Марья

– Вань, ты веришь в леших?

Иван засмеялся:

– А ты?

– Знамо, верю... Да ну, не смейся ты! Конюх Степан сам рассказывал, как он ночью возвращался через касеть, а они на него напали.

– И?

– Он еле ноги унес!

Марья и Иван сидели на пнях у грибоварни. Вселенная с холодным спокойствием смотрела на них и лишь изредка роняла звезды.

– Вань, а в оживших покойников ты веришь?

– Не-а.

– Недалече от нас, в Топорищеве, мальчик-пастух утонул. Люди говорят, что в полнолуние он выходит из реки да бродит вдоль берега. Многие видали уже...

На лице Ивана появилась тревога. Он схватил руку Марьи и прошептал, показывая на противоположный берег:

– Смотри! Вон твой пастушонок... Выходит.

Марья судорожно ахнула.

– Испугалась?
– засмеялся Иван.
– Я пошутил.

– Ну тя! Я испужалась чуть юродивой не стала. Пойду до дому, обиделась она.

И пошла.

– Марья, коли ты уйдешь, я утоплюсь!

Иван давно приметил невдалеке от берега кувшинку и хотел за ней сплавать.

– Слышь? Я прыгаю.

Не раздеваясь, - все равно одежду надо было отстирывать от крови, - он нырнул. За день вода нагрелась и еще не успела остыть. Иван бесшумно под водой добрался до кувшинки, сорвал ее и так же бесшумно доплыл до берега. Он вынырнул под ветвями ивы, что склонилась к самой воде. Поэтому его не было видно с берега.

Марья была уже у реки и неуверенно звала:

– Вань... Ваня...

Ее беспокойство нарастало. В панике она начала метаться по берегу:

– Ванечка!.. Миленький!.. Не тони!..

Видимо, сердце подпрыгнуло к ее горлу, и приглушенный, захлебывающийся хрип вылетел в пространство:

– Гос-по-ди-и! Че ж ты наделал?! Как же мне жить вслед?!.
– Марья упала на колени.

Шутка затянулась. Иван это понял и быстро вышел на берег. Когда он подбежал к Марье, она уже лежала ничком и беззвучно рыдала.

Иван склонился над ней.

– Марья, я рядом, я не утонул.

Марья не реагировала.

Он взял ее на руки и отнес к грибоварне.

– Марья, очнись! Слышь, я не утонул.

Ее взгляд был отрешенным.

– Марья, прости меня, прости меня, - Иван часто и неразборчиво целовал ее в лицо, - прости меня...

Зачем ты так сделал?
– услышал он у самого уха.

"Как пес возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою", - вспомнил Иван библейскую притчу, часто повторяемую его отцом. И еще: "Храни себя от зла, и не постыдишься за душу твою".

– Зачем ты так сделал?
– повторила Марья.

– Марья...
– ком в горле мешал говорить. Голос оказался сдавленным и неожиданно высоким.

Иван прокашлялся.

– Марья. Я не хотел... Я не думал...
– Найти нужные слова было нелегко.
– Прости, прости меня, пожалуйста. Прости...

В селе прокричал первый петух. На поверхности воды бился ночной мотылек, вскоре ставший добычей голавля. Время шло своим чередом и не замечало двоих, которых в эту ночь избрала судьба.

– Вань, ты весь мокрый. Захвораешь.

– Пустяки. Надо только выжать одежду.
– Иван заметно стучал зубами. Пойдем в заброшенный сарай? В нем кто-то сушит сено. Там тепло.

– Пойдем, - просто согласилась Марья.

Она шла впереди, держа в руке подаренную ей кувшинку. Следом шел Иван и о чем-то напряженно думал.

– Марья.

– Че?

– Тебя кто-нибудь обманывал?

– Нет... А зачем?

– Зачем?
– переспросил Иван. Этот вопрос сбил его с толку.
– Ну, не знаю...
– Как-то нерешительно, опустив голову, он подошел к Марье.
– Ты не обиделась, что я вечером насильно целовал тебя?

Марья пожала плечами:

– Я видала, как моих подружек целовали. Они, кажись, не обижались...

– А тебя до сего никто не целовал?

– Нет.

– А жених твой?.. Как его?.. Яков?

– Нет.

– Ты его любишь?

– Я?.. Не знаю. Тятя хотит, чтоб мы обвенчались.

– А ты хошь?

– Не знаю.

– А я знаю. Знаю, что как только увидал тебя, сразу же...
– Иван замолчал.

Марья глядела на него, и глаза ее молили: "Продолжай, продолжай".

– Марья, коли щас пропоет петух, ты будешь моей женой.

Петух пропел...

... Стояла безветренная ночь, и полная луна пялилась на землю. Я вышел к погосту и сразу же увидел парня, стоявшего у церкви. Почему-то в тот же миг понял я, что это Иван, - видимо, из-за крови, которая залила все его лицо.

Было как-то особенно душно, хотя и пахло сыростью. Парень поманил меня рукой, и я, огибая могильные холмики, пошагал к нему. Но он вдруг повернулся и пошел прочь, не подавая вида, что меня звал.

Я бросился за ним, как вдруг кто-то окликнул меня, и за спиной послышались неторопливые шаги. Но, обернувшись, никого не увидел я.

– Федор!
– не было сомнений, что это он, - где ты?

Тишина. Только стая огромных крыс пробежала у ног моих. Вскоре снова меня окликнули, и пьяный хохот раздался невдалеке.

Бешенство овладело мной, и я бросился на звук, но не заметил, что на пути моем находилась разрытая могила Марьи. Споткнувшись, полетел я вниз и... проснулся.

Я перевел дыхание. Уже несколько ночей донимали меня кошмары, отличавшиеся яркостью и чрезвычайным сходством с действительностью.

Минули три дня после разговора с бабой Вассой.

С самого утра одолевала меня тревога; и предчувствие, что со мной произойдет что-то в этот день, точнее ночь, не давало покоя.

По скрипящему полу я вышел на мост, выпил воды. Самочувствие было прескверное, что-то угнетало меня. Положительно ничего не хотелось делать, в том числе и бездельничать.

Я открыл холодильник и извлек запотевшую бутылку водки. Конечно, с самого утра - и к рюмке - дело непристойное, но я тем не менее выпил, даже не закусывая.

В желудке приятно потеплело. А между тем день разгорался, солнце поднималось. Я выпил еще и отправился на реку.

На берегу, поджав босые грязные ноги, сидел мужик и ловил рыбу. В селе его звали Мишей Тарзаном. Почему именно Тарзаном?
– не знаю. Было ему около пятидесяти. Домашним хозяйством он не занимался, как, впрочем, и его жена. Днем они ловили рыбу, а вечером пили горькую, на следующий день утром пили горькую, а днем ловили рыбу. Видимо, однообразие труда и избыток фосфора и спирта вызывали у них желание вернуться в лоно первозданной природы, где обитали их далекие предки и где называться Тарзаном было бы даже почетно...