Маска свирепого мандарина

Восхищенный Роджерс замер в ожидании грядущих чудес.

Код извлек из шкафа метроном. Завел его. Он заранее прикрепил к верхушке маятника маленькую лампочку. Потушив свет, соединил провод, который от нее отходил, с лежащей на столе батарейкой. Теперь темноту нарушал лишь крохотный огонек.

Код достал карманный фонарик, включил его и, держа у подбородка, направил вверх. Зловещее красное сияние залило нижнюю часть его лица. Все это, вместе с блеском вышитых на плаще полумесяцев и едва вырисовывающимся контуром остроконечной шляпы, создавало восхитительно-жуткую атмосферу.

От удовольствия Роджерса пробрала дрожь.

"Ну что там, что там дальше? Давай, старина, начинай скорее!"

По-прежнему держа фонарик у подбородка, Код запустил метроном. Негромко тикая, маятник начал раскачиваться. Горящая лампочка, словно крохотный маяк, плыла взад-вперед, налево-направо, налево-направо…

Код стал нараспев произносить стихи:

"Гевин, Кевин, Робин с Раулем-дружком схватили свои ранцы и в школу бегом".

Тик, ток.

Тик, ток.

"Гевин-первородок, неуклюжий слишком Не знал, не ведал, что опасность близко, И не хотел умерить экстаз. Теперь Гевин стар, в волосах седина А кожа трещит как сухая сосна".

Тик, ток.

Тик, ток.

Роджерс не отрывал взгляда от неясно освещенного лица кудесника, но теперь его внимание притянул чудесный огонек, мерцавший на верхушке неспешно раскачивающегося маятника. Код продолжал свой монотонный напев:

"Кевин мог сказать, который час, в пять лет, Любил смотреть как звезды свой роняют свет, Но не глядит на небо уж семь десятков лет По акциям и прибыли всегда он даст ответ".

Тик, ток.

Тик, ток.

Робин — кадет беспечный, юных полон сил, К красотке потянулся, которую пленил. Он потянулся, а потом внезапно отскочил, Испуганный глаз выраженьем. В клубе офицерском генерал-майор Крякнул, просмотрев статью о гибели ее".

Тик. Ток.

Тик. Ток.

Взад-вперед, налево-направо, налево-направо — маятник продолжал мерно раскачиваться в такт негромкому напеву. Взад-вперед, налево-направо, налево-направо…

Рауль — печальный, хрупкий, он красоту ценил, Его друзья любили, но стихами он смешил. Однажды перед сном он поэму сочинил И кипарис, склонившись, главу его прикрыл".

Тик. Ток.

Тик. ток.

Роджерс как зачарованный смотрел на огонек. Его глаза остекленели. Метроном продолжал свою работу, но Кудесник больше не произносил стихи. Голос его стал низким, он убеждал и исцелял.

"Как прекрасен сон! — говорил голос. — Он несет с собой такой мир и покой! Ты хочешь заснуть, верно? Да, конечно хочешь. Ведь сон несет с собой такой мир и покой. Мир и покой. E равно MC в квадрате, E равно MC в квадрате, как прекрасна эта формула глубокого, вечного сна! Ты чувствуешь, как в него погружаешься, верно? Чувствуешь, как руки и ноги наливаются приятной тяжестью, все тело расслабляется в едином безмерном желании погрузиться в сон. И ты сейчас заснешь, потому что твой рассудок успокоился, у тебя не осталось ни единой причины для волнения, тебе никогда больше не придется ни о чем волноваться… осталось только одно — спать, в жизни есть только сон, глубокий, целительный, спокойный сон…"

Веки Роджерса трепетали. Руки безвольно покоились на подлокотниках Кресла. Уже минуту он почти не шевелился.

Тик. Ток.

Тик. Ток.

"Теперь ты действительно спишь, — продолжал ласкающий голос Кудесника Кода, — но пока это только легкий сон, а тебе хочется погрузиться глубже, еще глубже в объятия сна, и ты сейчас погрузишься в него глубже. Ты уже чувствуешь, как погружаешься все глубже и глубже, верно? Глубже и глубже, в спокойные зеленые воды сна, в безмолвную глубь вечного материнского моря…"

Тик. Ток.

Ток.

Ток…

"Да, сейчас ты погрузился в самые глубины сна, ты погрузился в мягкую, теплую, ласковую тьму материнской утробы…"

Роджерс свернулся клубком, приняв положение эмбриона в матке.

"А теперь ты ничего не видишь, ничего не слышишь, ничего не чувствуешь — ничего, кроме того, что я велю тебе видеть, слышать и чувствовать…"

Код остановил метроном.

Снял шляпу и фальшивый нос, скинул плащ. Осторожно подошел к скорчившейся в Кресле фигуре. Щелкнул пальцами над ухом оцепеневшего Роджерса, но тот не отреагировал. Код приподнял опущенное веко и убедился, что Объект закатил глаза.

Отлично! Его опасения оказались напрасными. Перенесший лоботомию испытуемый поддается гипнозу точно так же, как субъект с неповрежденным мозгом.

Он отступил.

"Выпрямись! — скомандовал он. — Ты уже не в утробе, но все еще погружен в глубокий сон и не проснешься, пока я не скажу".

Роджерс выполнил приказ. Код расправил его податливые как мягкая пластмасса конечности и пристегнул их к Креслу (для верности он оснастил Его ремнями). Опустил на голову медный шлем, приладил провода и электроды. Освободил один из стульев от книг, подвинул его к столу и открыл ящики.

Потом включил Машину и продолжил прерванный процесс Посвящения.

Жаль, очень жаль, подумал он, бросив сочувственный взгляд на неподвижную фигуру Объекта, мозг которого беспощадно кромсали пересекающиеся лучи. Очень жаль, что беднягу нельзя продержать в трансе до самого конца Эксперимента! Но увы, это невозможно. Почти все время, пока идет Посвящение, абсолютно необходимо, чтобы Роджерс оставался в сознании и владел собой — разумеется, насколько позволял постепенно умирающий рассудок. Только так, только с добровольной помощью Объекта можно вести точные, научно обоснованные наблюдения о процессе.

Через два часа, в течение которых испытуемый лишился десяти кубических сантиметров мозга, Код выключил Машину и освободил его. Он убрал все свои приборы и записи, закрыл ящики. Прежде чем разбудить Объект, внушил ему две постгипнотические установки.

"С этой секунды, — повелительно сказал он, — ты сможешь выходить из своей квартиры только если я тебе разрешу, за единственным исключением. Каждый вечер ровно в восемь часов ты должен приходить сюда, забираться в кресло, и сразу же погружаться в такой же глубокий сон, как сейчас. Тебе ясно?"