Маскарад для эмигранта

Итак, конница, обойдя наше убежище, двинулась на восток; мы решили идти следом, а там будь что будет; ничего другого нам не оставалось. Если казаки двигались по едва заметной, проторенной, может быть, еще скифами, дороге, то нам пришлось бежать напрямик. Очень часто попадались балки, высохшие русла древних рек, их склоны сплошь поросли колючими кустарниками, которые доставляли нам множество мучений; времени обходить их у нас не было. Берег был высокий, внизу плавно плыли яркие огни «Шарлотты», и мы, как цыплята за наседкой бежали вслед, не разбирая дороги, зачарованные этими огнями. Юго-западный ветерок вдруг заметно посвежел, и огни заскользили быстрее. На корабле этого, может быть, даже и не заметили, но нам пришлось бежать из последних сил. В какой-то момент мы наткнулись на старую дорогу, нам сразу же стало гораздо легче; может быть, по этой же дороге впереди нас ехали и казаки, но мы об этом старались не думать. Неизвестно, сколько бы мы еще двигались в таком все убыстряющем темпе, если бы не чей-то крик: «стойте! маленький Жюльен исчез!» Действительно, маленький Жульен, названный так за свой рост, свалился на бегу в какую-то заброшенную яму, возможно это был старый засыпанный колодец. Только что взошедшая над горизонтом луна, превратила степную равнину в чередование светлых и темных пятен, так что заметить ловушку было непросто. Нашли мы его по голосу; шел он откуда-то из-под земли, настолько глубокой была яма. Мы вытащили его на поверхность при помощи веревки. И тут же снова чей-то испуганный возглас.

– Смотрите! Огни! Они исчезли! – Действительно, там, где только что светились бортовые огни «Шарлотты», было темно. В неверном свете луны от обрыва до звездного горизонта неясно вздымалась черная громада моря, но на этой безбрежной равнине нигде ни единого огонька. И тут впереди, откуда-то, как нам показалось сверху, появилось темное бесформенное пятно, и оно быстро приближалось. Казаки! Мы стояли на их пути, и времени убежать у нас уже не было; да и куда убежишь в голой степи?! Но тут же у всех мелькнула спасительная мысль, которую тотчас осуществили: мы кубарем скатились в ту же самую яму, из которой только что извлекли Жюльена. Мы лежали на мягком, пахнувшем прелью дне почти четырехметровой ямы и молчали. Затаившись. Лишь только потом, когда все осталось позади, признались друг другу: у многих была одна и та же ужасная мысль, а вдруг нам на голову свалится всадник вместе с лошадью? Лангар, самый большой шутник, заявил, что ему очень хотелось крикнуть: «осторожно, камараде, здесь яма!» Но он не знал, как это будет по-русски, и потому промолчал. Наконец, рядом раздался топот лошадей, громкие возбужденные голоса, затем все стихло. Кое-как мы выбрались из своего убежища; хорошо что сбоку была глубокая промоина и оно не превратилось для нас в западню. Очутившись на поверхности, заговорили все сразу, причем догадки высказывались самые невероятные. Наконец, сошлись на одной, как нам казалось, самой правдоподобной: на Шарлотте увидели, что казаки следуют за кораблем, погасили огни и легли на обратный курс.

К нашей балке мы возвратились уже под утро, настолько далеко убежали за ночь. Казаков на отмели не было видно, так же как и «Шарлотты» в море, но ни одно из этих событий нас нисколько не обеспокоило по причине смертельной усталости. После всего, что с нами произошло, мы свалились в мертвецком сне прямо в траву на склоне оврага. Спали до тех пор, пока нас не разбудило довольно высоко поднявшееся солнце. И тотчас же, вместе с нами проснулось и чувство ужасного голода; уже целые сутки у нас во рту не было ни крошки. Даже сознание того, что корабль исчез бесследно, было отодвинуто на второй план: мы хотели кушать до умопомрачения, и все остальное не интересовало. По склону оврага росли невысокие деревца диких яблонь и груш, и мы набросились на их засушенные терпкие плоды. После того, как голод слегка был приглушен, наши мысли вернулись к «Шарлотте». Обсудив несколько версий, остановились на одной, как нам казалось самой вероятной: загруженному до отказа скотом кораблю нет никакого смысла стоять в этом заливе, тогда как их ждут наши войска. Считаем, что нас оставили здесь для кратковременного отдыха. На какой срок? Мы тут же прикинули: пять-шесть дней на дорогу в оба конца, день на выгрузку, итого неделя. А чем питаться эту неделю? Вполне резонный вопрос, но и он, кажется, разрешим; пока мы спали, Каспар вырезал из кустарника полдюжины крепких удилищ, теперь ему нужно столько же булавок. Следует заметить, что сей атрибут всегда имеется на рубашке любого суеверного моряка. Пока Каспар мастерил удочки и прилаживал к ним крючки, мы принялись копать червей. Вскоре трое из нас отправились на рыбалку, остальные под руководством того же Каспара принялись сооружать сеть. Следует заметить, что у каждого из нас на поясе кроме ножа были приторочены мотки тонкой крепкой бечевы: связывать ноги овце перед тем, как отнести ее в шлюпку. Выбрав ровную площадку, мы заколотили в нее множество колышков, затем принялись соединять их в продольном и поперечном направлениях тонкими нитями из распущенной бечевки; мы надеялись получить сеть с мелкими ячейками. В это время вернулись наши рыбаки и притащили довольно внушительный улов: почти десяток крупных рыбин и много мелочи. Нашему ликованию не было границ. Срочно развели костер и на его углях испекли рыбу, которую тут же поглотили с величайшей жадностью. У родника, прямо под ветвями кустарника тем сумасшедшим утром мы обронили ведро, которым наливали воду в меха. Теперь из мелкой рыбы мы вполне сможем сварить ухи на ужин. Наше положение начинало вырисовываться в более радужном свете уже потому, что терзавший наши желудки голод был усмирен. Но оно требовало дальнейшего обсуждения. Первым выступил Гильом; среди нас он считался самым грамотным и знатным. Он окончил Сорбонну перед войной, и по происхождению дворянин. Гильом предложил: для того, чтобы был порядок, избрать старшего. Раздались одобрительные возгласы с упоминанием его имени. Считая вопрос со старшим решенным, он сказал, что следует прекратить эту дурацкую затею с плетением сети, а просто изготовить еще пяток удочек и все. Это предложение было подхвачено почти единогласно; уж больно кропотливым и нудным оказалось это занятие – вязание узелков. Возразил лишь Лавуазье, который плавал когда-то на рыболовецком судне. «А известно ли вам, если ветер завтра подует с другой стороны, то ты можешь сидеть со своей удочкой хоть сутки, но ни одна рыбка у тебя не клюнет?» Его никто не поддержал, никому не хотелось выполнять работу от которой болели спина, шея и пальцы. Тогда слово взял Каспар. Он тоже слышал, что бывает такое направление ветра при котором рыба не желает клевать, но не в этом загвоздка. Все дело в том, что сеть мы поставим с наступлением темноты, а вытащим до восхода солнца, иными словами, мы это проделаем незаметно, вот что главное. Не нужно обольщаться, что мы здесь в безопасности. Если нам с отмели видна дорога, ведущая в Ак-Мечеть, то наверняка сверху также можно заметить рыболовов, сидящих на отмели. А это значит, что нас поймают еще до возвращения «Шарлотты». Насчет того, что старшим будет Гильом я ничуть не возражаю, но сеть я доплету сам. И он тут же принялся за работу, к нему присоединились Лавуазье и я, а вскоре и Жульен. Остальные, вволю позлословив над нашим пустым, на их взгляд, занятием, с наступлением сумерек отправились к морю с удочками. Мы еще не уснули, как стали возвращаться по одному наши рыбаки без улова, но зато чертыхаясь на все лады. Оказывается, после того, как они забросили удочки, к берегу пригнало огромное пятно водорослей, и невозможно стало понять в этой каше, что там происходит с поплавком. Налетевшие комары завершили разгром рыбацкой артели.

ВТОРОЙ КАМЕНЬ

Утром они единодушно, при молчаливом согласии Гильома, попросили Каспара принять командование отрядом и выразили желание продолжить изготовление сети. Но Каспар оставил вязать узелки троих самых молодых (у них пальцы гибкие), остальных отправил собирать сухие ветки и складывать в одну из пещер. Все недоумевали: к чему это? но повиновались, пусть даже неохотно. К вечеру сеть, наконец, была готова, ее тут же поставили, а перед самым рассветом вытащили и возликовали; она была полна рыбы, преимущественно крупной; часть ее пошла в пищу, остальную развесили для сушки. Следует заметить, что наш командир развил слишком бурную деятельность по обустройству лагеря; мы все не могли понять к чему все это, если до прихода судна оставалось четыре дня. В первый же день он потребовал всех сдать ему спички и соль, причем в самой категорической форме, и заставил дежурить по очереди: наблюдать за горизонтом и дорогой, которая вела к Ак-Мечети. Он проверял дежурных по ночам, и мы удивлялись, когда он спит сам. Еще одну пещеру мы наполнили сухими водорослями, предварительно каждый камень в ней мы полили кипятком, что было для нас совершенно непонятно. На третий день нас начало подташнивать от приготовленной на костре рыбы, а на четвертый – мы не могли на нее смотреть. Единственное, что утешало, так это мысль о том, что мучиться нам осталось совсем не долго, от силы два-три дня. Теперь мы дежурить соглашались безропотно. Так или иначе, две последние ночи никто из нас не мог уснуть, до рези в глазах всматривались в темноту: не мелькнет ли там наконец спасительный огонек. Но все напрасно, ночь оставалась непоколебимой в своей пустой жестокости. День показывал себя таким же беспощадным: горизонт был чист, нигде ни мачты, ни паруса. Все помрачнели, почти перестали разговаривать друг с другом; казалось, достаточно одного неосторожного слова, одной искры, чтобы произошел взрыв.

И тогда Каспар выступил перед нами с первой своей речью.

– По нашим подсчетам «Шарлотта» сегодня должна уже быть здесь, но так ли безупречны они, эти выкладки. Мы ошиблись, определив срок в пять – шесть дней, что справедливо лишь для попутного ветра. Но он не всегда был таким, поэтому время в пути необходимо удвоить. Будет вам известно, что это все просчитал наш славный Марен, как вы знаете, он всю жизнь провел на палубах судов.

Мы уставились на Марена Лавуазье, который невозмутимо покуривал свою трубку.

– Да, при встречном ветре приходится все время менять галс, а это очень тяжелая работа; Каспар предлагает те дни, что мы рассчитали, умножить на два, а по-моему, их следует утроить, ведь десять пар самых крепких рук остались здесь у этой злополучной Ак-Мечети. Неужели вы думаете, что там, в Севастополе на «Шарлотту» направят трудоспособное пополнение?

Нет, мы так не думали, мы знали, что наша доблестная армия, несмотря на ее многочисленность, уже почти на одну треть состояла из больных и увечных. Но от этого было не легче, ведь нам предстояло торчать в этой чертовой балке еще не менее десяти дней. Хотя, если признаться честно, то первые дни нашего невольного заключения мы перенесли довольно легко, с беззаботностью молодых людей, для которых тяжелая работа на корабле с бесконечным лазанием по вантам, и с такой же бесконечной перетяжкой оснастки, временно закончилась. Следует заметить, что и ночью на суше было не намного легче: сперва приходилось бегать как угорелому за необычайно быстрыми и верткими овцами, а после поимки начиналось самое трудное: нужно было связать животное, которое сопротивлялось изо всех сил. И мы узнали, что рога и копыта этих тварей по твердости нисколько не уступают железу. Наши ноги, руки и туловища после двух-трех ночей промысла покрылись синяками и кровоподтеками. Если же попадался баран, то в одиночку не стоило с ним даже связываться, иногда он выходил победителем в схватке даже против двоих. Теперь же мы целыми днями купались и загорали: море и воздух были довольно теплыми, так как весна была ранняя. Наши иссиня-черные пятна на теле исчезли и сменились ровным загаром. Зажили даже наши многострадальные ладони, пострадавшие раньше от грубых веревок, которыми приходилось скручивать овечьи ноги. И особенно от колючек, которых в шерсти было, как нам казалось, больше, чем самой шерсти. Ко всему у Гальмара оказалась колода карт, а Каспар вырезал из дерева сперва шашки, затем и шахматные фигуры; доски изготовили прямо на земле из белой и чёрной гальки. Развлечений у нас, как вы видите, хватало, а единственный труд: ловля рыбы и заготовка дров для костра, был совершенно не в тягость. Хуже обстояло дело с пищей, как я уже говорил, нас затошнило от жирной рыбы, к сожалению худая в этом море, по всей видимости, не проживала вовсе, по крайней мере, нам она не попадалась. С помощью силков, которые научил изготавливать все тот же Каспар, мы стали охотиться на птиц, но утки, пойманные с их помощью, оказались еще более жирными, чем рыба. Все наши беды крылись в одном: в отсутствии хлеба. Мы с надеждой взирали на командира, но теперь начали думать, что он все же не всесилен.

Но однажды Каспар разложил на песке пучки различных трав, которые в изобилии росли вокруг нашего оврага.

– Скажите, месье Гильом, вам ведь приходилось в вашей Сорбонне изучать ботанику, не так ли? – Каспар в прошлом сельский житель, поэтому уважительно относится к ученым людям, – и вам, может быть, известно как называются эти травы?

– Так, сейчас посмотрим, ведь я магистр ботаники и, одновременно, бакалавр истории; я могу вас заверить, что люди выпекали хлеб раньше, чем научились его выращивать. – Гильом уже догадался, что хочет от него Каспар. Он перебирает пучки, бормоча себе под нос, – так, это мятлик, это овсюг, житняк, это не то. Почему-то здесь чабрец, калган все не то…Стоп, а вот пшеница цилиндрическая, видимо, как раз то, что вы ищете, месье Каспар.

Скептик и сквернослов, каким был еще минуту назад Гильом, на наших глазах превратился в вежливого солидного ученого. Теперь Каспар ведет нас посмотреть его находку: плоский каменный круг, почти метр в поперечнике. Да, это он, жернов, подтверждает магистр, вернее его половина, требуется еще один, такой же или поменьше. Каспар делает заявление: кто найдет второй камень, будет освобожден от ночного дежурства. Но для поисков мы должны использовать свое личное время, а сейчас точим ножи и отправляемся на сбор урожая дикой пшеницы, она большими очагами чередуется с куртинами полыни и ковыля по краям нашей и других, таких же балок, которых здесь несколько; теперь мы внимательно осматриваем их склоны и основания. Нами движет не сомнительное счастье освобождения от дежурства, а страстное желание проглотить хотя бы кусочек хлеба. Маленький кусочек хлеба, который мы все без исключения, держали в руках, а некоторые счастливчики даже вкушали его в наших горячечных сновидениях. И командир правильно уловил наши настроения: тому, кто найдет второй камень – двойная порция хлеба ежедневно. Мы уже собрали много семян злака, но что толку, нам никак не удается превратить его в муку; попытка сделать второй жернов заканчивается неудачей. Нужен топор, которого у нас нет, у нас только бессильные против камня ножи. Время идет, все мы заняты поиском подходящего камня, но все напрасно: нам попадаются только круглые булыжники, и ни одного плоского. Потихоньку наш энтузиазм гаснет, и мы прекращаем поиски, только Лангар и маленький Жульен бродят где-то по дальним оврагам.

Теперь командир придумал для нас новое занятие – мы режем камыш и плетем из него циновки. Мы опять возмущены бесполезной работой, как раньше заготовкой водорослей. Кажется зреет откровенный бунт: нет корабля и нет хлеба, заканчивается соль, осталось чуть больше десятка спичек. Каспар хмурится, он выкладывает свой последний козырь. Он напоминает нам о том, что мы слышали в последний вечер: звуки пил и топоров, доносившихся с фрегата. Почему бы нам не предположить, что на «Шарлотте» действительно произошла поломка и теперь ее устраняют, где-нибудь в севастопольской бухте. Мы нехотя согласились, но уже на следующий день внезапно вспыхнул новый конфликт. Утром как обычно мы окунулись и отправились завтракать, за исключением Ронседа, который отплыл почти на сто ярдов от берега, что запрещалось нашим уставом. Впрочем, дисциплина среди нас потихоньку падает. Матрос долго лежал на спине, наблюдая за чем-то, видимым только ему одному, потом вдруг быстро поплыл к берегу и бросился к нам, спотыкаясь и падая, выкрикивая при этом что-то нечленораздельное. Мы вскочили, настороженные, готовые немедленно скрыться в пещере.

– Каспар! – кричал Ронсед, – Каспар, нас предали! Нас бросили здесь! нас просто бросили! Оттуда видно все как на ладони.

– Что видно? Откуда? Успокойся и расскажи, что ты там увидел,– попросил его командир.

– Вы видели, где я лежал на спине? Я понимаю, это запрещено, но мне давно хотелось узнать, что было видно с капитанского мостика «Шарлотты» в тот злосчастный день. И я лежал примерно на том же самом месте, где стоял на якоре наш корабль. Лежал и смотрел туда, откуда на нас налетели казаки. И увидел, наконец, темную точку, которая приближалась, то появляясь на пригорке, то исчезая в низине. Вначале трудно было понять, что это такое, но после отчетливо стало видно – это был всадник. Каспар, один единственный, который ехал довольно долго. Я наблюдал за ним целых пятнадцать минут, и за это время он едва ли проскакал половину пути. Каспар! Один всадник был виден с того самого места, где стоял корабль. А ведь к нам мчалась сотня! Целая сотня, Каспар, пыль от такого отряда наверняка была видна за целую милю. – Лицо матроса побледнело, и он продолжал, хлебнув из фляги воды. – Дорога к нам одна, я видел ее с нашего борта, когда подходили к берегу, другой нет. Значит, казаки двигались к нам, если не около получаса, то двадцать минут наверняка! Для того, чтобы сесть в шлюпку и причалить к судну нам даже пяти минут предостаточно. Но мы их не видели! Почему? Нам на берегу ничего не было видно; одни набирали меха, другие таскали их к шлюпке, и видеть могли только эти камыши да отмель за ними. Те, шестеро в шлюпке, когда шли к берегу, сидели к нему спиной, где, как известно, глаза не положены; двигаясь же к судну, могли созерцать лишь кучу мехов, сваленных перед ними. Грузились мы с борта, откуда вообще ничего не просматривалось, кроме внутренней палубы. О тех, кто внизу таскал воду в трюм говорить нечего, кроме неба – ничего. Кто же мог все видеть, скажите мне, кто?! – Бледное до сих пор лицо Ронседа начинало набирать пунцовые тона. – Сигнальщика с мачты отправили вниз, таскать меха. Зачем? Без его помощи мы бы справились на полчаса позже. Кто один мог видеть летящих к нам казаков? Кто стоял на мостике и обязан был смотреть вокруг, потому что мы на войне, вдобавок в глубоком тылу у неприятеля. И он, наверняка, все видел!

Мы все отчетливо представили себе нарисованную Ронседом картину: все таскают меха с водой, все заняты настолько, что даже вверх глянуть нет времени, а на мостике стоит один человек – капитан Самуэль Дюбуа, мой дядя. Человек, который видит приближение врага и молчит. Но почему?

– И это все из-за него, этого сопляка! – взревел окончательно налившийся кровью Ронсед и скрюченными пальцами указал на меня, – Самуэлю нужно было, чтобы он остался здесь! Во Франции он претендент на наследство. Я убью его! – Он вытащил нож и, размахивая им, двинулся в мою сторону. В ответ я выхватил пистоль, взвел курок и направил ему в голову.