Машина различий
Шрифт:
– Надеюсь, вам пригодился последний материал по техасцам? – подался вперед Уэйкфилд. Пружины патентованного кресла жалобно скрипнули.
– Весьма, – заверил его Олифант.
– Вы не знаете случайно, – начал Уэйкфилд, вынимая из кармана позолоченный цанговый карандашик, – их миссия не собирается переезжать?
Кончик карандаша с громким отвратительным клацанием пробежал по кривым зубам.
– Из их теперешнего обиталища в Сент-Джеймском дворе, что за виноторговлей Берри?
– Совершенно верно.
Олифант помедлил, взвешивая вопрос.
– Маловероятно. У них совершенно нет денег. Думаю, здесь все
Уэйкфилд молча улыбнулся.
– А вы не могли бы мне сказать, – сощурился Олифант, – кому нужна эта информация?
– “Криминальной антропометрии”.
– Правда? Они что, занялись наружным наблюдением?
– Думаю, это просто отработка методики. Эксперимент. – Уэйкфилд отложил карандаш. – Этот ваш ученый приятель... Мэллори, так его, кажется, звали?
– Да?
– Видел рецензию на его книгу. Он сейчас что, в Китае?
– В Монголии. Возглавляет экспедицию Географического общества.
– Понятно, – кивнул Уэйкфилд. – Чтобы не путался под ногами.
– Скорее уж, чтобы не попался кому-нибудь под руку. Совсем не плохой малый. К слову сказать, он с лету и весьма неплохо разобрался в технических аспектах работы вашего Бюро. Но я и сам пришел к вам по делу характера чисто технического.
– Да? – Кресло Уэйкфилда снова скрипнуло.
– Кое-что, связанное с процедурами Министерства почт.
Уэйкфилд издал неопределенный звук.
Олифант вынул из кармана незапечатанный конверт. Уэйкфилд натянул белые нитяные перчатки, вынул из конверта телеграфную адресную карточку, бегло ее просмотрел и вскинул глаза:
– “Гранд-Отель”.
– Совершенно верно.
На карточке была эмблема гостиницы. Уэйкфилд машинально провел пальцем по рядам перфорации, проверяя их на изношенность, способную вызвать сбой.
– Вы хотите знать, кто послал телеграмму?
– Спасибо, эта информация у меня есть.
– Имя адресата?
– Оно мне также известно.
Пружины скрипнули – несколько нервозно, как показалось Олифанту. Уэйкфилд поднялся и осторожно вставил карточку в прорезь застекленного прибора, нависавшего над картотечными ящиками. Покосившись на Олифанта, он взялся за рычаг с ручкой из черного дерева и потянул вниз. Загадочное устройство грохотнуло, как кассовый аппарат. Когда Уэйкфилд отпустил рычаг, тот начал медленно возвращаться на место, аппарат при этом жужжал и пощелкивал, подобно игорной машине в кабаке; колесики с буквами вращались все медленнее, а затем и совсем остановились.
– Эгремонт, – прочел Уэйкфилд. – Вилла “Буки”, Белгрейвия.
– Вот именно. – Олифант смотрел, как Уэйкфилд извлекает карточку из прорези. – Мне нужен текст этой телеграммы.
– Эгремонт. – Уэйкфилд сел, вернул карточку в конверт и снял перчатки. – Везде и всюду этот наш достопочтенный Чарльз Эгремонт. Он создает нам пропасть работы.
– Текст этой телеграммы, Эндрю, находится здесь, в Бюро. Он существует материально, в виде нескольких дюймов телеграфной ленты.
– Вы знаете, что на мне висят пятьдесят пять миль зацеплений, все еще не прочищенных после смрада? Не говоря уже о том, что этот запрос несколько выходит за рамки обычной для вас беззаконности...
– “Обычная для меня беззаконность”? Неплохо сказано...
– И ваши друзья из Особого бюро непрерывно здесь сшиваются, требуя снова и снова крутить нашу медь в надежде
выявить каких-то там луддитов, якобы засевших в высших эшелонах власти! Да кто он такой, разрази его гром?– Насколько я понимаю, мелкий радикальный политик. Или был таковым до смрада и беспорядков.
– Скажите уж, до смерти Байрона.
– Но теперь у нас лорд Брюнель, разве не так?
– Да, и полное безумие в парламенте! Олифант дал молчанию затянуться.
– Если бы вы, Эндрю, смогли раздобыть текст этой телеграммы, – сказал он наконец, – я был бы очень вам благодарен.
– Он – очень честолюбивыйчеловек, Олифант.
– Вы не одиноки в подобной оценке. Уэйкфилд вздохнул:
– При условии крайней конфиденциальности...
– Само собой разумеется!
– Не говоря уже о том, что машина вся в дерьме. Грязь, осевшая из воздуха. Механики работают в три смены и уже добились некоторого успеха с помощью аэрозольных препаратов лорда Колгейта, но временами я прямо теряю надежду, что система когда-нибудь закрутится как надо! – Он понизил голос. – Вы знаете, что уже несколько месяцев высшие функции “Наполеона” совершенно ненадежны?
– Императора? – притворно изумился Олифант.
– В приведенном виде длина зацеплений “Наполеона” превышает нашу почти что вдвое, – продолжал Уэйкфилд. – А он взял себе и испортился! – Было видно, что одна уже мысль о возможности такого наполняет его почти мистическим ужасом.
– У них что, тоже был смрад? Уэйкфилд мрачно покачал головой.
– Ну вот видите, – сказал Олифант. – Скорее всего, этот самый их “Наполеон” попросту подавился куском луковой кожуры...
Уэйкфилд фыркнул.
– Так вы найдете мне телеграмму? При ближайшем удобном для вас случае?
Уэйкфилд еле заметно кивнул.
– Молодец! – просиял Олифант.
Отсалютовав сложенным зонтиком, он встал и направился к выходу через лабиринт микроскопических клетушек; ни одна терпеливо склоненная голова не повернулась в его сторону, ни один подопечный Уэйкфилда не посмотрел ему вслед.
Олифант попросил Беттереджа отвезти себя в Сохо, сошел у первого попавшегося кабака и направился на Дин-стрит [129] пешком, окольной дорогой, соблюдая все профессиональные предосторожности. Войдя в незапертую дверь грязного, обшарпанного дома, он запер ее за собой и поднялся на второй этаж. В холодом воздухе пахло вареной капустой и застоявшимся табачным дымом.
После условного стука (два удара, пауза, еще два удара) из-за двери раздался голос:
– Входите скорее, а то холоду напустите...
Обильно бородатый мистер Герман Крите, в недавнем прошлом – редактор нью-йоркской “Фолькс Трибюнс”, сильно смахивал на растрюханный кочан капусты – так много одежды (по преимуществу – ветхой) было на нем надето.
Он запер за Олифантом дверь и навесил цепочку.
Крите снимал две комнаты: та, что выходила на улицу, считалась гостиной, а другая – спальней. Все здесь было ломаное, рваное и валялось в жутком беспорядке. Середину гостиной занимал большой старомодный стол, покрытый клеенкой. На нем вперемешку лежали и стояли рукописи, книги, газеты, кукла с головкой из дрезденского фарфора, предметы женского рукоделия, щербатые чашки, грязные ложки, ручки, ножи, подсвечники, чернильница, голландские глиняные трубки, табачный пепел.