Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти
Шрифт:
Рассматривая происхождение каждого компонента пагубной ориентации, Fromm выделяет определяющую роль матери. Агрессия, например, является ответной реакцией на переживание ребенком фрустрации или угрозы. Источником разрушительности, тесно связанной с мстительной жестокостью, является потеря веры в доброту матери, которая может произойти в любом возрасте. Ни в коей мере нельзя утверждать, что некрофилическим характером обладают только инквизиторы или тираны, указывает Fromm; существует множество людей, у которых не было ни возможности, ни силы совершить убийство, но у которых некрофилия проявляется другим, и, если рассматривать поверхностно, более безобидным образом. Примером может служить мать, которую всегда интересуют болезни ребенка, его неудачи и мрачные прогнозы насчет его будущего, но которая остается безразличной к благоприятным переменам и не реагирует на радость ребенка. Можно обнаружить, что в ее сновидениях полно болезней, смерти, трупов, крови. Она не наносит видимый ущерб ребенку, но постепенно подавляет в нем радость жизни и веру в развитие, и в конечном итоге заражает его своей некрофильной ориентацией.
Fromm уверен, что мать играет важную роль в развитии анального характера. Мать, которая настаивает на строгом приучении к туалету и демонстрирует чрезмерный интерес к выделительным функциям организма ребенка, – это женщина с выраженным анальным характером,
Что касается инцестуальных стремлений ребенка, Fromm считает, что очень сильным провоцирующим воздействием обладает соблазняющее влияние родителей. Эти стремления являются не причиной, а результатом фиксации, направленной на мать. Дочери испытывают инцестуальную привязанность к своим матерям; клинические исследования показали, что у женщин такая же сильная инцестуальная связь с матерью, как и у мужчин. Этот момент часто подразумевает не только страстное желание материнской любви и защиты, но и страх перед ней. Такой страх в первую очередь является результатом самой зависимости, которая уменьшает собственное чувство силы и независимости человека. Кроме того, страшит возвращение к младенческому состоянию или утробу матери, которое обнаруживается в состояниях глубокой регрессии. Эти желания превращают мать в людоеда или все уничтожающее чудовище. Но следует добавить, что очень часто такие страхи вызваны тем, что мать действительно является личностью, обладающей каннибальскими, вампирскими или некрофильными чертами. Если ребенок такой матери растет, не разорвав с ней связь, он не может избежать переживания интенсивных страхов по поводу того, что его мать съест или уничтожит его. В подобных случаях единственным способом ослабить ужас, который может привести человека на грань безумия, является разрыв связи с матерью, но страх, порожденный во взаимоотношениях с ней, в то же время служит причиной, по которой эту связь так трудно разорвать.
Fromm пытается выявить, что означает для ребенка страх. Он говорит, что фраза «страх пред матерью» блекнет в сравнении с мощью скрываемого за ней переживания. Знаем ли мы, как бы мы себя чувствовали, оказавшись в одной клетке со львом, или в яме, кишащей змеями? Можем ли мы представить тот ужас, который охватил бы нас, если бы мы увидели себя обреченными на дрожащее бессилие? Тем не менее, это именно то переживание, которое представляет собой страх перед матерью [13] .
13
В своей книге «Страх быть женщиной» я делаю предположение, что такие слова как «опасение», «испуг» и «ужас» не могут передать качественные характеристики страха младенца перед матерью. Это реакция всего организма, тревожная первобытная реакция на угрозу, которая, возможно, в последующей жизни не может быть осознанно пережита вновь без тяжелых последствий. Это можно увидеть в мгновенном разрушении защиты, как, например, при прохождении курса психотерапевтического воздействия. Пациент неожиданно в ужасе замирает, что производит на наблюдателя пугающее впечатление надвигающегося уничтожения эго или смерти. Я не думаю, что мы адекватно эмпатически воспринимаем тот ужас, в котором живут многие маленькие дети. Они чувствуют себя абсолютно беспомощными пред лицом сокрушающей уничтожающей силы, которая может поразить в любой момент, и в отчаянии прибегают к любой доступной им защите, которая для них в буквальном смысле является вопросом жизни и смерти.
Могут ли возникнуть сомнения в том, что синдром разложения, эта зловещая тенденция, по существу уходит корнями в материнско-детские взаимоотношения? В последней главе книги «Сердце человека» Fromm пытается дать ответ на этот вопрос. Но он приводит философские рассуждения о природе человека и природе добра и зла, о противоречиях, неотъемлемых от человеческого существования, и о прогрессивных и регрессивных путях их преодоления, о свободе и о детерминизме. Все это весьма учено и ярко – но что случилось с пониманием психологического происхождения синдрома разложения? Моя реакция на подобную «диссоциацию» в точности такая же, какая была бы на монографию, документально подтверждающую химическое или инфекционное происхождение болезни, которая заканчивалась бы не надлежащими профилактическими и терапевтическими рекомендациями, а рассуждениями о зле со ссылками на древние культуры.
Процитированные примеры сопротивления признанию причастности материнской разрушительности ни в коей мере не являются исключением, особенно для более ранней литературы. Взаимоотношения матери и ребенка являются той областью в науке о поведении, в которой, вероятно, чаще всего встречаются тенденциозные наблюдения. Предвзятость может выражаться, как в желании найти недостатки у матерей, так и в стремлении отрицать их, но, как показывают свидетельства, даже при наличии серьезного предубеждения против матерей невозможно преувеличить материнскую разрушительность. Искажение реальности из-за враждебности обнаруживается только в нежелании признать, что матери также способны и к благоприятствующему воздействию. Могут существовать разные оценки универсальности этой проблемы, природы и механизма материнской патогенности и сравнительной важности этого фактора в определении причины психических и социальных расстройств, но уже нет никакого сомнения в факте наличия материнской разрушительности. Некоторые из ученых прошлого времени, изучавших поведение, как, например, Ferenczi, видели прямую связь между поведением родителей и отклонениями у ребенка, и сегодня существует целый поток литературы, имеющей отношение к этой теме (большей частью, рассматривающей отдельные аспекты этой проблемы, но, в совокупности, позволяющей получить представление о ее размерах и серьезности). Я почти наугад выбрал несколько работ, чтобы сейчас к ним обратиться; в других местах я привожу ссылки в связи с обсуждением специфического предмета.
В 1929 году Ferenczi (257) писал, что дети, которые наблюдают осознанные и подсознательные проявления антипатии или нетерпения со стороны матери, могут потерять желание жить. В более поздней жизни сравнительно незначительных происшествий достаточно, чтобы вызвать желание смерти. Он делает предположение, что дети, с которыми слишком строго обращаются, могут умирать легко и с готовностью. Они или используют одну из множества имеющихся органических
возможностей, или, если избегают этой участи, испытывают отвращение к жизни и пессимизм. Именно Ferenczi обнаружил, что родительское обольщение влияет на развитие Эдипова комплекса, и именно он предупредил психиатров, что можно потерять пациента или привести его к психозу, если не доверять ему, полагая, что большинство из его сообщений, относящихся к инцесту, всего лишь фантазия [14] .14
Можно прочитать отчеты, в которых психотерапевт без сомнений принимает все, что пациент рассказывает о своем детстве, за исключением инцидентов, включающих жестокость и обольщение, которые он, несмотря на отсутствие свидетельств, доказывающих обратное, отбрасывает как «фантазии». Вначале моей профессиональной карьеры я прибегал к этому приему всякий раз, когда слышал о каком-либо особенно садистском примере материнского поведения. Теперь я жалею о том, что эти мои воспоминания не всего лишь фантазии.
В своей более поздней работе (258) Ferenczi заявляет, что недостаточное исследование эндогенного фактора ведет к необдуманному объяснению этого явления в терминах, относящихся к «предрасположенности» и «конституции». Доверие к аналитику, говорит он, помогает создать контраст между настоящим и невыносимо мучительным прошлым, контраст, необходимый для того, чтобы субъект мог пережить свое прошлое не как оживающее, а как объективное воспоминание. Без материнского дружелюбия со стороны терапевта пациент чувствует себя одиноким и покинутым в своей самой большой проблеме – то есть, в той же самой невыносимой ситуации, которая однажды уже вызвала у него душевное потрясение и в конечном итоге привела к болезни. Даже дети из очень уважаемых, искренне пуританских семей становятся жертвами жестокости или сексуального насилия гораздо чаще, чем мы осмеливаемся предположить. Эти дети, подвергшиеся насилию, чувствуют себя беспомощными физически и морально. Их личности еще не достаточно консолидировались, чтобы быть способными на протест, за исключением, разве только мысленного, потому что непреодолимая сила и власть взрослого человека заставляет их онеметь и может лишить способности чувствовать. Та же самая тревога, тем не менее, вынуждает их автоматически подчиняться воле агрессора, предугадывать его желания и удовлетворять их. Когда ребенок приходит в себя после полового акта, он чувствует сильное замешательство, раздвоенность, – он ощущает себя невинным и греховным одновременно – и теряет уверенность в своих чувствах. Нередко после подобного пришествия соблазнитель становится чересчур морализирующим или религиозным и пытается спасти душу ребенка суровостью. Ребенок, с которым плохо обошлись, превращается в автомат или становится дерзким, не зная причины этого. Его сексуальная жизнь остается неразвитой или принимает извращенные формы.
На тему родительской жестокости и сексуального насилия также бескомпромиссно писали Johnson и ее коллеги. Она (259) утверждает, что борьба за выживание и потребность в установлении безопасных взаимоотношений с человеком, удовлетворяющим насущные потребности младенца, которые он сам, в силу своей зависимости, удовлетворить не может, лежат в основе развития личности. Младенец принимает образ матери полностью, включая интуитивно ощущаемую материнскую враждебность, которая интегрируется в структуру растущего эго. Подавление – это механизм приспособления, который имеет ценность для организма, это ответная реакция на патологические изменения и защита от них. Эти изменения в значительной степени могут быть внешними по своему происхождению – то есть, зависящими от перемен в родительских установках, что мешает эго выполнять свою задачу. Подавление также активизируется благодаря окружающей обстановке, а не только вследствие интрапсихического конфликта. У детей, демонстрирующих мазохистическое поведение, обычно бывают родители, которые их не любят; они идут на жертвы для того, чтобы продолжать получать пищу и защиту. Таким же образом возникает враждебная агрессивность.
Bromberg (226) приводит описание процесса возникновения мазохистического характера более детально. Он говорит, что мазохизм поощряется матерями, в чей душе ребенок идентифицируется с родителем, по отношению к которому испытывалась враждебность. Этих матерей характеризует высокий уровень нарциссизма, сильное несоответствие между их идеалом эго и поведением и слабо развитое чувство вины. Они преподносят себя как жертвующих собой, заботливых и добрых, но под их претензиями кроется враждебная установка. Они пропагандируют и навязывают подавление сексуальных импульсов, но ведут себя сексуально вызывающе по отношению к ребенку. Даже если они и обнаруживают у себя какой – либо порок, у них появляется не настоящее чувство вины, а страх перед тем, что могут подумать другие. Ребенок испытывает на себе их жажду контролировать его. Так как отвергающие и враждебные установки очевидны, ребенок начинает чувствовать, что он живет во враждебном мире. Устремления его инстинктов интенсивно стимулируются, но их выражение запрещено. Он вынужден осуществлять контроль над своими импульсами задолго до того, как приобретет способность к этому. Неизбежная неудача ведет к наказанию и потере чувства собственного достоинства. Развитие эго затрудняется, у эго появляется тенденция к тому, чтобы остаться слабым, пугливым и покорным. Ребенок приходит к убеждению, что наиболее приемлемым поведением для него будет то, которое заканчивается неудачей и страданиями. Так как страдание благодаря его матери ассоциируется у него с концепцией любви, ребенок со временем начинает воспринимать его как любовь. Как только мазохистическое эго установилось, оно начинает движение по порочному кругу других проявлений этого характера, которые становятся насколько же понятными, насколько и неизбежными.
Даже ту ситуацию, которую описывает Bromberg, следует признать менее травмирующей, чем ту, в которой живут многие дети трущоб. Malone (260) говорит, что значение внешней угрозы, которой они подвержены, как причины их ущербного и искаженного развития характера, а также затруднений в процессе обучения, в основном недооценивается. Беспорядочность и смятение, царящие дома, где нормой являются непредсказуемые вспышки гнева со стороны родителей, жестокость и ненадежность, а также необходимость выполнять тяжелую домашнюю работу, принимать решения за родителей и устанавливать собственные ограничения, рано заставляют этих детей быть всегда настороже в ожидании угрозы и служат причиной того, что все их действия направлены прежде всего на выживание. Их матери ненадежны, как физически, так и эмоционально. Домашнее окружение, по выражению Malone, можно одновременно сравнить и с пустыней, и с джунглями. Пустыня олицетворяет собой эмоциональные и социальные депривации, а джунгли – реальные опасности насилия, ухода из семьи, бездомности и действий полиции. По наблюдениям, сделанным в терапевтическом детском саду, такие дети демонстрируют высокий уровень тревоги и сильную настороженность по отношению к визуальным и слуховым стимулам; они постоянное ожидают какого-либо несчастья и всегда настороже, чтобы защитить себя.