Маша и Гром

— Маша! — зашипела на меня мама, словно мне было двенадцать лет. — Ну что ты такое говоришь! И слова какие! Я тебя что, в публичном доме растила, чтобы ты так выражалась?

Ох, святая женщина, моя мама. Я невольно улыбнулась, и она разошлась еще сильнее. Следующие минут пять отчитывала меня, забыв даже, что все еще продолжает держать в одной руке грязную тарелку, и что из крана по-прежнему льется вода.

— Женщины, знаешь, какие бывают? — закончив выговаривать мне за нецензурную брань, мама, наконец, вернулась к рассказу.

За Громова она стояла насмерть, и я даже почувствовала легкий укол ревности.

— Мало ли что она могла придумать. Там вот, в этих журналах заграничных, чего только не напишут!

— Мам, — я фыркнула, — нет уже никаких заграничных журналов. Это теперь все наше, российское.

— Тем более! — решительно отрезала она, и я не поняла, как этот аргумент относился к вышесказанному и, тем более, как он мог означать ее победу в этом маленьком споре?

— Короче говоря, — она сердито натирала губкой сковороду, отчего по раковине в геометрической прогрессии расползались облачка пены. — Эта Алена в итоге родила сына. Гордея. Кирилл Олегович так и не женился, но денег на сына давал регулярно. А потом, когда Гордею годика три было или четыре, у этой Алены появился иностранный хахаль. Из Финляндии, что ли. Она сына спихнула то ли тетке, то ли бабке, в общем, какой-то родне в деревню и уехала к своему хахалю.

— Бросила ребенка, получается?

— Ага, — поджав губы, мрачно подтвердила мама. — То ли тетка, то ли бабка за ним, конечно, не следила в этой глуши вообще. Он там жил, как кукушонок. Опять же, мне Сашка рассказывал, они за Гордеем вместе ездили — он и Кирилл Олегович.

— Да уж, — я покачала головой.

Если все, что говорит мама, — правда, то неизвестная мне Алена, конечно, огромная сука. Вроде нехорошо незнакомых людей судить, да и всей истории я не знала, но пока со стороны выглядело все ужасно. Как можно бросить своего ребенка?.. Я могла бы понять, наверное, если бы это сделала молоденькая дуреха, залетевшая по глупости в четырнадцать лет, или женщина, у которой и так семеро по лавкам уже сидели...

Но тут же речь шла о молодой, здоровой бабе, обласканной Громовым. Я помнила, какие подарки делал мне Бражник... Наверное, при Громове она в соболях и золоте ходила, обедала в Метрополях всяких, или что было модно несколько лет назад? И зачем-то сперва родила никому ненужного, нелюбимого ребенка, а потом бросила его, уехав строить новую жизнь в другую страну?..

— А главное, деньги-то ей Кирилл Олегович все это время присылал. А она ему ни словечка не сказала, что уехала и Гордея спихнула в деревню. Вот же дрянь эдакая! — и мама с усилием подула на прядь, выбившуюся из ее идеального пучка и упавшую на покрытый испариной доб.

— А как он узнал в итоге? Раз Гордей здесь живет?.. — растерянно спросила я.

История с бывшей по имени Алена превзошла все мои ожидания. Я думала, что услышу банальный рассказ про поматросил и бросил, а тут оно вон что.

— Гордей заболел сильно. Простыл, воспаление легких у него было. Тетка не совсем уж пропащая была, додумалась пацана в местную больничку отволочь. Хотя какие тогда были больницы, — цокнув, мама махнула пенной, мокрой рукой, отчего вокруг разлетелись брызги. — А там кинулись родителей искать. Кирилл Олегович в документах-то был указан. Вот и нашли как-то. Я до сих пор помню то утро, когда зазвонил телефон, и он услышал от медсестрички, что его сын в глуши с воспалением легких валяется...

Мама расчувствовалась и прикусила губу, чтобы не расплакаться. Я легонько приобняла ее одной рукой за плечи, хотя у самой глаза были на мокром месте. Гордей — такой хороший, светлый мальчишка. Как представлю, что он тогда пережил... Сперва предал самый близкий и родной на свете человек, потом оказался на попечении незнакомой женщины, потом заболел и угодил в больницу, один одинешенек...

— И он его забрал?.. — почему-то шепотом спросила я.

Вообще, вопрос можно было не задавать, ведь ответ я уже знала. Ответ сейчас уже видел десятый сон в своей детской. Но мне было важно услышать.

— В тот же день, — мама кивнула. — Все отменил и помчался с Сашей в ту районную больничку. На него еще друзья орали — какие-то важные встречи у них в тот день были. Но Кирилл Олегович, он такой, — она улыбнулась с такой теплотой, словно говорила о собственном сыне. — Он если что решил или пообещал, его ничего на свете уже не остановит. Вот так вот. Перевел Гордея, конечно, сразу в Москву, а той областной больничке оборудования импортного накупил, бешеные деньги потратил. А потом Гордея сюда привез.

Да уж. Мне точно было, над чем подумать после всего услышанного. А Громов за один вечер сделался вдруг в сотню раз человечнее, чем был еще пару дней назад, и, откровенно говоря, я не знала, хорошо это или плохо. Думать о нем как о беспринципном бандите — сволочи и убийце — было куда легче, чем как о мужчине; как о Кирилле Олеговиче, который бросился к своему сыну, которого не хотел и толком не знал — как я поняла из рассказа мамы.

И как о мужчине, который пообещал мне помочь. Который сказал мне: «Не бойся. Говорить буду я». И он правда взял общение с адвокатом целиком на себя. А еще сказал, что сам займется и решит мою проблему, и именно для этого я ему все рассказала.

Мне никогда в жизни никто таких вещей не говорил.

Ну вот. А еще обвиняла маму в сентиментальности. Я поспешно смахнула слезу со щеки и шмыгнула носом. Очень длинный день, я просто устала. Вот и расчувствовалась. Нужно отдохнуть, а к утру все пройдет.

И я перестану думать о Громове как о Кирилле. Как о человеке. Как о мужчине.

Совершенно точно перестану.

***

Утром на следующий день радостный Гордей сообщил мне, что у него сегодня был день рождения. Целых восемь лет! Он ураганом ворвался рано утром на кухню: мы втроем — мама, я и кухарка Оксана Федоровна как раз пили в тишине чай.

— Я с шести утра уже не сплю! — сообщил нам довольный жизнью Гордей, шлепая босыми ногами по холодному кафельному полу.

Времени было как раз без десяти семь.

Для меня его день рождения стал, разумеется, полным сюрпризом, а вот мама и Оксана Федоровна оказались более подготовленными. Они расцеловали именника и пообещали вечером подарки.

— А торт? — у Гордея глаза горели как два прожектора пожарной машины. — Торт со свечками же будет, да?

— Торт? Какой торт? — притворно удивилась Оксана Фёдоровна и развела руками. — Ни про какой торт я не слышала.

— Я Наполеон хочу! — Гордей уже приготовился обижаться. — Большущий! И свечки! — и высказав свои пожелания, он умчался с кухни.

А у меня из головы все не шел вчерашний рассказ мамы. И я чувствовала, как сегодня смотрела на пацана уже совсем другими глазами — поскольку знала теперь его полную историю.

Вчера я забыла спросить у Громова, во сколько адвокат поедет к ментам знакомиться с материалами моего уголовного дела. Моего! Это звучало просто кошмарно.

Естественно, мне не терпелось узнать подробности ознакомления, поэтому я прошла через коридор в гостиную, намереваясь поймать Громова, когда он спустится вниз, и уточнить у него приблизительное время, после которого уже можно будет звонить Эдуарду Денисовичу.