Маша попала

Девица радовалась, а я гадала, как валерьянка любовный пыл могла разжечь. Говорила бабуля мне, что главное верить и будет нам счастье. Вот она доказанная аксиома. Совершила я прорыв научный.

— Обращайся, — только и смогла выдавить из себя улыбку.

К полудню приковыляла Аннка, местная сплетница.

— Ведьма, подай магическое зелье для ворожбы.

На те, здрасьте. И эта туда же.

— Не занимаюсь ворожбой, — отрезала я.

Дородная бабень насупилась и зафырчала.

— А что же Агафке приворожила увальня? Я заплачу, ежели надобно.

— Не надобно. Она попросила, а ты требу гонишь! К тому же у нее на примете был мужик, а тебя они дорогой обходят за язык поганый!

— Правду не всем в охотку слушать. Я и про тебя на всю Дёминку молву пущу, что баба ты злая, да ядовитая, ежели не поможешь.

Нет, я понимаю, любви все возрасты покорны, да и на вкус и цвет товарищей нет… Но такое откровенное «Г» мужику подсовывать… В общем нет у меня таких еще врагов.

— Нет! Что хошь говори, а я сказала «нет». Сначала язык свой укороти, потом приходи.

Фыркнула Аннка напоследок и умчалась в дивные дали, оставив меня слушать скулёж Кеши.

— Она денег предлагала!

— Ну ее, языкастую. Это Ангафке помогло — стечение обстоятельств. Они валерьяны на спирту налакались и улеглись, а с этой пить никто не станет, так что Бог ей в помощь, а я бессильна.

— Сдается мне, Манька, ты у нас не ведьма, а просто мошенница. Не умеешь ни ворожить, ни заклинить, а ведуньей, госпожой кличешься.

— Маша у нас умница и красавица. Находчивая девушка, знаешь ли. А ты… Инногентий на доброте ее пытаешься нажиться — не хорошо! — на защиту встал дед.

Бабуля частенько говорила, что лучшего мужчины, чем дед в жизни не встречала, вот он рыцарь мой, хоть и не живой, но родной.

— Марья, Марья, — кто-то глотку надрывал под окном, голос знакомый, но не узнала.

Выскочив на улицу, я увидела Ивана Ивановича. Рядом с ним стоял, судя по внешнему виду водяной, услужливо подсказала логика. Тинообразные волосы прикрывали часть зеленоватого лица, дождевик небывалых размеров, широкие брюки в высоких сапогах… Ну как высоких… с учетом, что росточек «с коленку», то относительно это высказывание.

— Здравы будьте, чем могу?

— Добра, госпожа, вот привел тебе благодарного товарища из лесу. Володька, — представил мне лесовичок друга.

— Марья, ведунья местная.

— Благодарствую, госпожа Марья за заботы о запруде моей. Алёнка, бесявая девка, жизни не давала слезами своими, а теперь тишь да гладь, только песни лягушек-подружек по вечерам, — он умилительно зажмурился, а затем протянул мне сетку с рыбёшками полную. Таким дарам природы мы завсегда рады.

— Ну что же, рада.

— Ты это… Помоги немного еще… Утоп у нас один, так со дна матерится, как пёс, жития не дает никакого, — пожаловался водяной.

Жаль его стало мне сердобольной, решила, нужно помочь. Друг моего друга — мой друг.

— Помогу, чем смогу. Только рыбку занесу и накидку надену.

Дома бурлил оживленный спор: альтруизм против корысти. Нечисть против покойника. Вековые знания против житейской мудрости.

Понятно, ловить здесь нечего.

Вооружившись веревкой и резиновыми сапогами, я отправилась к несчастному на выручку.

— Веди!

И мы пошли.

8

Да, попала так, попала. Под сапогами противно чавкала болотистая каша. Где-то ухнул филин от эстетического шока. Лягушки разбежались кто куда в страхе отхватить инфаркт.

— А я тебе говорю, имей совесть!

— Чего нет — того нет! — наглец не планировал сдаваться, — Как с любимой Клавою, я по речке плаваю. И пристать всё не могу — муж стоит на берегу-у-у…

Этот похабник мало того, что матерился как портовый грузчик, уронивший на ногу кирпич, так еще и горланил частушки не менее занимательные.

— Как звать тебя, убогий? — спросила я мучителя, потирая виски. Лучше начать со знакомства.

Парень выглядел для утопленника очень даже неплохо. Стрижка «под горшок», русые волосы, длинная рубаха… Чистый и опрятный при жизни был видать.

— От убогой слышу! — огрызнулись мне в ответ, — Макаром зовут. Пастух я из соседней деревеньки — Найденки.

— Расскажи мне, чем жизнь тебе опостылела, что решил здеся упокоиться?

— Дык я и не хотел покоиться… — Он развел руками. — Это все Любава. Зазноба моя.

Володька поперхнулся, услыхав дивные речи юнца.

Не зря Тимошка говорит, семь раз бабу послушай, один раз прими верное решение и не слушай больше. Вечно от нас одни проблемы.

— А это еще кто?

— Дык дочь моя, — отмер водяной, позеленев еще пуще прежнего, — А она то тута при чем? Девочка у меня домашняя. Нечего позорить даже имечко ейное.

— Заманила в свои сети. Любви обещала вечной и пламенной. А вона как вышло.

— А петь-то зачем? — не унималась я.

— Я при жизни успеха не добился, так в посмертии обрету популярность. Звездою местной стану. Вона смотри, сколько тута слушателей, — он махнул рукой в сторону водяного и лесовика.

Ну да, трое нас на бережку, лучше, чем никого. Признаться честно, запевал он кошмарно. Сильно тянул слоги. Так примерно к третьему дню свадьбы поют. Когда не спали всё это время, а запасы горючего еще не иссякли, как и стойкость гостей.

— Да тут от тебя, ирод, все разбежались! Даже лягушки и те по соседним запрудам разбрелись. Нарушается экологический баланс! — вскричал Володька, — Сил нет терпеть твои вопли. А ну вылазь, скотиняка. Иди в другом месте горло надрывай.

— Нет, тута остануся. Вот Любава пусть послушает, порадуется…

Не повезло девке, ничего не скажешь. Говорила Марья Федоровна, «мы в ответе за тех, кого приручили и за тех, кого соблазнили», и-таки была права.

Водяной разводил руками, пытаясь сподвигнуть меня на решительные меры. Ну что тут поделаешь? Беруши пойду закажу им.

— А дочка где твоя? — спросила Володьку, — Тащи сюда, дурёху.

Спустя несколько минут я готова была упокоить своими же руками утопшего, но вовремя подоспела и Любавушка. Зеленые локоны спускались мокрыми прядями до самых колен, а ноготочки вселяли вселенский ужас, но наш горлопан, завидев возлюбленную тотчас прекратил инквизиторские пытки своим «ангельским» голоском и переведя дух, замер, созерцая деву сквозь толщу воды.