Maybe he would hold my hand, maybe he would hurt me

8.

Глубоко вдыхаю, зажмурившись, потому что мне действительно больно, больно физически — пульсируют виски и давит глаза, но ничего не отвечаю. Даже не злюсь. Он напуган, ему страшно и больно, он прячет свои эмоции… Это такой возраст.

А в голове, как и всегда, эхом повторяется эта фраза.

«Отстань от меня! Ты мне не мать, чтобы указывать мне, что мне делать!»

«Ты мне не мать».

Я знаю.

Теодор уносится на второй этаж, громко топая ногами по лестнице, я же сползаю спиной по стене, пряча голову в коленях. Господи, я понимаю его, но я так больше не могу… И Кристиану я сказать тоже не могу. Ни в коем случае.

— Маленькое ты дерьмо, — всхлипываю, я так хочу в чьи-то объятия, но я так не хочу быть слабой. Я и не могу, мне некому: ни в коем случае Кристиану. Кейт нельзя нервничать, она на последних неделях беременности — они с Элиотом ждут наследника, и всё должно быть хорошо. Миа сбежала от проблем… А Грейс и Каррику не лучше, чем мне.

— Мисс Стил, всё хорошо? Может, вызвать врача для вас?

— Нет, не нужно. Спасибо, Гейл, я… — всхлипываю, и в глазах женщины я тоже вижу слёзы, но она качает головой, закусив губы, помогая мне подняться.

— Я провожу вас в спальню, мисс Стил, отдохните хоть пятнадцать минут. Не надо, вам это не на пользу. Я понимаю, что больно, но вы должны быть сильной… Ради них обоих. Теодор ещё маленький, напуганный ребёнок…

— Я знаю. Я на него не обижаюсь. Просто мне так жаль, что время, когда я могла уладить все проблемы лишь домашним печеньем, закончилось.

— Теодор очень любит вас, Ана. Это просто период его взросления… Всё будет хорошо.

Будет ли?..

***

— Теодор, я еду к папе, может… — встаю прямо перед Теодором, мешая ему играть в приставку, и он закатывает глаза, поставив паузу и швыряя джойстик на диван рядом с собой.

— Почему ты называешь его «папой»?! Это ваша больная игра? Я не поеду.

— Он был бы рад тебя увидеть.

— Не смей давить мне на жалость!

— На какую, твою мать, жалость?! Ты не понимаешь, что твой отец может умереть, а ты в грёбаные игрушки играешь?!

— Не говори так! Может, тебе и было бы лучше, если бы он умер…

Я чувствую флэшбэк, всё то же оцепенение, как и в первый раз, когда я ударила его, так и сейчас. Теодор с яростью смотрит на меня, приложив ладонь к щеке и губам, в его глазах слёзы, я же не чувствую жалости или сожаления.

— Не смей так думать обо мне, маленькое неблагодарное дерьмо. Я люблю его, я ценю каждый момент, проведенный с ним, я не вижу жизни без него. А ты играешь в сраный «X-box», вместо того, чтобы лишний раз обнять отца или сказать ему, что любишь его. Меня ты не обязан любить, я тебе не мать, но уважать ты меня должен. Меня и мои чувства к моему мужчине, который по совместительству твой отец. Я же всё для тебя делала… И сегодня я не буду врать отцу, что у тебя репетиторы.

Конечно, я совру Кристиану. Я на голову встану, лишь бы не расстраивать его. Отношения между мной и Теодором не должны портить отношения отца и сына.

Я люблю их, люблю их обоих и люблю безумно, но Теодор так сильно ранит меня, постоянно, что я уже не могу это терпеть. Он давно уже не мой Тедди… И болезнь Кристиана всё только усугубила.

В сотый раз за день иду поправлять макияж, я снова плачу… Потому что Кристиан ни в коем случае не должен видеть, что со мной происходит, видеть мои синяки под глазами, ни в коем случае! Потом, сидя на руках у моего самого сильного и самого красивого мужчины, на руках у моего дикого, но одомашненного Дома, я смогу быть самой слабой и несчастной девочкой на свете. Но пока — я самая сильная и властная женщина, которая не видит проблем. И если он ещё раз только попробует устроить мне истерику, что он не заслуживает меня, я просто не знаю, что я сделаю с этим Греем!

По-новой накрасив глаза и замазав консилером синяки под глазами, надеваю блузку и юбку-карандаш, лодочки на шпильке, Кристиан любит меня в виде его деловой девочки. В последний раз проверяю все вещи, сумку, беру важные бумаги, что передала мне заместитель Кристиана, всё на месте, но из дома я почему-то так и не могу уйти. Может, перенервничала из-за Теодора, или… Я не знаю. Я уже с ума схожу.

Мне очень нужен мой папочка…

Но и задерживаться я больше не могу. Ещё полчаса, и Кристиан решит, что я бросила его и сбежала в Европу с новеньким сексуальным охранником.

Чёрт, надо ещё раз позвать Теодора. Чтобы моя совесть действительно была чиста.

Поднимаюсь на второй этаж, я так давно не была здесь, в нашем же доме я теперь только ночую, и аккуратно стучу в дверь спальни Теодора. Он не отвечает, но и не гонит меня, поэтому я вхожу в его спальню. Постеры, его электронные барабаны, немного холодно — ничего не изменилось. Комната мрачная и притягательная.

На стене возле стола различные фотографии его родных и друзей, до сих пор. Наших с ним фото, как и семейных фото, где мы втроём, много… Значит, где-то в глубине души он всё ещё любит меня?

— Теодор, я… Ты точно не поедешь со мной?

Он отрицательно мотает головой, и я громко вздыхаю. Мистер задница повернут ко мне задницей, и я, как и раньше, чуть ли не с разбега падаю на его кровать, сильно шлёпнув его и тут же крепко обняв.

— Ай, Ана, больно же!

— Хватит нюни распускать. Переодень футболку и поехали.

— Я не хочу! Не указывай мне…

— Тедди, пожалуйста, — целую недовольного мальчишку в плечо, в ушко, и он замирает, сжав мою руку, обнимающую его. — Папа очень соскучился по тебе. Да и ты по нему, я уверена. Он там совсем один, целыми днями, ему плохо… Ему просто нужна поддержка семьи. Твоя.

Мальчишка молчит, молчу и я, одной рукой крепко обнимая его, а другой массируя копну медных волос, подстриженных в модную прическу.

— Ана, мне так страшно…

— Ты думаешь, мне не страшно? Мы справимся с тобой. А папе, помимо того, что страшно и за себя, страшно за нас. И ему очень больно, Теодор. Нам просто нужно быть вместе, обнимать его и верить в лучшее.

Теодор, наконец, поворачивается ко мне лицом, он крепко обнимает меня, тихо всхлипывая, и я целую в лоб этого несчастного ребёнка, успокаивающе поглаживая по спине.

— Я люблю тебя. Прости.

— Я тоже очень люблю тебя, моя радость. Пожалуйста, не будь со мной таким жестоким. Я тебе не мама, ты прав, но я…

— Ты ещё лучше. Моя мама Ана!

— Негодяй! — тыкаю засранца под ребра, он хохочет, боится щекотки, и я ещё немного мучаю его, пока он не начинает улыбаться, поймав мои руки. — Поехали. Папа ждёт нас, — стираю его слёзы с лица, целую в нос моего мальчишку, и он немного смущается, обнимая меня.

— Поехали.

Мне тяжело. Но ему ещё тяжелее, он ребёнок. Наш очень залюбленный ребёнок, который до сих пор в глубине души боится, что его снова бросят.