Марья

– ЗдорОво, Миш, - я подсел рядом.

– Здоров.

– Клюет?

– Плохо... Слыхал, Сашка Смирнов щуку на пятнадцать кэгэ поймал?

– Ну!

– Сеткой.

Рядом, гудя довольно басовито, пролетел жук.

– Смотри!
– сказал я шепотом, показывая на поплавок.
– Миш, у тебя клюет.

– Вижу.

– Подсекай!.. Пора уже!.. Упустишь!..

Миша подсек, но было поздно хитрая рыбешка успела сожрать наживку и безнаказанно уплыть.

Непокрытую голову напекало, и я собрался уходить.

– Ладно, Миш, пойду я.

– Андрей...
– он смотрел на меня глазами побитого пса.

– Опохмели. Помираю...

(Через год Мишу Тарзана найдут холодного около реки. На его мертвом лице будет выражено недоумение от факта собственной кончины. Мишина жена после его похорон пролежит три дня без движения в своей постели, а на четвертый - отдаст кому-то душу.)

... Уборка ржи закончилась, и председатель разрешил продажу спиртного. У магазина прямо на земле сидели пьяные мужики и гоготали, развлекал их Юра Суслов. Когда мы с Мишей подошли, он цитировал из "Повести временных лет":

– "... и виде ту люди сущая, како есть обычай им, и како ся мыют и хвощутся..."

– Как-как?!
– ржали мужики.

– "... И облеются квасом уснияном, и возмут на ся прутье младое, и бьют ся сами, и того ся добьют, едва слезут ле живи..."

Один из мужиков никак не мог унять смех - просто захлебывался. Наконец ему удалось выдавить давно просившуюся фразу:

– Тебя, Юр, послушаешь - будто литр браги оттянешь!

Раззадоренный, Юра вскочил на ноги и, приплясывая козлом, заорал:

Хорошо, что есть на свете

сила - сила трения!

Без нее бы не было

семяизвержения-а-а...

(Жизнь Юры Суслова была покрыта тайной, впрочем, как и его гибель, настигшая его через четыре года. Ходили слухи, что его сослали в этот забытый Богом уголок за разврат без права проживания в каких бы то ни было городах. Поговаривали также, что в прошлом он был военным летчиком, офицером. По обыкновению пьяный, он, притворясь спящим, сидел на крыльце магазина и исподтишка хватал проходящих рядом женщин за причинное место. Мужики часто били его за эти проделки, но это не давало ровно никаких результатов... В 1989 году Юра пропадет. Обнаружат его только через шесть дней. Он всплывет несколькими километрами ниже по течению.)

... Возвращался я вместе с Юрой, нам было по пути.

– Когда я в Японии был, - рассказывал он, - так на японок насмотрелся чуть пупок не развязался! У них глаза узкие, а между ног - еще Уже. И расположено у них там не ТАК, - поднял ладонь вертикально, - а ТАК, - ладонь горизонтально.

Я слушал Юру и смеялся для приличия. От него воняло мочой и махоркой. Мы приближались к его избушке. В селе она выделялась экзотичностью: на ее крыше выросло дерево неизвестного названия.

Когда мы к ней подошли, Юра сказал:

– Знаешь, плевать в пепельницу - все равно что мочиться против ветра: вся морда в пепле будет.
– И не сделав паузы, спросил: - У тебя есть еще что-нибудь выпить? А то настроение как у выхухоли...
– Он повернул ко мне свое лицо, лицо алкогольного вырождения.

– Нету, - соврал я, у меня загорелось желание пойти к Зойке...

Прошла неделя, как Иван ушел из села.

Марья сидела в комнате и вышивала на сарафане замысловатый узор, но мысли ее были далеко. Она вспоминала ночь, которую провела вместе с Иваном и которую она уже никогда не забудет, потому что эта ночь - первая.

... Наутро, когда Марья вернулась домой, Федор избил ее вожжами нарочито и нещадно.

– С кем была всю нощь?! Отвечай, малакиица!

Марья молчала: боялась, что отец в хмельном бреду убьет Ивана. Призналась она уже после того, как Иван ушел из села.

Прощались они у моста.

– Ниче, - говорил Иван, - я скоро возвернусь. Поп дал уйму денег значит, барин дарует мне вольную. Я возвернусь и сыграем свадьбу. Все по уставу... Да какой же мужик не отдаст дочь свою за вольного?! Не крепостной же ж какой! Чрез две-три седмицы приду свататься. Так и знай!
– Он обнял Марью и поцеловал в губы.
– Коли я когда обижу тебя словом или деянием пусть тут же умру и душа огнем осолится!..

Но Марья помнила и другое. Когда она рассказала отцу об Иване, Федор взбеленился:

– Кто ж тебя ноне в жены-то возьмет?! Никто! Ни за какие сухари. А тута и так голодом сидим, тряпицу жуем да корения копаем... А у тебя и глаза не опухли. Хоть бы втайне поплакала да в пол поубивалась...
– И после паузы добавил: - Ежель чрез четыре недели сей михирь не явится, погублю тебя насмерть!

Зойка встретила меня с неподдельным восторгом:

– Андрей! А я уж думала, ты не придешь, не навестишь. Ну разувайся, проходи.

Смущаясь, я снял кирзовые сапоги и несвежие портянки.

– Че ж ты, негодник, забыл меня, что ли?
– укоряла она, накрывая на стол.
– К Захару-то сходил, а ко мне - и нос не кажешь.

Я был уже достаточно пьяный, поэтому меня потянуло на сентиментальность.

– Зоенька!
– говорил я, подняв рюмку с водкой.
– Милая моя, я хочу выпить за тебя!

Выпил.

– Зоенька!..

– Закусывай.

– Зоенька, ты думаешь, я пьян? Вздор!.. То есть... я пьян, конечно, но не в этом дело. Это не от водки, поверь, я пьян от счастья... Ты только не смейся...

Потом я говорил еще: о чистом воздухе, о лесе за рекой, о березе на утесе, об однорогой корове... Зойка сидела, слушала, с трудом сдерживая улыбку.

– Я счастлив, хотя недостоин счастья такого, в высшей степени недостоин. А мне плевать с пожарной каланчи!.. Ясно?.. Я внятно выражаю мысли?

– Внятно. Ты закусывай.

– Я дружбу мужскую выше всего ставлю в этой жизни. Ведь у Захара в груди не кровеносные сосуды, а голубка неокольцованная. Любит он тебя, с самого детства любит, а ты на него - ноль внимания! Ты только люби его, а я тебя за это щас поцелую. Правильно?

Зойка от моего поцелуя уклонилась.

– ... Я понимаю, тебе, может, до лампочки его чувства... Извини, я стыжусь своей болтовни. Но послушай, как поет сверчок!! И разве можно не любить Захара, когда он такой... такой искренний?!

И в этот момент (почему именно в этот?
– неизвестно; но как-то сразу стало ясно до предела) я неожиданно понял, что сегодня ночью, в полнолуние, мне необходимо быть на заброшенном кладбище.

– Понимаешь, Андрей, - начала Зойка, - я очень хорошо отношусь к Захару, но это... не любовь...