Марья

По субботам она выходила на лавочку во дворе и, улыбаясь, смотрела на прохожих. Это был ее знак: не выйду в субботу во двор - значит, умерла. Я не сомневался, что если кто и откроет мне тайну заброшенного погоста, то только она, баба Васса.

Вечером Иван пошел в березовую рощу. Там собирались на гулянье молодые. Парни стояли у старой сломленной ветром березы, о чем-то горячо спорили и изредка поглядывали в сторону девок. Девки сидели на лавке, кивали на парней, неостроумно шутили и хихикали.

Иван знал, что парней ему не обойти. Не положено.

– ЗдорОво, что ли!
– приветствовал их Иван.

Девки наперебой что-то защебетали в его адрес.

– Кто таков?
– спросил Ивана широкоплечий парень.

– У попа работаю. Я из ОвИнищей.

– Девок пришел щупать?

– Да, чешется.

– Ишь каков!
– широкоплечий оглядел Ивана с ног до головы.
– Хошь девок чесать ставь четверть. Иначе побьем.

– Завтра поп заплотит - будет четверть, - Иван показал жестом - "все в порядке".

– А каво выбрать-то хошь?
– спросил низкорослый кудрявый парень.

– Вон ту, - Иван показал на Марью, - посередке.

Парни переглянулись.

– Ишь куда хватил!
– широкоплечий подошел к Ивану.
– Эта девка не продается. Вразумел? Невеста она.

– Ты, что ль, жених-то?

– Жених в городе. А мы пока ее сторожим. Не трожь ее. Убью.

– Четверть - за мной, - сказал Иван и пошел к девкам.

Девки замолчали и, сдерживая смех, смотрели на подходящего к ним Ивана. Он им положительно нравился.

– ЗдорОво, бабоньки!

– ЗдорОво, дедонька!

– Бог в помощь. А где Он не поможет, там я постараюсь.

– "Постараешься"!
– захихикала дородная баба.
– Семечки, что ли, лузгать?

– Не только.

Марья, чуть склонив голову набок, не моргая, смотрела на Ивана. Впервые она увидела его на реке, издали, и поняла, что с ней что-то произошло что-то новое, непонятное, ноющее. По ночам Марья пыталась восстановить в памяти черты его лица, но ей это не удавалось. Теперь она с интересом рассматривала каждую мелочь, каждую морщинку на его загорелой коже.

Иван поймал взгляд Марьи. Она смутилась и суетливо перекинула косу изза спины на грудь.

– Выбирай, не унималась дородная баба. Скажем меня. Смотри, какая закваска!
– она ударила себя по ляжкам.
– Будешь кататься, как сыр в масле!

– Как червь в проруби, - усмехнулся Иван и сказал Марье: - Отойдем в сторонку. Мне надо сказать тебе пару слов. Наедине.

Девки как-то сразу стали серьезными. Парни издали наблюдали за этой сценой, недобро наблюдали.

Марья встала и пошла за Иваном. Как было не пойти? Как потом жить после этого?
– жить и жалеть, что пропустила что-то нужное и желанное. Главное.

– Во дура!
– сказала одна из девок, когда Марья отошла.
– Че будет, девки! Че будет-то!

... Иван взял Марью за плечи. Она отпихнулась:

– Пусти!

– Ни за что!
– Иван прижал Марью к березе.
– Околдовала ты меня... Осинка...
– он горячо дышал ей в лицо.
– Стебелек молочный... Сок березовый...

– Я закричу.

– Не закричишь...
– Иван целовал ее шею, щеки, губы, глаза, шею, щеки...

Крепкая, тяжелая ладонь легла на плечо Ивана и оторвала его от Марьи. Он почувствовал тупой металлический удар, и багровая звезда ослепила его. "Шестиконечная, - успел отметить Иван.

– Церковная".

Когда в глазах просветлело, он понял, что лежит на земле. Над ним стоял широкоплечий, его ноздри раздувались, и желваки не находили места. В стороне, зажав себе рот кулачком, стояла Марья и наблюдала за происходящим.

– Вставай, - приказал широкоплечий.

Иван встал.

– Пошли.

Иван пошагал за широкоплечим. За ним пошли остальные парни. У реки широкоплечий остановился, развернулся к Ивану:

– Ну, возгря, я вижу, ты слов не вразумеешь! А я тебя предупреждал, и взмахнул рукой.

"Таким кулаком только березы косить!" - подумал Иван. Ему удалось увернуться от смертоносной пятерни. Сам не ожидая от себя такой подлости, он ударил широкоплечего ногой в пах. Это было не по правилам. Хлюпая губами, словно рыба, широкоплечий сел.

– Во мотыл! Дымье тронул, - сказал кто-то из парней. Они пошли на Ивана.

– А-а, уметы, не нравится?!
– злорадствовал Иван. Недобрый азарт овладел им. Он пошел на парней...

– Здравствуй, баба Васс, - я открыл дверь в ее комнату.
– Можно?

В комнате, кроме мусора, огромного сундука, стола и икон в углу, ничего не было. Окна были застеклены старой одеждой, а на полу не хватало одной половицы. Баба Васса сидела за столом перед початой литровой бутылью какойто жидкости.

– Входь... Выпей...
– отозвалась она.

– Нет, спасибо. Я это уже пил.

– Ну как тебе наша Марья?
– хитро взглянув, спросила старуха.

– Баба Васс, - начал я после паузы, - это твой самогон с наркотиками вызывает видения этой Марьи?

Баба Васса простуженно засмеялась:

– Нет, милок. В моей настойке наркотиков нет. Обыкновенный калган: самогон, тополиные почки да еще кой-че безобидное. Я только на нем и держусь - пьянством смерть пугаю.
– Выдвинув из-под стола деревянный ящик, она снова предложила: - Сядь, выпей.

– Баба Васс, - выпив, спросил я, - кто эта Марья?

Старуха, помолчав, встала, вышла из комнаты и вернулась с пожелтевшим от времени листом бумаги. Вырван он был из какой-то старинной книги. Баба Васса развернула его передо мной...

В висках моих заколотило, дыхание сперло. На листе был изображен совершенно такой же портрет, как и нарисованный мною три года назад. Придя в себя, я развернул рядом свое творение.

– Одинаковые, - только и удалось выдавить.

Баба Васса лукаво улыбнулась:

– Значит, ты тоже влюбился в нашу Марью.

– Скажи мне, - взмолился я, - кто она?

Старуха выпила еще стаканчик и начала свой рассказ:

– Впервой услыхала я о Марье от своего деда.

На краю нашего села, там, где ныне пруд, давным-давно стояла изба. Хозяина ее звали Федором, а была у него дочь по имени Марья. Жили-то они бедно. Федор пил и раньше положнова свел жену в сыру землицу. Марья, однако ж, вошла в возраст и раскрылась прекрасавицей. Да ты сам видал. И влюбился в нее дед мой, Яков. А слыл он лучшим парнем на селе, все мог: и два мешка муки от мельницы до амбара донести, и супротив стремнины в половодье выплыть. Вот тогда-то и нарисовал он на одном из листов молитвенника сей портрет...