зорко следя за ним, они совсем не ждали русских с Волги, и те свалились как снег на голову. Быстро прош­ли от Свияги до стен Казани, множество татарских улусов сож­ми и разорили, вызволили около девяти тысяч русских пленных, а затем, спешно повернув назад, ушли к Нижнему Новгороду. Во­евода Львов пришел в указанное место поздно, и татары со всей злостью навалились на него. Рать его была рассеяна, а сам вое­вода убит.

Крестовая палата во дворце доныне местом была тишайшим и благолепным. Своды покрашены небесно-голубым колером, разри­сованы херувимами, стены под позолотой с цветочными узорами. Ранее великий князь тут сиживал с боярами, принимал послов, а чаще углублялся сюда, чтобы подумать в тишине, подремать в чистоте.

Ныне в палате беспорядок. Молодой царь облюбовал эту па­лату для чтения и занятий с Сильвестром и иноземными учите­лями. Втянули сюда книжный шкаф, притащили добытый отку­да-то ганзейский глобус. На столах — свитки, карты, по углам сто­ят алебарды, копья, пищали, на подоконниках—шеломы и щиты. Сегодня позваны сюда князь Андрей Курбский, князь Серебряный и князь-воевода Дмитрий Вельский. Серебряный сидит на рундуке и молчит, Курбский разглядывает глобус, Шуйский ходит по па­лате из угла в угол, трясет бородой и злится. Позвали их с утра, скоро полдень, а царя все нет.

Курбский крутанул шар, он легко завертелся, поблескивая зе­лено-синими боками.

— Штуковина зело занятная,—замечает Курбский.—Давно ли тут и для чего?

— Я сам гадаю, что сие за шар?—промолвил Серебряный.

— Слышал я, что он изображает нашу землю...

— В писании священном сказано: земля стоит на трех китах и держится она...

— Киты! Земля!—перебивает его Вельский. — А мы-то сами держимся на чем? На волоске! Того и гляди... Смотрите, сол­нышко в зените, с утра мы тут торчим. И кто?! Вот Курбский— князь. Правнук великого святого князя Ростислава. Вот князь Серебряный... Род свой ведет от Рюрика. Мы—Вельские...

— Не до чинов, боярин,— Курбский махнул рукой.— Я чую, нас не за добром позвали...

— И ждем кого?—Не слушая Курбского, бранился Вельский.— Ему ли...

— Замолкни, князь,— сказал Серебряный.— Иван Василии род свой древний от Мономаха ведет. А Мономахов сын Москву воз­вел...

— Кто? Долгорукий? Подумаешь... шесть кабаков построил на Неглинной, от них разбогател. «Москву возвел!»

— Сегодня, говорят, великий государь не в духе...

— Да я ему в отцы гожусь! А жду с утра. Чего дождусь, не­ведомо? Бояр ниже смердов ставит.

— Мы виноваты сами.— Князь Андрей отошел от глобуса.— Юного царя ожесточили. Давно ли ни во что его не ставили. Ведь знаете...

— Да как не знать?—Серебряный подошел к окну.— Теперь он нам во всем перечит и доброе строение Руси ломает. Порядки, что от прадедов даны, рушит. От злобы той...

— А может, не от злобы? Порядки старые зело поизносились, обычаи порасшатались,—заметил Курбский.

— От бога все дано, и рушить старое—значит, тешить беса!

— Но если старое негодно?

Хлопнула дверь, в палату быстро вошел царь. Было заметно, что он разгневан, в руке—письмо. Иван прошел к столу, бросил на ходу:

— Здорово, князь Андрей. И ты, Василий-князь, здоров будь,— Сел за стол, положил письмо на свитки.— А ты, Дмитрий Вель­ский, ответствуй мне: по чьему приказу ушел из Казани?

— По твоему, великий государь.

— Напомни!

— Зимой ты получил письмо от эмиров. Казанцы обещали Са- фу-Гирея со двора согнать, а Шигалея, верного тебе, поставить ханом. И я, по твоему приказу, поехал с ханом Шигалеем на Ка­зань. И как было велено, посадил его на трон... Потом вернулся в Москву...

— «И посадил на трон!»—передразнил его царь.— Как будто на горшок! Ты должен был стать Шигалею подпорой! А ты втол­кнул его в казанские ворота и домой с войсками побег. Разве я так велел?

— Казанцы хана приняли с почетом...

— А по-иному как они могли? Василий-князь да князь Ан­дрей до этого намяли им бока, да ты привел семь тысяч. Но сто­ило тебе уйти...

— Неужто предались?!

— И подло вельми! Вот, что нам пишут наши доброхоты: «Как только вой Вельского ушли, сеит снова позвал Гирея, который был недалеко, а тех эмиров, тебе преданных, убил жестоко, а Шигалей, лишенный опоры, из Казани изгнан». Теперь ты понял, что ты натворил?!—Иван выскочил из-за стола, подбежал к Вельскому, потряс перед его носом письмом.—Ответь ему, Сере­бряный, сколь воев потеряли мы в походе на Казань?