Маша Орлова. Тетралогия
Шрифт:
Маша шла знакомой дорогой, уже по памяти обходя завалы и ямы. Луч фонаря мазнул по стене, попал в комнату с надписями на стенах. Она не поверила своим глазам: каждое слово легко читалось, каждое слово было: дальше.
«Дальше, дальше, дальше», – вязью по стенам. Толстые ножки буков расползались, как насекомые.
– Я иду, – сказала Маша.
Она больше не останавливалась на лестничных пролётах. Коридоры тихо подвывали сквозняком, шумел за стенами больницы дождь.
«Дальше», – шептали ей стены.
Маша быстро потеряла счёт этажам, но когда сердце зашлось от тяжёлого подъема, вдруг
Посторонних звуков она больше не слышала, и на пролёте четырнадцатого этажа оборвался след из кирпичных крошек. Две лестницы вверх. Маша по инерции прошла ещё несколько шагов, и поняла, что уже на пятнадцатом. Здесь не было коридоров и комнат – огромная зала, наполненная серым светом подступающего утра. Потолок подпирали квадратные колонны.
В пол оборота к Маше, поджав под себя ноги, сидела Сабрина. В круге из красного кирпича, с закрытыми глазами. Маша бросилась к ней, Сабрина, услышав шаги, оглянулась, и несколько секунд они молча смотрели друг на друга, не зная, что сказать.
– Почему ты так странно одета? – произнесла Сабрина наконец. – Сколько времени прошло?
– Почти трое суток. – Маша опустилась на колени рядом с подругой, обхватила её за холодные голые плечи. Кажется, в ней не осталось ни капли тепла. – Возьми куртку. Пойдём вниз.
Сабрина отстранила её руку с предложенной курткой.
– Пойдём. У меня села батарейка в фонаре. И потерялась карта. И почти закончилась кирпичная крошка. Ты долго меня искала?
– Почти трое суток, – повторила Маша.
Вокруг запахло обычной стройкой – отсыревшим бетоном, штукатуркой, плесенью по углам. Зашумел совсем близко дождь. Маша снова обняла Сабрину и, хоть та сопротивлялась, надела на неё свою куртку.
Их вместе вернули в больницу, но Сабрину выпустили уже через несколько часов. У неё не обнаружилось даже самой лёгкой формы истощения, которое обычно довольно быстро развивается вслед за посиделками в аномальном месте. Даже нейрограммы были чистыми – врач в недоумении развёл руками, назвав Сабрину три раза сильной личностью и два неимоверно везучей. А Машу оставили в больнице.
И все посещения сократили до самого минимума, потому что как раз её нейрограмма показывала совершенно ненужные пики активности. К тому же по вечерам снова и снова поднималась противная температура.
Тряпка мазнула по окну, оставив мокрый след, а потом – жирную размазанную грязь.
– Неужели оно когда-то было прозрачным? – вполголоса проворчала Сабрина.
Ляля вместо ответа повозила по стеклу шваброй с длинной поролоновой мочалкой на конце. Грязные капли потекли на подоконник.
Уборка в институте всем страшно надоела, но терпели: оставалось всего три дня отработки, а потом – целый огромный август каникул. Ляля потопала к следующему окну, воя песню о том, как бегемота собирали на войну.
– Как там Маша? – поинтересовался Ник, возникнув за спиной Сабрины.
Она тяжёло опёрлась о подоконник – натирание тряпкой грязных окон иногда выматывает не меньше, чем махание мечом. Под конец рабочего дня Сабрину начинали страшно раздражать волосы,
выбившиеся из-под резинки, и праздные вопросы, от которых она теперь не могла отделаться. И взгляды. Особенно – взгляды.– Она ещё в больнице. К ней никого особо не пускают. А что?
Ник пожал плечами, перебрасывая молоток из одной руки в другую.
– Да мутная эта история с аномалией, с Мифом.
Миф давно укатил из города под предлогом срочных дел в районе, но скорее всего – просто решил отсидеться, пока не уляжется пыль. Потому что любому станет неуютно под ненавидящими, любопытными, ехидными взглядами. Взгляды. Вот чем институт наполнился сверху донизу.
Мимо, у самой стены, прижимая к боку цветастую сумку, прошла Альбина.
– Эй, а ты-то куда? – крикнула ей вслед Сабрина. – Ещё три окна осталось.
Альбина обернулась, разом горбясь и становясь цветом как стенка, не спасал даже яркий сарафан. Глаза сделались умоляюще-большими.
– Я отпросилась, мне нужно к врачу. К окулисту. Я записывалась на прошлой неделе.
– Какой ещё врач? – скривилась Сабрина. – Вот домоешь окно, и будет тебе врач. А пока – живо тряпку в зубы.
Альбина метнулась обратно.
– Ты чего так с ней? Вдруг и правда к врачу нужно, – тихо защитил обиженную Ник, когда Альбина скрылась за поворотом в кладовку – снова надевать рабочий халат.
Сабрина с раздражением бросила тряпку на подоконник, отчего во все стороны полетели грязные брызги. Впрочем, окну было безразлично – чуть больше грязи, чуть меньше.
– Ничего. Пусть привыкает, ей теперь с нами учиться три года.
– Вы там что, перегрелись? – басовито поинтересовалась Ляля. – Она только практику проходит, а потом обратно в третью группу вернётся.
Сабрина задумчиво оглянулась на неё.
– Было бы неплохо.
Утром снова шёл дождь. Сабрина приехала к больнице в семь утра, чтобы к девяти её пустили, заставив перед этим подписать кучу бумажек, что она всю ответственность принимает на себя. Машу она сначала увидела в узкое окошко, выходящее из палаты в коридор, а потом отперли палату.
Маша полулежала на кровати, отвернувшись к стене. Неделю назад её перевели из обычной палаты в изолятор. И, видно, она была не столько замучена болезнью, сколько неопределённостью и скукой. Впрочем, на звук открывшейся двери она даже не обернулась. Сабрина села на край её постели.
– Доброе утро. Я подумала, что нам нужно поговорить.
Маша обернулась на неё, слабо улыбаясь.
– Хорошо, только не долго. А то мало ли…
Сабрина не выдержала, вскочила на ноги. Вдох-выдох, нужно успокоиться и всё рассказать по порядку, а не то Маша снова отвернётся к стене. Попробуй, достучись до неё потом.
– Только обещай, что выслушаешь меня до конца.
Маша безразлично пожала плечами:
– Как скажешь.
Сабрина коснулась переносицы, потом выставила руку перед собой, словно Маша тут же бросилась бы на неё, и выдала то единственное и самое главное:
– Понимаешь, не было никакой аномалии.
От окна до двери в палате было всего шесть шагов. Их Сабрина прошла, наверное, десяток раз, пока говорила. Она всё боялась, что объясняет путано, что взгляд Маши снова станет потерянным, и она не ответит.