Марысенька (Мария де Лагранж д'Аркиен)

 "Успокойтесь, тестюшка! Разве у нас мало честных женщин в Польше, незнакомых с испанскими и итальянскими обычаями и не отказывающихся сообщать своим мужьям подробности о своей жизни? Мне приходится спрашивать, где находилась мать моего сына во время родов. Во дворце или в корчме? Сама она, однако, справляется о подробностях моей жизни, не стесняясь. Разве она запретила вход в мой дом одной из её бывших служанок, под предлогом, что я пользуюсь этой женщиной в её отсутствие! Подозревать меня, когда вся Польша может свидетельствовать о моей супружеской верности!"

 Язвительный тон этих возражений доказывает, что отношения супругов изменились. Столкновение принимало острый характер, а тоска "Орондата" доходила до исступления. Это выразилось в его письмах к Марысеньке. Радости семейного очага положительно не давались ему.

 Не думая ехать. к ней в Париж, куда она его не приглашала, он не рассчитывал на её возвращение в Польшу. Она слишком сжилась с Францией.

 "Живите там, о моя дорогая, единственная любовь. Будьте счастливы. Если по воле судьбы Сильвандр стал чуждым Астрее, он умрет, заслужив славу, в будущем самого страстного любовника и самого нежного супруга".

 Не следует принимать этих уверений в буквальном смысле. При некоторой доле условного лиризма в духе романов Скюдери, славянская натура просвечивает в подвижности и впечатлительности чувств и преувеличенности выражений.

 1-го марта 1668 г. состоялся торжественный въезд "Гетмана" с его многочисленной свитой, произведший желаемое впечатление. Собесского встречали восторженно; командорский жезл ему был вручен, и человек, недавно доходивший до отчаяния, пишет в Париж в тоне самом беззаботном. Он шутит, смеется, вставляя в письмо насмешливый и игривые замечания и рисуя новые планы будущего. Король собирается отречься от престола; тем лучше, в таком случае "Порох" -- это он -- поспешит к ней -- к "Букету". О нем вспомнили по поводу избрания, но он заявил, что ни с кем иным не желает вести переговоров, кроме короля Франции, полагаясь во всем остальном на свою жену. Она может многое требовать, так как он многое заслужил. Дело в его руках. Запомнив это, не надо соглашаться на уступки: "За Мюлэ" (имение д'Аркиена, которое надо выкупить) 100 000 экю, дом в Париже, имение во Франции, аббатство для брата и все "остальное".
– - надо разуметь вознаграждение за должность, от которой вновь произведенный полководец думал отказаться. Ибо он решил покинуть отечество, искать счастья во Франции в объятиях Марысеньки. Узнав, что в одном из своих писем к жене русского воеводы, говоря о нем, она назвала его "висельником", он обещал ей отмстить за такое оскорбление. Каким образом? Скромный издатель её корреспонденции поставил многоточие. Он приказывает ей заботиться о воспитании маленького "Жака". В будущем он ей обещает рождение дочери, из которой она может сделать "парижскую куклу". Сын должен стать суровым сарматом. Пусть он тормошит пока свою кормилицу и вырывает у неё волос сколько хочет!

 Герой исчез. Рядом с наивным любовником и простодушным супругом является корыстный и циничный политик. Этим обрисовывается весь человек и вся аристократия, заслуживавшая все похвалы и все порицания, раздававшиеся по её адресу, возвысившая и погубившая свою родину. Таковым нам всегда является Собесский, переходя с неприступных вершин в самые низкие подонки, вызывая поочередно восхищение и недоумение.

 Сейм, на котором он выступил так торжественно, готовил ему разочарование. Собесский вскоре встретил зависть, соперничество, людей оскорбленных его диктаторскими выходками. Семья Пацев, его недавние противники, Вишневецкие, будущие триумфаторы, старались заграждать ему дорогу, и вот он спускается еще ниже, угнетенный, обессиленный, униженный, вступая в сделки, среди которых его честолюбие теряет почву и отрекается от самого себя. "Надо возобновить переговоры с французским королем", -- пишет он жене, "но за деньги, не иначе, как за деньги. Имения, маршальский жезл, звание герцога, ордена, -- все это прекрасно, но этого недостаточно". Его имущество, его здоровье, его способности доведены до крайнего истощения. У него осталось одно желание -- умереть в неизвестности. В то же время он отправляет другое письмо, достойное по содержанию торговца подержанным товаром:

"Его Превосходительству Г-ну французскому Посланнику:

 "Забота" (Бонзи) ничего не сообщил "Фениксу" (Собесскому) о том, что он узнал от курьера. Горят нетерпением получить известие... Можно отложить переговоры с Ла-Пом (Нейбург). Но невозможно откладывать дела с "Орлом" (Людовик XIV), до отъезда "Соловья" (Марысеньки), которой "Феникс" поручил охранять его интересы. Иначе придется взяться за "Терновник" (московский царь), который можно пересадить в другое место, воспользовавшись его плодами, иди приняться за "Утку" (император) с "золотыми яйцами".

 Любовная ссора продолжалась, донимая своими непрестанными требованиями человека богато одаренного, но дурно направленного, усиливая неурядицу во французском лагере.

 Дух правительства отразился на человеке и на всей среде его окружавшей. Растлевающая атмосфера, пропитанная одуряющим н смертоносным ядом, чашу которого пришлось испить до дна! Эти "шляхтичи" были слишком самодовольны и самоуверенны, рисуясь своей беззаботной независимостью, в гордом сознании граждан, замышлявших воссоздать древний Рим, распоряжаясь тенью самодержавной власти над толпой рабов, заменявших вьючных животных. Самодовольство довело их до гибели.

 Всё, что внесла в эту среду атмосфера парижского двора, не могло вывести героя на верный путь. Сама "Астрея", по-видимому, сбилась с дороги на берегах Сены. Оказалось, что ей не удалось вступить в сношения с целью добиться польской короны. Переговоры, затеянные по поводу этого между ней и версальским двором, не имели успеха, отчасти, благодаря излишней требовательности с её стороны и изменившимся отношениям между ней и епископом Бэзиерским. Последний потерял голову в Польше. Он запутался в каких-то соображениях и новых похождениях, чем мог погубить дело, возложенное на него. В настоящее время он думал упрочить успех этого дела, заставив подписать посланника герцога Нейбурга договор, в котором, оставляя в стороне Марысеньку и её супруга, он выставлял вперед "великие заслуги, добродетель и необычайные способности г-жи Денгоф", настаивал на денежном вознаграждении для неё и для её супруга, в виду поддержки, которую последний может оказать на выборах.

 Прежняя подруга была забыта, как не заслуживающая внимания. Её соперница торжествовала. Одаренная большим политическим чутьем, не поддаваясь влиянию влюбленного прелата, она его заставила следовать за собою по воле своего честолюбия, преследуя цели немецкой парии, которая ею руководила.

 Так подготовлялось окончательное разорение.

 Марысенька это предчувствовала, выходила из себя и, не имея возможности избежать поражения, или отмстить за него, она обрушила весь свой гнев на "Селадона", которому внезапно сообщила, "что она в нем более не нуждается и не намерена более заботиться об его интересах или об его удовольствиях".

 "Вы меня разлюбили, это ясно", отвечал он, подчеркивая это печальное заявление замечанием выразительности по своему комизму: "Признаться, это очень жаль, мое здоровье как раз в цветущем состоянии". Затем он сразу переходит в трагичный тон: "Предстоит война с турками, тем лучше, -- все скорее будет кончено!"

 Он желал умереть. Но с следующим курьером он получить неожиданно другой браслет, сплетенный из собственных волос Марысеньки и сопровождаемый самыми нежными пожеланиями. К Собесскому тотчас же вернулось желание жить. Вероятно, вопрос о "табурете" приняла благоприятный оборот. Нет, браслет и выражения важности служили лишь приготовлением к новой просьбе о деньгах. Она сердилась и горячилась.

 "Вы меня оставляете жить в нужде, за то, что я вам уступила свои земли!" "Ваши земли! Доходы с них таковы, что вы могли бы их оставить семье Замойского. Но какое дело, чьи земли? Я готов отдать вам последнюю рубашку. Только я не уверен, удастся ли мне её сохранить. Казаки и татары отняли у меня всё. Недавно я был вынужден послать Силистрийскому паше все, что у меня оставалось из серебряной посуды, даже таз, и теперь приходится при умывании довольствоваться одним стаканом".

 На эти попытки к оправданно она дала ответ, на который способны только женщины:

 "Если бы вы могли читать в глубине моего сердца, вы бы должны были сознаться, что ваша любовь ничтожна в сравнении с моей".

 Это его возмутило.

 "Поговорим о вашей любви! Когда мы жили вместе, вы уверяли, что в ваших молитвах вы просили Бога сохранить мою любовь к вам, но вы ничего не делали, чтобы этому помочь. Постоянные упреки, нескончаемые жалобы! Если что-либо вам не удавалось, вы обвиняли меня во всем. Ни малейшего внимания, ни одобрения с вашей стороны. Один только раз... Я хорошо запомнил ваши малейшие поступки и каждое из ваших слов... единственный раз, вы надо мною сжалились. Я был очень озабочен соболями при дворе, но вы по обыкновению меня раздражали постоянными противоречиями. Вне себя я бросился на кровать, рыдая как ребенок. Вы были этим тронуты, и ваши ласки меня скоро утешили. Но этого никогда не повторялось, и ваше обычное обращение, -- увы!
– - совершенно иное -- не осталось ни для кого тайной. Со мною вы всегда были мрачны и угрюмы; стоило мне лишь отойти, -- и вы становились веселы и разговорчивы. Первое время нашего брака вы были очаровательны; но не прошло несколько месяцев, как мне приходилось завидовать собаке: с ней вы обращались лучше, чем со мной".