Мартин Иден

Но через минуту он уже покорился судьбе и говорил обратное:

— Придется и сегодня в ночь поработать.

Так Мартину не удалось почитать и в этот день. За всю неделю он даже газет не видел и, к своему удивлению, чувствовал, что ничуть не интересуется новостями. Вообще он был так утомлен и изможден, что его ничто не интересовало. Однако он все-таки решил в субботу съездить на велосипеде в Окленд, если работа кончится в три часа. До Окленда было семьдесят миль; значит, ему придется возвращаться обратно в воскресенье и, таким образом, ему совсем не удастся отдохнуть перед новыми шестью днями труда. Разумеется, было бы удобнее поехать по железной дороге, но билет туда и обратно стоил два с половиной доллара, а ему нужно было беречь деньги.

Глава XVII

Мартин научился многому. В течение первой недели он и Джо однажды справились с двумястами белыми сорочками. Джо управлял машиной, в которой был подвешен горячий утюг на стальной пружине, регулировавшей давление. Таким способом он разглаживал манишку, манжеты, воротничок и наводил последний глянец на грудь. Покончив с рубахой, он тотчас бросал ее на доску, лежавшую между ним и Мартином, а тот подхватывал сорочку и доканчивал ее, разглаживая все ненакрахмаленные части.

Работа была изнурительная; они трудились час за часом, ни на минуту не останавливаясь. На просторных верандах отеля мужчины и женщины, в прохладных белых костюмах, пили замороженные напитки и старались как можно меньше двигаться. Но в прачечной стояла удушливая жара. Огромная гудящая печь накалялась докрасна, а утюги, двигаясь по влажному белью, выпускали целые облака пара. Эти утюги нагревались куда сильнее тех, которыми работают обычно хозяйки, пробующие их смоченным пальцем. Такой утюг показался бы слишком холодным для Джо и Мартина. Они попросту подносили утюг к щеке, измеряя его жар каким-то чутьем, что вызывало у Мартина восторженное удивление. Если снятые утюги оказывались слишком горячими, то их подвешивали на железные крюки и опускали в холодную воду. Это опять-таки требовало большой точности и сноровки. Какая-нибудь лишняя доля секунды — и неуловимая степень нужного жара была утрачена. А Мартин находил еще время, чтобы удивляться точности, с которой он проделывал все это, — точности механической, основанной на автоматическом и безошибочном учете каждого движения.

Впрочем, изумляться было некогда. Все внимание Мартина было поглощено работой. Он трудился без устали. Голова и руки его были всецело заняты работой и сам он как бы превращался в машину, а все, что было в нем человеческого, поглощалось этой машиной. В его мозгу больше не осталось места для вселенной и ее великих загадок. Все широкие, просторные коридоры его мозга были герметически закрыты и запечатаны. Просторная палата его души обратилась в тесную каморку, в башенку, и обитательнице ее оставалось только регулировать деятельность его рук, плеч и десяти проворных пальцев, быстро, широкими скользящими взмахами передвигавших утюг по его дымящемуся пути. Движение совершалось всегда в одном направлении, не уклоняясь ни на одну долю дюйма, всегда с нужной силой, и Мартин стремительно проносился по бесконечным рукавам, бокам и спинкам, ловко сбрасывая законченное белье, не измяв его. И в ту минуту, как он торопливо перебрасывал рубаху, рука его уже бралась за другую. Так продолжалось час за часом, в то время как снаружи мир замирал под полуденным солнцем Калифорнии. Но в этой накаленной комнате замирать не полагалось: ведь гостям, прохлаждавшимся на верандах, нужно было чистое белье.

Пот ручьями катился с Мартина. Он выпивал огромное количество воды, но от напряжения и зноя вода тотчас же снова выливалась через все поры его тела. В море, на корабле, он почти всегда имел возможность углубиться в себя. Хозяин судна располагал лишь временем Мартина, но содержатель гостиницы владел, кроме того, и его мыслями. Теперь он не мог уже думать ни о чем, кроме терзающего нервы, разрушающего тело труда. У него не хватало сил сосредоточиваться на чем-нибудь другом. Он забыл даже о своей любви к Рут. Она попросту перестала существовать, ибо его загнанная душа не имела времени вспомнить о ней. Только по ночам, когда он с трудом добирался до постели, или утром, за завтраком, она являлась ему в мимолетном воспоминании.

— Ведь это сущее пекло, не правда ли? — заметил однажды Джо.

Мартин кивнул, почувствовав вдруг приступ раздражения. И так ясно — не стоит говорить. Они не разговаривали во время работы. Болтовня только отвлекала от дела. Вот и в этот раз обращение Джо заставило Мартина пропустить взмах утюга и сделать лишнее движение, прежде чем он снова вошел в колею.

В пятницу утром запустили стиральную машину. Два раза в неделю они должны были стирать отельное белье — простыни, наволочки, покрывала, скатерти и салфетки. Покончив с этим, они приступали к глажению тонкого крахмального белья. Это была кропотливая работа, требовавшая большого внимания и ловкости, и Мартин не так-то скоро приноровился к ней. Он даже не решался сначала браться за тонкое белье, потому что ошибка могла повлечь за собой настоящее бедствие.

— Посмотри на эту штучку, — говорил Джо, поднимая прозрачный лифчик, который он мог бы легко спрятать в одном кулаке. — Попробуй-ка спалить! Двадцати долларов из жалованья как не бывало.

Поэтому Мартин старался не спалить «штучку» и ослаблял насколько возможно напряжение мускулов. Однако нервы его при этом напрягались сильнее, чем когда-либо, и он сочувственно прислушивался к проклятиям товарища, который потел и мучился над прелестными дамскими вещицами. Хорошо женщинам носить их, когда не приходится самим стирать. Тонкое крахмальное белье было настоящим кошмаром для Мартина, да и для Джо также. Оно отнимало у них заработанные тяжелым трудом минуты отдыха. Они пыхтели над ним весь день. В семь часов вечера они начали пропускать отельное белье через каток, а в десять, когда в отеле все спали, оба прачечника потели над тонким бельем до полуночи, до часа, до двух! В половине третьего они закончили работу.

В субботу утром они снова взялись за тонкое белье, и в три часа дня недельная работа была закончена.

— Не собираешься ли ты отмахать после этого семьдесят миль на велосипеде? — спросил Джо, когда они уселись на ступеньках и закурили с видом победителей.

— Придется, — был ответ.

— И чего тебя носит? Девица какая-то, а?

— Нет, просто хочу сэкономить два с половиной доллара на билете. Мне нужно обменять в библиотеке несколько книг.

— А отчего бы тебе не переслать их по почте? Туда и обратно полдоллара.

Мартин решил принять это к сведению.

— А завтра лучше отдохни, — настаивал товарищ. — Право, это тебе необходимо. Насчет меня уж будь покоен — пальцем не двину. Совсем разбит.

Его вид полностью подтверждал это. Неутомимый работник, никогда не отдыхающий, дрожащий над каждой минутой и каждой секундой, преодолевающий все препятствия, этот источник неистощимой энергии, человеческий мотор высокого напряжения, теперь, по окончании недельного труда, находился в состоянии полного изнеможения. Он был измучен, угрюм, и его красивое лицо осунулось от усталости. Он вяло курил свою папиросу, и голос его звучал как-то безжизненно и монотонно. Весь его пыл испарился, и отдых, как видно, не очень-то его радовал.

— А на будущей неделе опять начинай сначала, — сказал он мрачно. — И что толку во всем этом, а? Подчас я начинаю жалеть, что не сделался бродягой. Ни черта не делают, а вот живут же! Эх, выпить бы сейчас стаканчик пива. Да только раскачаться никак не могу, чтобы спуститься за ним в деревню. А ты оставайся и пошли свои книги по почте, иначе будешь просто круглым идиотом.

— Что же я стану здесь делать целое воскресенье?

— Отдыхать. Ты сам не сознаешь сейчас, до чего ты устал. Я вот до того устаю к воскресенью, что не могу даже газеты прочесть… Раз как-то я болел тифом. Пролежал два с половиной месяца в больнице. За все время ни до чего пальцем не дотрагивался. Хорошее было времечко… Да, хорошо было, — мечтательно повторил он через минуту.

Пока Мартин принимал ванну, его старший товарищ куда-то исчез. Должно быть, за пивом отправился, решил Мартин. Но прогулка в полмили до деревни показалась ему чересчур длинным путешествием. Не снимая сапог, он улегся на кровать и попытался привести в порядок свои мысли. До книги он и не дотронулся. Усталость не давала ему уснуть, и он лежал почти без мыслей, в каком-то полузабытьи, пока не пришло время ужинать. Джо не появлялся, и когда садовник заметил, что он «не иначе как наклюкался в кабаке», Мартин понял, в чем дело. Тотчас же после ужина он улегся в постель и утром решил, что прекрасно отдохнул. Джо все еще не было. Мартин раздобыл воскресную газету и залег в тенистом уголке под деревьями. Он не заметил, как промелькнуло утро. Он не спал, никто его не беспокоил, но газета так и осталась недочитанной. После обеда он снова взялся за нее и тотчас же заснул.