Матрица Макиавелли
Шрифт:
Позже, уже в Москве, анализируя свое поведение как «правоверного мусульманина», он удивлялся тому, сколько наделал ошибок и как много тонкостей надо знать, чтобы чувствовать себя в мусульманском обществе своим человеком. Однако задачу он свою выполнил – засветился в далекой, но активной мусульманской общине, оставив о себе хорошие воспоминания в местной религиозной среде. Тем более что ему «удалось» выполнить просьбу Абдул-Мумина и включить его через свои возможности в Москве в число выезжающих на хадж. Конечно, все это было элементами единого плана по отработке его появления в Бейруте – поиску родственника-улема, а на самом деле попытки подставиться на вербовку шиитской группировке и заинтересовать их своими возможностями и связями в таджикском приграничье для организации боевых групп. И все по ходу операции шло так, как было прописано в разработанном Центром плане, однако в тот самый момент, когда с Абдул-Вали была достигнута договоренность о встрече с его братом, входящим в руководящее звено местного крыла «Хезболла», поступила информация о том,
Из Ливана на родину, в Будапешт, вылетел венгр Ласло Кун, а таджик с советским паспортом на имя Эмомали Валиева, приехавший по частным делам в Бейрут два месяца назад, так из Ливана и не выехал. По крайней мере, никаких данных на паспортном контроле на это имя зафиксировано не было. Позже по линии МИДа советская сторона направила запрос о судьбе гражданина СССР в ливанский департамент и получила обтекаемый ответ о многочисленных усилиях, которые ливанская сторона примет для прояснения местонахождения очередного советского невозвращенца.
О причинах своего экстренного возвращения в Москву Черняев узнал только в Центре. Конечно, он сильно переживал провал всей задуманной операции, результат которой, как ему казалось, должен был быть наилучшим в складывающейся обстановке. Он прекрасно понимал: в случае удачного внедрения начались бы многочисленные проверки, в том числе и в боевой обстановке в горах Афганистана. Но на тот период начался вывод советских войск, и он надеялся на то, что ему в ходе проверки не придется стрелять в советских солдат, поскольку была достигнута договоренность мирного вывода советских войск. Но он был готов на любую проверку… Был готов… Но вот так получилось. Причем это был уже не первый случай ухода к противнику офицеров советской разведки, давших присягу родному государству. Родному ли? Если сам генеральный секретарь компартии, первый человек государства, говорит о Родине уничижительно: «В этой стране», – то чего ждать от молодых людей, воспитанных в московских вузах на фронде презрения к «Совку» и руководящей роли партии – «единственно верного политического учения», хотя у многих родители как раз и кормились продпайками обкомовских распределителей. Страна болела. Единого социального организма больше не было. Были многочисленные группы политически мотивированных «гласностью» людей, которые тянули общество каждый в свою сторону в меру понимания своего «светлого будущего» на огромной территории некогда единого государства. Но, как говорили в то время умные люди, «если в голове два противоположных мнения, то это уже шизофрения». Но в стране было гораздо больше мнений, а «плюрализм» для людей, привыкших десятилетиями жить единым мнением единственной партии, был сродни венерическому заболеванию, привнесенному необузданной любовью к западным ценностям.
Евгений Владимирович понимал, что его экстренное возвращение в Москву – это конец его романтическим надеждам внести свою лепту в историю противостояния российской и британской разведок на просторах Средней Азии. Кем он себя мнил в этой «большой игре»? Капитаном Николаем Муравьевым – любимцем Ермолова, который с фальшивыми документами под видом мусульманского паломника совершал секретные миссии на территории Персии? Или разжалованным майором Виткевичем, направленным в Тегеран и Бухару с секретной миссией графом Нессельроде? Нет, конечно. Он был капитаном Черняевым, но миссия его была не менее секретная, и действовать он должен был в тех же горах Гиндукуша, Памира и Читрала.
Он знал, что последует за его возвращением в Москву – долгие месяцы безделья, пока не закончится служебная проверка аналитическими службами нанесенного ушедшим в Израиле майором Бойко ущерба позициям разведки на данном направлении. А затем откомандирование на долгие годы (если не до конца службы) его, капитана Черняева, в подразделение «РТ», что расшифровывалось как «разведка с территорий». То есть с позиций Калужского музея космонавтики имени Эдуарда Циолковского он будет заниматься изучением интересующих разведку иностранцев, приехавших на пару дней удивиться гению российской космонавтики, стоявшему у колыбели всечеловеческой мечты. Или что-то в этом роде… Сколько уже таких вот «погорельцев» на просторах родной страны занимались скучной рутиной, далекой от романтической, полной героических преодолений разведывательной работы во враждебном окружении. Работы, к которой их готовили годами… Сколько времени, сколько усилий…
Тогда Черняев был в полном отчаянии и, нарушив этику сотрудника разведки, рассказал в общих чертах о своих проблемах приятелю, с которым вместе заканчивали Высшую
школу КГБ. Приятель этот после окончания был распределен в контрразведку, куда, собственно говоря, и планировался изначально. Александр был абсолютно доволен таким распределением. В нечастых встречах, когда они выходили вдвоем покурить на веранду родительской дачи, на которую его приятель с женой приглашали Евгения в тщетных попытках устроить его личную жизнь и закончить с этим «неприличным холостякством», Александр, смеясь, рассказывал о казусах, случавшихся на дипломатических приемах и в коротких командировках по стране и за рубежом, и выглядел абсолютно счастливым человеком. Он даже не понял сразу глубину личной профессиональной трагедии Евгения. И только тогда, когда Черняев ему сказал, что его командировка прервалась из-за предательства сотрудника их отдела, Александр, как профессионал, все понял и, разлив водку по рюмкам, сказал: «Жень, жизнь продолжается… Что-нибудь придумаем».Из разведки в контрразведку Черняев переходил тяжело. Его не хотели отпускать, обещали лет через пять, когда все уляжется, вернуть в линейный отдел на прежний участок, но он был непреклонен. Взвесив все за и против, он решил не гоняться за призрачными надеждами «еще раз войти в одну и ту же реку». Да и о личной жизни пора было подумать…
– Мы через наши возможности отслеживали деятельность Абдул-Вали за эти годы, и, кстати, он первое время после вашего отъезда пытался вас найти. – Слова Сергея Николаевича вернули Черняева в реальность происходящего в его жизни почти через тридцать лет закрытой для него навсегда темы.
– Вы сами-то понимаете авантюрность всего вашего предложения? – возмутился Евгений Владимирович.
– Понимаем. Но у нас нет времени. Нет времени подготовить легенду нового человека для подставы. Вы же сами прекрасно знаете, что с приходом во власть Ельцина работа разведки была сокращена почти на две трети. Отсутствие финансирования, а главное, отсутствие политической воли парализовало работу практически всех резидентур за границей. Да, Примаков как мог защищал внешнюю разведку, но Евгений Максимович не Господь Бог! Спасибо, что хоть это сохранил… Вы работали в разведке и знаете, что создание позиций – дело не одного года. С приходом Путина стало более-менее полегче, но за предыдущие годы мы потеряли практически все позиции и все начинаем сначала. С поиска низовых чиновников паспортных отделов министерств внутренних дел для получения чистых бланков, а также с приобретения позиций в префектурах, где можно изъять дела на безвременно почивших в бозе младенцев… Легенда, знаете ли, должна быть отработана со дня рождения и подтверждаться документально – с архивами там умеют работать. Да что я вам объясняю!
– Не надо мне ничего объяснять. Я все это знаю, тем более что в контрразведке все было гораздо хуже. У нас не было своего Примакова. У нас были Бакатины да Грушко с Галушками… Я вас спрашиваю о реальной легенде, под которой я вновь появлюсь через тридцать лет перед Абдул-Вали. Тем более, насколько я знаю, еще МИД СССР запрашивал о пропавшем в Бейруте Эмомали Валиеве.
– Легенду мы вам пропишем. – Сергей Николаевич поднялся с дивана. – Мы уже думали над этим. Можно будет сказать, что коварные органы КГБ вывезли вас тайно из Ливана, когда узнали об истинной цели вашего приезда в Бейрут, и в «Мордовлаге» вы отсидели по шестьдесят четвертой статье до распада Советского Союза, а затем по амнистии выехали в Таджикистан, на историческую родину, где сменили фамилию и больше нигде не публиковались, а занимались организацией внутренней оппозиции президенту Эмомали Рахмону.
– «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги», – помните поговорку?
– Помню. Сейчас уже поздно. Оформите, пожалуйста, нам пропуска в дежурной службе, а завтра я пришлю машину за вами, и в «Лесу» поговорим в спокойной обстановке. Вас никто не заставляет. Это всего лишь предложение профессионалу, который не забыл, как правильно проходить проверочный маршрут.
Они втроем вышли на лестницу большого серого здания, одетого в строгий мрамор и занавешенного у входа ажурной решеткой, и прошли на автостоянку у «Седьмого континента», где их ждал черный «Ауди». Для конца апреля погода стояла удивительно теплая. Уже не первый год Москва обходилась без весны, переходя в течение одной недели от зимних минусовых температур почти до летнего зноя.
– Сергей Николаевич, вы поезжайте, а мы с Евгением Владимировичем еще пройдемся, погода хорошая. Поговорить надо, давно не виделись. – Владимир Александрович обернулся к Черняеву. – Ты не против?
Конечно, Черняев был не против. Он просто обдумывал, как будет лучше: позвонить жене и сказать, что он сегодня будет поздно, или предложить Володе взять что-нибудь по дороге и посидеть дома на кухне, как бывало в молодости. Лучше бы, конечно, дома. Они с женой жили одни. Дочка с мужем и внучками жили на другом конце Москвы и бывали у них не так часто, как хотелось бы Евгению Владимировичу, и он старался вечерами на работе не задерживаться – жене тоже было тоскливо одной дома. Уговорить Володю поехать к нему домой и посидеть в спокойной обстановке оказалось делом более легким, чем это предполагал Черняев. Владимир Александрович сказал, что дома его никто не ждет – жена скончалась от инфаркта во время их второй длительной командировки в Ливию, а сыновья уже взрослые и живут отдельно. Внуков, правда, еще нет, и это немного расстраивает, а в целом он уже привык к такой жизни – ничто не отвлекает от работы. Не знает, правда, чем будет заниматься на пенсии, когда попросят в отставку. А ведь когда-то попросят…