Мать ветров

Свидетелей обвинения было искренне жаль. Они краснели, бледнели и прятали глаза, силясь объяснить, почему вдруг объятия и невинные поцелуи отца и сына приняли за свидетельство интимной связи. Четвертый из них кое-как проблеял эпизод у реки, и Саид не выдержал. Заржал.

— Обвиняемый, не мешайте ходу заседания! У вас имеются какие-то возражения или вопросы к свидетелю?

— А как же, — Саид встал и ласково обратился к мужчине, который на горе свое собирался порыбачить в тот день на речке и решил подзаработать нехитрым доносом. — Скажи, пожалуйста, тебе известно, как выглядит сношение двух мужчин?

— Э-э-э... Ну, как бы... Да.

— Тогда опиши вкратце, что происходит между двумя мужчинами во время полового акта.

— Это недопустимый вопрос! Мы в суде, а не в борделе! — воскликнул обвинитель.

— Я тебя умоляю, дорогой товарищ, — Саид зло выделил последние два слова. — Не оскорбляй бордель. Не в каждом борделе считают себя в праве лезть в личную жизнь и вульгарно обсасывать ее подробности, как делаете это вы, в лучших традициях старых святош!

— Значит, вы признаете, что личная жизнь у вас с сыном все же была? — уточнил судья.

— Личная жизнь — это все то, что касается человека, его родных и друзей, и то, куда порядочный человек не сунется. А если увидит ненароком нечто, для него не предназначенное, то из деликатности отвернется. Пока в отношениях близких людей не происходит ничего противозаконного, посторонним там делать нечего.

— Странно, что это говорите вы, Саид, — иронично улыбнулся обвинитель. — Вы же фён, вы были все как одна семья, открытые, честные друг с другом. Что изменилось? Бывшие фёны вдруг посчитали себя эдакой аристократией, у них появились секреты от товарищей и товарищеского суда?

— Как же ты надоел со своим «выканьем», — вздохнул Саид. — Хочешь знать, в чем разница? Хотите знать? — а это уже всем зрителям в зале. Под одобрительные кивки и шепотки он продолжил: — Когда мы были маленькой армией и после, когда взяли власть в Республике, мы пользовались определенными законами. Законы военного и мирного времени различались между собой, но суть их мы понимали одинаково: они помогают договориться в определенных ситуациях. Бой — это жесткая и жестокая штука, ребята, и если не действовать по приказу, то выйдет как в замке Баумгартенов. Мы потеряли лишних полтора десятка человека из-за разгильдяйства одной группы. В мирной жизни мы тоже опираемся на законы. Опираемся, понимаете? Это как... перила, которые помогают подняться по крутой лестнице. Как костыли для инвалида. А теперь представьте, что у нас повсюду перила и костыли. Мы разучимся ходить и мыслить самостоятельно, мы разучимся протягивать друг другу руки, ведь они заняты какими-то подпорками! Более того, мы начнем бояться друг друга, простых человеческих слов и прикосновений! А мы, фёны — мы не трусы. Мы не боялись говорить друг с другом без этих подпорок. Мы трудились над тем, чтобы услышать другого человека или донести до него свою мысль, чтобы чувствовать, куда можно ступить, а где нас уже не ждут. Это — основание для искренности и открытости! Близость, которая предоставляет свободу, дарит тепло, не порабощая. А вы... товарищеский суд, обвинения, свидетели... Товарищ, господин обвинитель, и помыслить не в состоянии, чтобы опуститься до такой низости, как это судилище.

— Как много высоких слов, чтобы спрятать суть — противные природе отношения с собственным ребенком.

— Да спросите уже самого ребенка! — крикнул кто-то из зала.

— Пожалуйста! — великодушно разрешил судья.

Саид посмотрел на Радко, затем на Герду. В глазах обоих он заметил азартный хищный огонек.

— Ребенок хотел бы напомнить суду, что он год как не ребенок, — заговорил Радко, холодно глядя на судью и обвинителя. — Я совершеннолетний, и наши с отцом отношения — попросту не ваше дело.

— Не наше дело? Радко, скажи, а почему бы тебе не заявить громко и четко: нет, мой отец не домогался до меня! Но ты этого не говоришь. Следовательно, факт противной природе связи имел место быть?

— Природе противно есть обратным голове местом, — фыркнул Радко.

«Обратным». Почудилось? Саид подобрался, ожидая чего угодно...

… вот только суд чего угодно не предполагал.

Обращение Герды во время штурма Шварцбурга мало кто заметил. Люди резали друг друга, отовсюду лезли мертвяки некроманта и иллюзии Шалома. Кому сдался волк, тащивший какого-то рыцаря по двору?

Огромный черный волк прыгнул на стол судьи и аккуратно сжал зубастые челюсти у него на шее.

— Не стрелять! Оружие на пол! Вот сюда! — скомандовал Саид.

Клыки серого волка вкусно лязгнули, разбивая цепи на его руках.

— Пушистик, как эффектно! — не удержался, поцеловал жену в теплый мохнатый нос. Улыбнулся зрителям: — Спокойно, товарищи! Все сидим на своих местах, и никому не откусят голову. Я пройду по рядам, соберу все огнестрелы, и мы тихо-мирно покинем вас. Ах, да, напоследок! Уж добейтесь как-нибудь отмены этих «моральных оснований». Не то в следующий раз под суд попадет кто-нибудь, кто пожал руку товарища не по уставу.

— Обалдеть, ребята! Как это здорово — внепланово покататься на волках! — Саид смеялся, балагурил и тискал разом жену и троих детей. Его мама, братья, племянники и друзья терпеливо ждали своей очереди. — Как вы пронесли туда кровь? Вас же обыскивали!

— Хлеб с кровью, — светло улыбаясь, объяснила Герда.

— Ага. Ну да. А чью кровь брали-то?

— Мою, сынок, — развела руками Зося. — Она проверенная. А я теперь с чистой совестью могу звать ваше мохнатое семейство кровопийцами!

Первый восторг, граничивший с истерикой, постепенно схлынул. Подпольщики собрались вокруг костра, молча, будто через силу глотая куски, съели ужин и стали решать главное: когда и как уходить.

Куда — знали давно. В Волчьи Клыки, поближе к вервольфам. Оборотни во многом казались им чужими, но такой союз был явно лучше, чем полное одиночество.

— Ребята, мои хорошие, мы еще вернемся, — утешала Зося самых печальных. — Поймите, если мы останемся в подполье здесь и сейчас, у нас уйдет много сил на безопасность, на простейшее выживание, а Республике мы не поможем. Люди хотят покоя, они еще не видят как следует той опасности, что несут новые недособственники в лице чиновников. Массово они не примут нашу сторону, а мы потеряем тех немногих верных союзников, что у нас есть. Мы уйдем в горы, обживемся, перезимуем, устроим там как можно больше наших друзей, которых преследуют здесь. Не торопясь, проанализируем наш опыт, поймем, как действовать в новых условиях. Да наши дети подрастут, в конце концов! И мы вернемся. Пусть не все, пусть лишь самые молодые и полные сил. Но мы не позволим угаснуть сопротивлению и не позволим нашей Республике покорно встать на колени.

— И мы не уходим совсем, — поддержала любовницу Марлен. — Только подумайте! Здесь остаются все научные разработки Милоша и Камиллы, оранжереи, поля, сады... Сердце-цвет угасает, но мы будем верить, что не потухнет совсем. Остаются водопроводы, чары, дороги, все, что вместе спроектировали Артур и... Хельга, а Петра помогала строить. Картины Артура и Вивьен спрятаны в Блюменштадте, но однажды их снова увидят! Портрет Горана висит во дворце культуры и, полагаю, точно никуда не денется. В библиотеке на полках стоят работы Марчелло, и по истории, и по диалогическому обучению, мы уже подпольно издали и распространяем его последний труд. Зося и Герда уже изменили систему здравоохранения. Саид, Али, Арджуна, Отто, Мариуш, Мария уже основательно перетряхнули все силовые и карательные структуры, и прежние страшные казни, бесчеловечное отношение к заключенным, издевательства в армии в полной мере не вернутся никогда. Вы добились запрета лагерей, ребята, это очень, очень много! Мы остаемся... если не физически, то в наших делах.

— Марлен, ты вся в свою племянницу, — заметил Милош. — Скромно умолчала о себе и о том, что почему-то намного реже в семьях бьют женщин и детей, чаще спокойно относятся к разводам и вообще представляют себе, что такое «свобода воли».

Усталые, серые лица светлели одно за другим. Только Шамиль неловко ковырял веточкой костер и плотно сжимал губы.

— Милый? — Камилла осторожно тронула сына за руку.

— Еще кое-что остается, — тихо сказал Шамиль. — Могилы Хельги и дедушки Богдана, наш Ясень... Что с ним сделают? А под ясенем спят Баська и Фенрир.