Мартин Иден

Он читал отзывы журналов о себе, рассматривал собственные фотографии, помещенные в них, и доходил до того, что переставал узнавать самого себя в этих изображениях. Он — это тот юноша, который когда-то жил, любил и с трепетом воспринимал все прекрасное, который легко и снисходительно относился ко всему житейскому, служил на корабле, странствовал по белому свету и во всех драках и состязаниях всегда оказывался победителем. Он — это тот молодой парень, который, придя некогда в библиотеку, сначала был поражен тысячами книг, которые там увидел, но вскоре научился разбираться в них и, в конце концов, одолел их; который по ночам работал при свете лампы и сам писал книги. Но он абсолютно не был тем обжорой с колоссальным аппетитом, которого все так стремились накормить.

Иногда, впрочем, в журналах попадалось нечто, что его забавляло. Каждый из журналов заявлял на него свое право. «Ежемесячник Уоррена» сообщал своим подписчикам, что всегда занимался поисками новых талантов и что он, между прочим, и познакомил читающую публику с Мартином Иденом. То же самое утверждала «Белая мышь», «Северное обозрение» и «Журнал Макинтоша». Наконец «Глобус» торжественно показал публике свои давнишние номера, где лежали погребенные «Песни моря» в искаженном виде. Журнал «Юность и зрелость», вновь оживший после того как уклонился от уплаты своих долгов, заявлял, что он еще раньше начал печатать произведения Мартина Идена, но его никто не читал, кроме деревенских детей.

«Трансконтинентальный Ежемесячник» с чувством собственного достоинства весьма убедительно заявил, что он первый открыл Мартина Идена, а «Шмель» стал горячо это оспаривать, называя «Пери и жемчуг». Скромные права издательства «Синглтри, Дарнлей и Ко» совсем затерялись в общем шуме и гаме. Кроме того, это книгоиздательство не обладало собственным журналом и потому поневоле соблюдало скромность.

Газеты высчитали, сколько в общей сложности Мартин получает за свои книги. Каким-то образом стало известно, насколько выгодные предложения ему делают журналы. После этого к нему зачастили местные пасторы якобы по-приятельски побеседовать, а разные профессиональные попрошайки буквально завалили его письмами. Но хуже всего дело обстояло с женщинами. Его фотографии появлялись в журналах в бесчисленном количестве; кто-то специально занялся описанием его характерного смуглого лица, шрамов, широких плеч, светлых, спокойных глаз и немного впалых, как у аскета, щек. При этом последнем сравнении Мартину вспомнилась его бурная молодость, и он улыбнулся. Многие из женщин, с которыми он встречался, с восхищением смотрели на него, и Мартин во взглядах их ясно читал, что они выделяют его среди прочих мужчин. Это его только смешило. Он вспоминал предостережение Бриссендена и снова смеялся. Нет, не женщина его погубит — в этом он был уверен. Этот искус он уже прошел.

Как-то раз он провожал Лиззи на ее вечерние курсы. Случайно она перехватила взгляд хорошо одетой, красивой женщины, по-видимому, из буржуазии, устремленный на Мартина. Взгляд этот был хотя и чуть-чуть, но все же упорный и слишком пристальный. Лиззи поняла, что он означает. Она не могла скрыть своего раздражения. Мартин, заметив это раздражение и поняв его причину, поспешил объяснить ей, что он уже начинает привыкать к подобным взглядам и относится к ним совершенно равнодушно.

— Может быть, тут что-нибудь не так, — возразила Лиззи, сверкнув глазами. — Вы больны, вот в чем дело.

— Я никогда еще не был так здоров. Я даже прибавил пять фунтов в весе.

— Дело не в теле, а в голове. У вас с башкой неладно. Даже я это вижу, значит, это бросается в глаза.

Мартин продолжал задумчиво идти рядом с ней.

— Я не знаю, что бы я дала, лишь бы это у вас прошло, — горячо заговорила она. — Такой мужчина, как вы, не должен оставаться спокойным, когда женщина так смотрит на него. Это неестественно. Это было бы понятно, будь вы какой-нибудь пай-мальчик — рыба холодная, но ведь этого про вас не скажешь. Я хотела бы — я даже была бы этому рада, чтобы вы встретили, наконец, женщину, которая вывела бы вас из этого безразличия.

Проводив Лиззи на курсы, Мартин вернулся к себе в «Метрополь». Войдя в номер, он опустился в кресло. Сидя с широко открытыми глазами, устремленными в одну точку, он не дремал, но и ни о чем не думал. Мыслей не было, и сознание его точно замерло; только изредка перед его глазами стали появляться неизвестно откуда какие-то картины, полные ярких красок. Мартин видел эти картины, сам едва это сознавая, словно это были какие-то сновидения. Но он не спал. Он даже стряхнул с себя это оцепенение и посмотрел на часы. Было ровно восемь. Делать ему было нечего, а ложиться спать еще рано. Затем сознание его снова как бы опустело, мысли прервались, и картины опять начали появляться и исчезать перед его глазами; в картинах этих не было ничего ясного и определенного — какая-то сплошная масса листьев и веток, и все залито яркими, горячими лучами солнца.

Стук в дверь пробудил его. Он не спал и сразу же подумал, что это, вероятно, либо телеграмма или письмо, либо прислуга принесла чистое белье из прачечной. Он вдруг вспомнил про Джо и начал раздумывать, где бы он мог теперь быть, и машинально проговорил:

— Войдите!

Поглощенный мыслью о Джо, Мартин так и не повернул головы.

Он не обернулся. Он услыхал, что дверь тихо закрылась. Затем последовало долгое молчание. Он забыл, что кто-то стучал, и все еще сидел, бессмысленно глядя в одну точку. Вдруг послышалось какое-то всхлипывание: рыдала женщина. Мартин заметил, что рыдание это вырвалось у нее как-то внезапно и судорожно, словно она старалась подавить его. Он быстро обернулся и тотчас же вскочил на ноги.

— Рут! — ошеломленный, воскликнул он.

Ее лицо было бледно, она выглядела напряженной и измученной. Она стояла у самой двери, одной рукой держась за нее и прижимая другую к сердцу. Услышав его голос, она жалобно протянула ему обе руки и двинулась ему навстречу. Он схватил ее за руки и усадил в кресло, потом придвинул к нему второе и уселся на его широкую ручку. Он был слишком смущен, чтобы говорить. Для него роман с Рут был делом конченным и погребенным навек. Если бы прачечная отеля «Горячие Ключи» вдруг неожиданно очутилась в гостинице «Метрополь» и перед ним оказался бы целый ворох грязного белья, который требовалось бы немедленно выстирать, то Мартин не так удивился бы и почувствовал бы себя не хуже, чем сейчас. Несколько раз он пробовал заговорить, но никак не мог решиться.

— Никто не знает, что я пришла, — с умоляющей улыбкой слабым голосом промолвила Рут.

— Что вы сказали? — переспросил он.

Он удивился звуку собственного голоса.

Она повторила свои слова.

— Вот как! — отозвался он и начал подыскивать, что бы еще сказать.

— Я видела, когда вы вернулись, и подождала несколько минут.

— Вот как! — повторил он.

Язык его будто прилип к гортани; ему не могло ничего прийти в голову. Он чувствовал, что выглядит глупо и неловко, но при всем желании не мог придумать, что бы ему сказать. Да, безусловно, было бы легче, если бы сюда внезапно перенеслась прачечная отеля «Горячих Ключей». Он засучил бы рукава да и принялся бы за стирку.

— И затем вошли, — сказал он наконец.

Рут кивнула головой с немного лукавым выражением лица, затем развязала шарф и продолжала:

— Я увидела вас на улице, когда вы шли с этой девушкой.

— Ах да, — совсем просто ответил он. — Я провожал ее на курсы.

Опять наступило молчание.

— А вы разве не рады меня видеть? — спросила она.

— Да! да! — он говорил торопливо. — А не слишком ли неосторожно с вашей стороны, что вы пришли сюда?

— Я проскользнула незаметно. Никто не знает, что я здесь. Мне хотелось вас видеть. Я пришла вам сказать, что поступила тогда очень глупо. Я пришла, потому что больше не могу без вас, потому что сердце мое принуждало меня, потому что… да потому что я хотела прийти.

Поднявшись, она подошла к нему и положила ему руку на плечо. Грудь ее быстро поднималась и опускалась. Вдруг она бросилась ему в объятия. Спокойно и снисходительно, не желая обидеть ее и зная, что оттолкнуть женщину в такую минуту значит нанести ей самое жестокое из всех оскорблений, он обнял ее и прижал к себе. Но в этом движении не чувствовалось ласки, и от его объятия веяло холодом. Она кинулась к нему, а он обнял ее — вот и все. Она прижалась к нему и обвила руками его шею, но страсть не вспыхнула в нем от ее близости; ее ласки не трогали его; он даже испытывал некоторую неловкость.