Маша и Гром

Однажды он принес мне безумно модную тогда шубу и высокую меховую шапку, и я чувствовала себя настоящей принцессой из сказки. А сейчас я думаю о той женщине, с которой он снял эти вещи. Жива ли она? В то, что Бражник их купил, я не верила. Но, к сожалению, я слишком поздно об этом задумалась.

Тогда, в девяносто третьем, мы даже еще не встречались. Изредка он просто появлялся в моей жизни и делал дорогие подарки с барского плеча. Мне не хватило мозгов, чтобы задуматься обо всех его странностях. Может, я просто закрывала на них глаза, когда заглядывала в холодильник, а он ломился от принесенной Бражником еды, а в вазе стояли роскошные розы?

Зачем он делал это, если между нами ничего не было? Я не знаю. Тешил свое эго, когда одаривал двух полунищих женщин милостями? Воображал себя принцем из сказки, а не бандитом?

А о чем думала я, когда хлопала ресницами и заглядывала ему в рот, и искренне им восхищалась, и слушала истории про его пацанов и какие-то странные «дела», которыми они вместе занимались?

Я была наивным, тепличным цветочком. Я видела в людях только хорошее. И я дорого за это поплатилась.

Спустя несколько месяцев Бражник пропал на полгода. Наверное, сидел какое-то время в камере. Мне же наврал про командировку заграницу. Ха. Я должна была задуматься еще тогда, какие у него могут быть командировки, но он притащил мне черный кожаный плащ на весну и целую стопку новеньких колготок. И я забыла обо всех неудобных вопросах.

Когда он вернулся, я согласилась стать его девушкой. Теперь я вижу, как сильно я его забавляла: молоденькая глупышка без критического мышления, которая верила каждому его слову и не уставала благодарить за подарки. Он был безумно доволен, что стал моим первым мужчиной. Я помню выражение его лица: отвратительная смесь гордыни и бахвальства.

А потом он меня ударил. Я не успела приготовить ужин к его возвращению домой, и он отвесил мне болезненную, унизительную оплеуху. Я упала ему под ноги на кухонный пол, а он, посмотрев на меня, вышел в коридор. Хлопнула входная дверь, и я осталась в квартире в одиночестве.

Конечно, он извинился. Завалил меня цветами и золотыми цапками — наверняка краденными. Таскал каждый день букеты.

Конечно, я простила.

К тому времени я уже начала понимать, чем он занимался. Потихонечку исчезали мои розовые очки. У него был плохой день, говорила я сама себе, замазывая тональником синяк на половину щеки. И работа у него сложная. Много стресса, много нервов. Он меня любит. Просто вышел из себя, ничего страшного. Один раз же…

Конечно, случился и второй, и третий, и четвертый… Спасло меня то, что на пятый раз Бражник вылил на меня кипяток. Уродливые шрамы от ожога останутся со мной до конца жизни, но, по меньшей мере, эта жизнь у меня будет.

Хотела бы я думать, что ему не удалось меня сломить. Но это тоже будет лишь полуправдой. Он совершенно точно меня надломил, и спустя два года призраки прошлого преследуют меня в кошмарах и в воспоминаниях. А теперь еще и в реальности — менты начали копать старое, архивное дело.

Да, я всадила этому козлу пулю прямо в сердце — иронично, что он сам научил стрелять меня в тире. Тогда он забавлялся. Когда же я направила на него пистолет и щелкнула предохранителем, Бражнику было уже не до веселья. Никогда не забуду его шокированное, растерянное лицо и изумленный взгляд. Воспоминание об этом будет утешать меня до конца жизни. Хоть что-то.

И как я могу рассказать обо всем Громову? Как признаться в убийстве Бражника, не объяснив свои мотивы? Но я не хочу признаваться в своей слабости и глупости, я до сих пор стыжусь, что позволила такому с собой случиться...

И как же больно и страшно снова сближаться с кем-то, начинать кому-то доверять, зная, каким кошмаром в итоге может обернуться сказка. Я ничего не могла с собой поделать. Это чувство было сильнее меня.

***

Утром я сидела в комнате до последнего, боясь, что Громов может зайти на кухню. Я не хотела с ним встречаться. Наверное, я бы не выбралась наружу до самого вечера, если бы ближе к обеду мама не обмолвилась, что «Кирилл Олегович уехал по делам». Только тогда я решилась вылезти из своего укрытия.

Я понимала, что долго так продолжаться не может. Особенно пока я жила у него в доме. И мне некуда было уехать. По крайней мере, здесь я чувствовала себя в безопасности — вот такое преображение случилось со мной за прошедший месяц. Я помню, какое испытывала отвращение, когда переступила порог дома в первый раз. Теперь же мне здесь нравилось. Очень.

Но я не смогу избегать его вечно, и это просто глупо, в конце концов. Может, я все себе вообразила, и Громову вообще все равно, сбежала я вчера или нет. Он переступил через эту ситуацию и пошел дальше. Может, проститутку себе заказал...

Но внутренний голос нашептывал мне, что я напрасно пытаюсь себя обмануть. Громову не было все равно. Я не была такой уж дурой, чтобы этого не понять. Наверное, это делало ситуацию еще хуже.

Под самый вечер, когда я снова засела в комнате, не собираясь никуда выходить, раздался настойчивый, громкий стук в дверь. Сердце ухнуло в пятки, ведь я догадывалась, кто мог стоять в коридоре и барабанить по дереву с такой силой. Я проигнорировала его раз и другой, а потом прозвучал голос, приглушенный разделявшей нас перегородкой.

— Я ведь и сломать могу, — сказал Громов по ту сторону двери, и я нехотя выползла из кресла, в которой и провела большую часть дня, кутаясь в одеяло.

Я повернула ключ в замке и потянула на себя ручку. Будто нарочно, Громов стоял, прислонившись к дальней стене. Скрестив на груди руки, он разглядывал меня насмешливым взглядом. Но я заметила в его глазах кое-что еще помимо привычного злого веселья. Я увидела в них усталость. И — сложно в это поверить — тревогу.

Он и сегодня не изменил привычному темному свитеру, рукава которого закатал по локоть. И вот я смотрела на вены, проступившие на его запястьях и предплечьях, и сама начинала волноваться. Не просто же так он был напряжен.

***

И хорошо, что он меня схватил, потому что я пошатнулась, услышав такие новости. Перед глазами заплясали белые пятна, во рту стало ужасно сухо, и я облизала губы.

— Ты шутишь, да? — взмолилась я отчаянно. — Скажи, что просто берешь меня на понт?

— Да ты совсем сдурела! — рявкнул он и потряс меня, схватив уже за оба локтя. — Мне, б***ь, делать больше нехер, чем такой херней заниматься!

Этому крику я поверила с первого раза, сразу и безоговорочно. Я хотела закрыть ладонями лицо, но он не позволил, не отпустив мои руки. Держал он меня крепко — не вывернуться.

— Мне адвокат позвонил, уже когда к дому подъезжали, — чуть спокойнее произнес он.

Странно. В убийстве вроде обвиняют меня, а нервничает он. Я же погрузилась в странное оцепенение. Даже голос Громова долетал до ушей словно сквозь толстый слой ваты: приглушенно и глухо.

— Он уже едет сюда, тебя менты на завтра повесткой в ментовку вызывают, — он склонился надо мной, пытаясь заглянуть в глаза. — Эй, я с тобой говорю, ты меня вообще слышишь?

— Да, — я кое-как разлепила сухие губы. — Пить хочу.