Маска Черного Тюльпана

Генриетта возмущенно ахнула. Майлз застыл над ней.

— Дорогая? — прохрипел он. — Ты как?

Генриетта задумалась. Сердце у Майлза повернулось так, что почти отвлекло от настойчивых требований определенных частей тела, когда жена наморщила нос и до боли знакомо искривила губы. Спустя бесконечную минуту — у Майлза задрожали руки от мучительной неподвижности — она еле заметно кивнула.

Пробуя, подвигалась, еще чуть-чуть изогнула губы.

— Кажется, ничего.

— Ты уверена? — выдохнул Майлз, хотя совсем не был уверен, что будет делать, если получит отрицательный ответ. Скорее всего выпрыгнет в окно. Генриетта спасла его от скорбной участи, обхватив ногами, что не оставило сомнений в ее намерениях. Такая же напряженная, как и он, Генриетта настойчиво закивала, потому что маленькие вспышки наслаждения делали речь в лучшем случае делом рискованным. Она почувствовала, как он начал двигаться, заполняя ее, плечи Майлза под ее руками были теплыми и знакомыми, тонкие волоски на его груди щекотали и без того чувствительные соски.

Генриетта цеплялась за разум, борясь с волнами ощущения, грозившего захлестнуть ее.

— Майлз? — испуганно позвала она.

— Все еще здесь, — пробормотал он ей на ухо, его руки нежно сжимали ее талию, бедра, гладили, успокаивали. Майлз притянул к себе Генриетту, чтобы глубже проникнуть в нее, добраться до самого центра ее существа. — Навсегда.

Генриетта удивленно вскрикнула, когда наслаждение пронзило ее насквозь, словно тысяча пузырьков шампанского, сверкающих в свете свечей, завибрировали и взорвались золотым сиянием. Генриетта содрогнулась, и Майлз застонал, переживая свою разрядку. Сонные от удовлетворения, они растянулись на пыльных покрывалах.

Майлз повернулся на бок, увлекая за собой Генриетту. Она довольно вздохнула, пристраиваясь к нему, — закинула на Майлза ногу, а голову положила на изгиб его плеча. Майлз потерся щекой о макушку Генриетты, наслаждаясь запахом ее волос, чувствуя рядом с собой ее влажную от пота кожу, ее грудь у своего бока. Он погладил жену по спутавшимся волосам, наслаждаясь их шелковистостью. Генриетта недовольно дернулась, когда его палец попал в узелок, но ничего не сказала.

— Генриетта? — Майлз потрогал ее пальцем. — Ты жива?

Та что-то забормотала.

— И это все, что ты можешь сказать? — обиделся молодой муж.

Генриетта издала тот же звук и поудобнее угнездилась в изгибе плеча Майлза.

Доррингтон усмехнулся:

— Каких-то восемнадцать лет, и я наконец заставил тебя замолчать.

Генриетта слегка пошевелилась и снова замурлыкала в плечо мужа.

— Что ты сказала?

Генриетта откинула голову.

— Чудесно, — вздохнула она. — Великолепно. Превосходно. Грандиозно.

— Не смогла устоять, да?

— Блаженство, экстаз, эйфория, восторг…

— Хватит! — воскликнул Майлз, поворачивая жену на спину.

В ее глазах безошибочно угадывался опасный блеск.

— Изумительно, — с нажимом произнесла она, — потрясающе, восхитительно…

— Ладно, — заявил Майлз. — Ты не оставляешь мне выбора.

Когда первые лучи рассвета начали пробиваться сквозь полог, Генриетта вынуждена была согласиться — есть моменты, которые невозможно описать никакими словами.

Глава тридцать первая

Поэзия: шифрованные инструкции военного министерства; предназначена для наиболее срочной связи.

См. также: Стихи, Словоблудие и Многословие.

Из личной шифровальной книги Розовой Гвоздики

Даже наброшенная на светильники кисея не могла приглушить сияние бриллиантов, украшавших волосы дам, и эполетов на широких плечах кавалеров, собравшихся в Желтом салоне дворца Тюильри. Вдовы судачили, военные хохотали, а веера вели разговор на своем собственном шуршащем языке в укромных уголках комнаты. Как всегда по четвергам, вечерний салон Жозефины Бонапарт заполнило обычное сборище щеголей, красавиц и бонапартистов, оценивающих наряды друг друга и обменивающихся последними on-dit [66] .

66

On-dit — слухи, сплетни (фр.).

Среди гостей находилась и Розовая Гвоздика, незаметно переходя от группы к группе, подбирая и накапливая информацию с трудолюбием муравья. Джейн не стала надевать черные брюки. Отказалась от белого чепчика и краски для волос, раздражающей кожу. И уж точно оставила дома пахучую шаль — принадлежность ее костюма торговки рыбой.

Этим вечером ее маскировка была совсем иного рода: девушка пришла в своем обличье.

В скромном, но модном платье среди кричащих бриллиантов и настоящей портретной галереи из камей на пальцах, шеях, в ушах и даже на больших пальцах ног, единственным украшением Джейн сделала непритязательный эмалевый медальон с изображением маленького розового цветка. В конце концов, цветы — в высшей степени уместное украшение для юной девушки.

Кто заподозрит, будто мисс Джейн Вулистон, кузина Эдуарда де Балькура — вон же он, там, моя дорогая, да, одутловатый мужчина в красновато-коричневом галстуке, такой низкопоклонник перед Первым консулом, но, с другой стороны, а кто сегодня ведет себя по-другому? — представляет собой какую-то опасность для Французской республики? Она, единодушно признали вдовы, красивая и воспитанная девушка. Знает, когда сказать, а когда и промолчать, очень любезна с людьми старшего возраста, а ее манера обращаться с мужским полом сочетает в себе сдержанное остроумие и полное отсутствие кокетства. Так не похоже на современных легкомысленных юных особ! Последние слова обычно сопровождались пристальным взглядом в сторону сестер Бонапарта, Полины и Каролины, применительно к которым эпитет «легкомысленные» был самым мягким из произносимых шепотом под прикрытием вееров.

Старые дамы одобрительно относились к Джейн и без стеснения сплетничали в ее присутствии. Молодым щеголям она нравилась совсем по другой причине; у представителей нации, столь восприимчивой к физической красоте, тем более в эпоху сильного влияния идеалов классической античности, прелестной лепки лицо Джейн и отчужденность в поведении вызывали в памяти римские изваяния, и они относились к Джейн, как могли бы относиться к особенно изысканной статуе — красивой, но в общем-то глухой. Таким образом Джейн почерпнула немало полезных сведений.

Однако в настоящий момент Джейн мастерски старалась избегать общества словоохотливых матрон, влюбленных юных щеголей и подающих надежды поэтов, которых она так успешно воспитывала. Ее единственной целью было как можно быстрее — и как можно незаметнее — покинуть салон. На губах ее играла открытая улыбка, а мозг быстро переваривал только что полученные сведения, настолько неожиданные, настолько тревожные, что в них с трудом верилось.

Но сомнений быть не могло. Все части головоломки встали точно на место, как фрагменты римской мозаики, сложенные в четкую, яркую картину. В данную минуту возникла картина в равной мере поразительная и неприятная. Все они искали совсем не там. А пока что смертельно опасный шпион, единственный человек, за которым следовало наблюдать и чью деятельность пресечь в первую очередь, свободно разгуливал по Лондону.

Генриетту надо предупредить. Немедленно.

Джейн сладко улыбнулась капитану Деморо, упрямо не отстававшему от нее, и сказала, что просто умирает от жажды. Не будет ли он так любезен…

Будет. Деморо нырнул в толпу. Поднявшись, Джейн прошла мимо кружка вдов, которые оживленно губили репутации, словно беспорядочно плели кружева, мимо брата Наполеона, мрачного Луи Бонапарта, жалующегося на миллион своих мнимых болезней, мимо восхищенных поклонников, теснившихся вокруг жены Бонапарта Жозефины. Она шла ровной походкой, с безмятежным лицом, Галатея, чья единственная цель — встать на пьедестал при дворе Бонапарта.