Мать Мария (1891-1945). Духовная биография и творчество
Шрифт:
И не мне, – сестре единокровной, –
Позабыть, не слышать, не узнать,
Как звенит одной волной любовной
Всеспасающая благодать.
По утрам заря пылает ало.
Свились, уплывают тени снов.
И рука на небе распластала
Голубой Покров. (190)
В Послании апостола Павла к Римлянам (8, 22–23) говорится, что ныне, вследствие греха человека"вся тварь совокупно стенает и мучится", но не только она, но и мы, люди,"стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего". При этом апостол Павел выражает веру в то, что"тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих"(Рим. 8, 21). Через всю святоотеческую традицию проходит вера в конечное спасение твари. Так, в VII веке великий учитель Церкви преп. Максим Исповедник писал о том, что через человека
Вот голый куст, а вот голодный зверь,
Вот облако, вот человек бездомный.
Они стучатся. Ты открой теперь,
Открой им дверь в Твой Дом, как мир, огромный. (176)
В ее"безночлежной", скитальческой жизни на земле Е. Скобцовой мало было обрести свой Дом в лоне Божием, она умоляла Бога открыть этот Дом всему миру. Человек спасается не в одиночку, а лишь тогда, когда молится за весь мир. Сама аскетическая борьба в этом контексте состоит не только в бдительности по отношению к искушениям плоти, но и в борьбе с искушением отречься от земли и людей (гностическая опасность). В молении о спасении всего творения Е. Скобцова и препобеждала смерть, обнажившуюся для нее в смерти дочери:
О, Господи, я не отдам врагу
Не только человека, даже камня.
О имени Твоем я все могу,
О имени Твоем и смерть легка мне. (176)
Если раздел"Земля"касается по преимуществу природы, то в разделе "Города", написанном под впечатлением посещений мест русского рассеяния, в центре – цивилизация. Е. Скобцова, кажется, ничего не написала о Париже, зато мы находим у нее целый ряд стихов, посвященных Страсбургу, куда она приезжала дважды – весной и осенью 1931 г. В весенних стихах, следуя идущей от славянофилов традиции, Е. Скобцова отталкивается от чуждой ей католической культуры Запада. Отталкивание принимает форму молитвы–заговора:
Измерена верною мерою вера,
Пылающей готики каменной мерой, –
Не знаю я – камень иль пепел то серый –
Дай соблюсти мне смиренное сердце.
Господи мой, отчего же мне страшно?
Эти крутые, крылатые башни
Все заместили, и реки, и пашни, –
Дай соблюсти мне смиренное сердце. (209)
Здесь встречающееся уже в ранних стихах Кузьминой–Караваевой ("Скифские черепки") противопоставление города и природы, но теперь оно обосновывается через отталкивание от создавшего этот город католицизма, который обличается в гордыне, в желании достать до неба,"обладать"им:
Солнце все топит в своей позолоте.
Мерная мера таинственных готик
Ввысь устремилась за небом в охоте –
Дай соблюсти мне смиренное сердце.
………………………………………..
Это чужое. Здесь Бога наместник.
Здесь не боятся готических лестниц
До самого рая, до ангельских песен
Дай соблюсти мне смиренное сердце. (210)
Готический собор сравнивается с Вавилонской башней, а значит, сам Рим–Запад с Вавилоном (так, кстати говоря, называл языческий Рим апостол Петр (см. 1. Петр. 5, 13). Такой гордой устремленности к небу Е. Скобцова противопоставляет путь смирения"до земли"и спасения вместе с простыми русскими людьми:
Не ввысь, не пылающим камнем, не сводом,
Вширь распластать себя под небосводом,
Вместе спасаться с дремучим народом –
Дай соблюсти мне смиренное сердце. (210)
Имея в виду, что в то самое время, когда писались эти стихи, такие деятели русской эмиграции, как Дм. Мережковский и Вяч. Иванов сближались с католиками и даже (как последний) переходили в католицизм, стихи Е. Скобцовой выглядят вполне осознанным выбором. Но вернемся к Страсбургу. В передаче ощущения от города поэту очень точно удается запечатлеть специфический покой западного"буржуазного"(то есть городского) пейзажа. В своих"иноческих"стихах мать Мария напишет, что мир таков, что в нем все"как во сне". Здесь
этот"сон мира"передается через особое ощущение времени:Зеленовато–сер и мутно–вял канал,
Прибрежные кусты отражены в цветеньи.
О, ангел вечности, еще ты не устал
Считать, считать, считать текучие мгновенья.
Смотри, – здесь даже камни сонно устают,
Колокола и те не очень голосисты.
О, ангел гибели, ты покажи приют
Средь вечности твоей для этой плоти чистой. (121)
Плоть, о которой здесь идет речь, это"плоть"весенних, цветущих кустов. Новая жизнь вписывается в"гибельный"городской пейзаж и как бы засыпает вместе с ним. Речь, конечно, о духовном сне. Весна и сон, как они не противоположны, оказываются в этом спящем городе сопряжены. Пасхальной радости при пробуждении природы после холодной зимы, которую русский человек привык испытывать весной, здесь нет: ангел с трубой на соборных часах трубит тщетно, воскресения не происходит. Мы явственно чувствуем в этих стихах поэтику Бодлера и других французских поэтов–декадентов (лучше всего переданную по–русски Иннокентием Анненским).
Столь разные в России, осень и весна в Страсбурге мало чем отличаются друг от друга:
Была весна, – теперь осенний месяц,
Спокойна так же тихая вода,
Такая ж мера светлых равновесий,
И не уйти отсюда никуда. (121)
Чем спокойнее и недвижимее город, тем большую тревогу он вселяет, тем более тяжелые вызывает предчувствия:
Собор, и крыши, и людские лица,
И сонных вод зеленая струя, –
О, город, город, что-то здесь случится,
Со мной случиться, – не избегну я. (121)
Поэт ощущает чужой город как угрозу гибели, само слово Страсбург по звуковой ассоциации напоминает страдание (страсть). Но подобное отношение к городу встречается в стихах не всегда. Во–первых, и сама"четкость"и чистота Страсбурга обретают свой смысл, когда западный город с его"узами"(четкими правилами жизни и другими типичными чертами западной цивилизации) понимается как место очищения от всякой (а значит и собственной душевной) нечистоты:
Рождающие пену узы, –
Кипит зеленое стекло,
И пену в бездну повлекло, –
О, страсбургских каналов шлюзы. (210)Во–вторых, и сам город, и чужая цивилизация, да и весь мир предстают в совершенно ином свете, если они воспринимаются как дар или подарок Божий, тогда возможность посещения нового города принимается с какой-то детской радостью (см. стихотворение"Еще мне подарили город"). Тогда преодолевается вдруг противопоставление природы и культуры, того, что"вблизи и вдалеке", и вместо страха и тревоги возникает чувство благодарности Богу и за эти города, за встречи с людьми в них, и за саму жизнь:
Пускай, и плача, и ликуя,
Душа дары все сохранит –
От дружеского поцелуя
До самых горестных обид, –
Господь–Даятель, аллилуя. (211)Один из самых таинственных разделов в"Тетради" – "Ханаан". Из стихов мы узнаем, что Ханааном Е. Скобцова именует Русь:"О, Русь, о нищий Ханаан"(119). Такое именование на первый взгляд непонятно. В самом деле, после"мессианских"статей Е. Скобцовой, написанных в конце двадцатых – начале тридцатых годов, можно было бы ожидать, что Русь (страна и народ) будут сравниваться с Израилем, но вместо этого речь идет о Ханаане. В комментарии к Библии, можно прочесть, что Ханаан (или Палестина) – это земля, которая принадлежала язычникам, но должна была по воле Божией стать достоянием Израильского народа. Это земля Обетованная, но чтобы в нее переселиться, необходимо было отвоевать ее у язычества, а чтобы в ней оставаться, необходимо соблюсти верность Завету Божию. Такое понимание Ханаана делает усвоение этого имени Руси в стихах Е. Скобцовой чрезвычайно интересным и глубоким с историософской точки зрения. Русь (страна и люди) не являются Новым Израилем"по определению", чтобы им такими быть, необходимо победить язычество (что, впрочем, уже было сделано в ходе христианизации Руси), но мало того, необходимо еще сохранить верность Богу. Русское рассеяние сравнивается в этом контексте уже не столько с исходом евреев из Египта в пустыню, сколько с Вавилонским пленением, последовавшим из-за неверности евреев Богу (вспомним, что выше, в разделе"Города"Запад сравнивался с Вавилоном).