Массаж лезвием меча

– Это мамин натюрморт, – напомнила я, хотя знала, что для сестры не существует чужой собственности. Свою она оберегала с остервенением сторожевой собаки.

– Плевать! – отозвалась Таня и задумчиво протянула: – Значит, Писа теперь богатый человек?

– Кто бы мог подумать, да?

Она тихонько хмыкнула:

– Ну почему же? У него для этого были все задатки.

– О боже! Какие?

– Ты еще спрашиваешь? Интеллект – близок к нулю, нравственные ограничители – в зачаточном состоянии, пробивная сила выше всяких похвал.

– По-твоему, именно это и нужно, чтобы разбогатеть?

– Сто процентов! Вот вы с Аркашкой на всю жизнь останетесь нищими.

– А ты?

Ухоженные брови ее лукаво заиграли. Ленивым движением стащив с волос резинку, Татьяна осыпала себя золотистым дождем. Так и не ответив, она удалилась в нашу комнату, и оттуда донесся старческий скрип шкафа. Я взглянула на часы: была половина седьмого.

Аркадий не поверил своим ушам. Целый день он не вылезал из постели, но ничуть не посвежел ото сна. Даже его всегда готовые к улыбке губы сейчас выглядели вялыми и холодными.

– Я? В гости к этому кретину?! – Он задыхался. – Может, ты еще и пообещала, что я приду? Да я убью тебя своими же руками!

– Я ничего ему не обещала, успокойся. Почему ты его так не любишь? Писа чуть не прыгал, увидев меня.

– Попробовал бы он не прыгать, – пробурчал брат. – Ты – единственный порядочный человек, способный с ним общаться. Как тебе это удается?

– А знаешь, он ведь разбогател…

Эта новость произвела на Аркадия обратное впечатление. Злорадно ухмыльнувшись, он мстительно произнес:

– Так ему и надо. Пусть теперь трясется над сундуками и сохнет от алчности.

– Писа не выглядит особенно усохшим…

– Это начальная стадия, – заверил брат.

– Ты понял, о чем я говорю? У Писы есть деньги.

– И что?

– Ты же утром собирался искать спонсора.

Не успела я договорить, как лицо его побагровело. Даже в остановившихся глазах растеклась кровавая сеточка. Казалось, горло его залито жаром – он не мог произнести ни слова.

– Тихо, тихо!

Я схватила его за плечи и опрокинула на подушку.

– Если все равно придется у кого-то просить денег, то почему бы не у Перуанца? Чем он хуже других?

Прошло не меньше минуты прежде, чем брат обрел способность говорить.

– Ты разболтала ему о романе? – Спросил он ровным голосом, и я почувствовала себя детоубийцей.

У меня не хватило смелости даже кивнуть, но Аркадию и не требовалось подтверждение.

– Писа не провел здесь и дня и уже все обо мне знает. Отлично. Я очень тронут твоей заботой. Что ты молчишь? – Вдруг заорал он и спихнул меня с кровати. – Пошла вон! Видеть тебя не хочу! И передай этому вшивому миллионеру, что я скорее сяду на паперти, чем возьму у него хоть копейку!

– Копеек давно нет, – напомнила я, уже держась за ручку двери. – Ты безнадежно отстал от жизни.

Мама слушала его вопли, застыв на пороге кухни. Отчего-то она показалась мне меньше ростом и старше. Мы встретились с ней глазами, но я не увидела в них ничего, что могло бы меня ободрить. Молча покачав головой, она скрылась в своем кухонном мирке.

Закрывшись в ванной, я включила воду, но кран только удушливо зашипел и сплюнул последнюю каплю. На меня вдруг накатила волна отвращения ко всему, что было вокруг: к облепившимся ржавыми пятнами трубам, покрасить которые не хватало денег; к вечно мокнущим углам; к прикрытой клеенкой стиральной машине, не умеющей ни полоскать, ни отжимать. Выстиранное белье мне приходилось перетаскивать в ванну и ворочать в желтоватой воде огромные, разбухшие пододеяльники. Мама не позволяла Аркадию помочь мне: всякая работа в ее понимании была строго поделена на женскую и мужскую. После каждой стирки ободранная на руках кожа долго не заживала, а дешевый крем уже не помогал.

Я взглянула на свои руки. Июньское солнце подлечило их от цыпок, но они все равно напоминали ссохшиеся куриные лапки. Маникюр я последний раз делала еще в университете, в те сказочные времена, когда вся стипендия оставалась мне на личные расходы. Тогда я всерьез собиралась сеять разумное, доброе, вечное. Но получив диплом, внезапно осознала, что при моем дремучем невежестве надо обладать по истине сатанинской самоуверенностью, чтобы осмелиться учить других. И у меня не было таланта, чтобы подобно брату, высокомерно отгородиться от родительских забот о хлебе насущном. Да они и не поверили бы в меня так, как в него. Мужчина талантливее женщины. Это аксиома. Даже самый пустой мужчина. Даже Писа Перуанец.

– Эй! – сестра забарабанила в дверь ванной. – Ты там уснула? Ты в курсе, что у нас совмещенный санузел? Я, между прочим, на горшок хочу!

Я сдвинула шпингалет, и Татьяна так рванула дверь на себя, словно боялась чего-то.

– Что ты тут делала? – Она быстро обшарила взглядом ванную.

– Ничего особенного, что ты так всполошилась?

Она вымученно усмехнулась:

– Думала, ты себе вены вскрываешь.

– С чего бы?

– Это мое выражение, не обезьянничай. Уже семь. Мы идем?

– Если хочешь…

– А этот? – Она мотнула головой в сторону Аркашиной комнаты.

– Вряд ли.

Таня презрительно хмыкнула:

– Ну-ну… Гордыня обуяла?

– Он еще после вчерашнего…

– Мне-то не ври! – сурово осекла Таня.

Она любила брать на себя роль старшей сестры.

– Сейчас я оденусь.

Таня великодушно предложила:

– Дать мою джинсовую юбку?

– Она же совсем короткая!

– Подумаешь, старуха! Тебе, пигалица, она будет как раз до колен.

Но я отказалась и облачилась в свою шелковую четырехклинку. Она ласково поглаживала мои колени и чуть слышно вздыхала при ходьбе. Светлая рубашечка без рукавов смотрелась с ней очень даже неплохо. Оглядев меня, Таня вздохнула:

– Голь перекатная…

Я не стала возражать. На мой взгляд, сестра пострадала от нашей неустроенности куда больше меня. Много лет назад, когда ей было года четыре, мы нарядили к празднику елку, повесили электрическую гирлянду, и Таня срывающимся от волнения голоском воскликнула: «Елочка, зажгись!» Видимо, этого пожелала не только она, потому что в ту же секунду во всем Тополином переулке погас свет. «Зажгись! – тоненько умоляла сестра. – Ну, зажгись… Она никогда не зажжется!» В тот вечер елочка так и не зажглась, а через год Таня уже и не просила об этом. Она больше не верила в чудеса.

Возле подъезда Перуанца толпились соседи, было похоже, что истосковавшиеся фанаты ждут появления поп-звезды. Визит Писы обеспечил весь переулок пищей для разговоров не меньше, чем на полгода.

Сейчас же каждый считал своим священным долгом вспомнить умилительные подробности из детства столичного воротилы бизнеса, коим Писа, конечно же, не являлся. Но я не посмела бы и намекнуть на это. Я оглядывала оживленные, раскрасневшиеся лица и понимала, что эти люди счастливы оттого, что на их глазах сбылась хоть у кого-то пусть не русская, пусть американская, но все же мечта. Есть ли в природе такое явление, как русская мечта, не смог бы ответить даже мой брат. Он считал, что русские не так безлики и бедны воображением, чтобы иметь одну мечту на всех. И, уж конечно, на ней не могут стоять водяные знаки.