Май

Атмосфера в семье стала ещё мрачнее и тягостнее. После инсульта мать стремительно старела. От её былых сил остался лишь ворчливый характер, которым она сокращала себе жизнь. По мере возможностей она занималась готовкой и уборкой. А возможностей было мало. Квартира выглядела как заваленный барахлом чердак, с вытертой мебелью и выцветшими коврами, пыльными шкафами, в недрах которых хранилось никому не нужное тряпьё, пожелтевшие книги, ленты негативов, поцарапанные пластинки, отжившие своё фотоаппараты, чёрно-белые снимки. Всё это в основном были осколки былых увлечений их отца, когда он ещё не пьянствовал. Эта рухлядь и беспорядок раздражали. Много раз Света порывалась освободить квартиру от старого хлама, но мать требовала дотошного разбора, полагая, что на полках ещё могут храниться вещи, представляющие хоть какую-то ценность. Света не была способна на скрупулёзную уборку, ей было легче выбросить всё не глядя, поэтому в квартире ничего не менялось.

Май не интересовался домашним бытом вообще. Свою комнату он убирал только после хорошей взбучки. Не замечая на мебели пыль, в упор не видя грязного пола, мальчик всё время был поглощен иными вещами. Если Май не читал, не рисовал, не слушал музыку, не гулял и не размышлял о чём-то, уставившись в одну точку, то он бренчал на гитаре. Домашние возненавидели её в тот же день, когда счастливый, сияющий улыбкой, он вернулся домой, гордо и высоко держа в руках подарок учителя. Когда Май на ней играл, Света кидала в него книжками, тапками, хлопала дверьми с криком: «Заткнись уже!» Мать стучала в стенку, как она это часто делала на шум соседей. «И этот гадёныш ещё хочет, чтобы мы платили за его уроки! Так и будешь мне всю жизнь мозг отравлять? Бездельник хренов, хорошо устроился!» – ворчала сестра.

Все эти возмущения и ругань не трогали парня, он к ним давно уже привык. Поэтому продолжал свои занятия дома, несмотря на запреты и оскорбления. Его огорчало другое: он не знал, что ему делать дальше. Эта неизвестность временами останавливала ход его мыслей и замирала перед взором большим знаком вопроса. Май знал лишь то, что свою дальнейшую жизнь он видит только в музыке. Но кем и каким образом – не имел понятия.

Как-то мальчик спросил учителя:

– Когда мы закончим наши занятия, я не знаю, что мне делать дальше. Точнее, я бы не хотел бросать музыку… и…

Олег, который имел привычку во время уроков нетерпеливо расхаживать по классу, тем самым расходуя переполнявшую его энергию, на секунду остановился, потом резко выдвинул из-за парты стул и, сев напротив мальчика, вперил в него свои миндалевидные глаза, над которыми на лбу собрались три жирные мимические морщины.

– Бросают те, кто ничему не научился, – медленно проговорил он. – Ты же к концу обучения будешь владеть гитарой так, что тебе никто не нужен будет, понимаешь? Продолжай разучивать песни, играй, чего тебе ещё надо?

– Я не знаю… Я бы хотел стать музыкантом, но для этого, наверное, нужно дальше учиться?

– Считай, ты уже музыкант! Или ты куда хочешь пойти учиться? В консерваторию, что ли? – прыснув коротким смешком, спросил Олег.

– Ну… – неуверенно протянул Май.

– Ты каким хочешь быть музыкантом? Пижоном во фраке? Выступать на конкурсах? Или играть настоящую музыку в клубах? На стадионах?

– А что, можно на стадионах?

– Слушай, ты иногда меня поражаешь. Вот ты на скольких репетициях у нас был? Мы уже за это время знаешь сколько раз в клубах выступали?

– Я не думал…

– Конечно, до уровня стадионов ещё расти и расти, но всё, что мы играем, мы пишем сами. У некоторых, с кем я знаком, и учителей-то по музыке никогда не было. Они сами всего добились. Я считаю, за эти два года мы уже достаточно с тобой поработали, так что будет ещё через два? А я тебе скажу: дальше сам, в свободное плавание. И если не бросишь… Да тебе и нельзя бросать, у тебя талант! Я надеюсь увидеть тебя лет через…

– Десять, – закончил за него чуть покрасневший от смущения ученик.

– Да раньше. Ну ты вот скажи мне честно, как чувствуешь, рок – это твоё?

– Да, – не задумываясь ответил Май. Он смотрел на это глазами самого учителя, иначе зачем он здесь?

– А ты хотел у пижонов учиться дальше… – Будто припоминая, Олег немного закатил глаза, скривил губы, его жирные полоски морщин снова собрались на лбу.

– Просто я думал, нужно быть… как это сказать… Всё знать, что ли… Нет! – улыбнулся он своим мыслям. – Быть разносторонне развитым?

Олег хмыкнул, встал со стула и снова заходил, нервно заправляя волосы за уши.

– Это дело каждого. Мне было бы жаль тратить время на профессиональное изучение того, что я и так знаю или сам могу. Помимо музыки тебя ещё будут пичкать всякой ерундой, которая никогда не пригодится.

– А как же вы…

– Я – это ладно, – перебил его учитель. – У меня родители с музыкой связаны, я начал играть на пианино уже с трёх лет. До сих пор помню эти сцены экзекуции. И что в итоге? Мы ищем клавишника для группы, который снял бы с меня это бремя. Я, наверное, единственный музыкант, который не любит клавишные. Но если ты очень хочешь, то учись, конечно, иди дальше. Время только не потеряй.

– Это так долго?

– Да нет, – остывшим голосом произнёс Олег. – Это даже полезно. А знаешь, чего тебе не хватает, да не только тебе – каждому?

– Чего? – быстро спросил ученик, сгорая от нетерпения.

– Решимости. Мы всё время мямлим, рассуждаем много, копаемся в чём-то. Надо раз решить и идти к своей цели, – озвучил Олег давно уже найденный им путь, которому не следовал сам.

– Да, – подтвердил Май. – Я недавно думал, может, попробовать песни писать? Уже можно, наверное?

– Отличная идея.

– Иногда мне кажется, что я даже могу сочинить мелодию, бывали моменты, когда что-то звучит в голове. Один раз я проснулся с этим. И в той мелодии такие колокольчики играли… прямо дзинь-дзинь. Чисто-чисто звенели, я даже испугался, как такое вообще можно слышать внутри себя. Но, может, я просто не проснулся ещё тогда? Или распирает в такие моменты, когда вокруг всё раздвигается внутри, кажется, я сейчас лопну…

Май осмелился рассказать о своих переживаниях, которыми никогда ни с кем не делился. Они начали его волновать, потому что с каждым годом становились более ощутимыми. Это не были фантазии, с которыми он жил прежде. Это были реальные чувства, нападающие на него приступами, раскручивающие и расшатывающие его мир. И он начинал осознавать, что его чувства уникальны и что скорее всего это связано с каким-то необыкновенным или необъяснимым явлением, которое в нём творится. И наступило время, когда ему захотелось поделиться, чтобы другие оценили и прочувствовали так же, как он. Новый, беспокойный мир юного музыканта сделал ещё один виток. Май накопил в себе уже достаточно, чтобы глубины его души заполнились под завязку. Для новых идей нужно больше места. Он уже не вмещал в себя. Пришло время для освобождения. А двери к освобождению были лишь в одном – в творчестве.

Олег старался внимательно слушать своего ученика. Но иногда терялся в обрывках его фраз, в сумбурности мыслей. Главной посылом было то, что Май хотел творить. И для этого ему нужно было услышать только одно: «Дерзай, парень!» Это нормально – пытаться что-то создать самому. Нет, даже не так. Как это прекрасно, что у него есть такое стремление. И как это похвально!

– Вот смотрю я на тебя и узнаю себя в твоём возрасте, – единственное, что нашёлся сказать Олег.

Ему хотелось верить, что в четырнадцать лет он был наполнен теми же чистыми, возвышенными мечтами. И что им двигала та же любовь к музыке, с теми же сомнениями и робкими шагами, а не желание быть просто модным рокером, который обязательно должен играть в музыкальной группе.