Мэбэт

— О том, что было — забудь. Нет ни чумов, ни Тропы, ни подаренных тебе лет. Теперь все иначе. Случилась перемена в небесах.

— Перемена?

— Да, великая перемена. Ты должен вернуться на небо будущего, к Ульгену и вновь стать той яркой тенью, которой ты был когда-то. У Безликого есть замысел о тебе. Это и будет та жертва мне, которой ты клялся. Сдержи клятву!

Рука Мэбэта ослабла, оружие упало в снег.

— Все к лучшему, мальчик, — продолжала Мать. — Ты родишься вновь, потом пройдут годы, ты вырастешь и станешь великим среди людей, тем, кто водит народы, приносит в мир новое знание или возглашает весть высших богов — такова будет твоя участь. Возвращайся, мальчик, не медли. Я пришлю за тобой своего вестника, орла с белой шеей, он унесет тебя от этих духов, унесет туда, где должно быть тебе.

— Но как же моя семья? — спросил Мэбэт. — Что будет с ними, пока я там, на небе, буду ждать своего рождения?

— Меня удивляют, что после моих слов, ты говоришь об этом, — промолвила Мать.

— Они погибнут?

— Они в руках судьбы… Может и погибнут, может и нет. Перемени мысли — тебе не пристало думать о людях, когда боги думают о тебе.

— Я не могу.

— Не можешь?

Дыхание рвало грудь Мэбэта, когда он повторил.

— Не могу… уже не могу не думать… Не думать о них, о тех, кого оставил и к кому возвращаюсь. Я вернусь, чего бы мне это не стоило.

Гагара взмыла в небо. Серебристый цвет ее подернулся темнотой железа.

— Ни одно из страданий не коснулось тебя. Кому ты обязан этим?

— Тебе.

— Повтори, чтобы я слышала еще раз. Может быть, кто-то из других богов причастен к тому, что ты не испытал ни тоски, ни вины, ни боли потери, и солнце твоей удачи не опускалось никогда?

— Тебе, только тебе.

— Ты помнишь о клятве? Или желаешь прибавить к своей неблагодарной памяти славу клятвопреступника?

— Нет, не хочу, — обессилено проговорил он.

— Я рада, — сказала гагара. — Жди вестника, орла с белой шеей.

Мать исчезла.

Скоро в немыслимой высоте закружило что-то огромное — орел кругами опускался с небес на Тропу Громов, чтобы забрать Мэбэта. Спускался он долго, так долго, что, казалось, крыльями своими придавливал отяжелевшую душу любимца божьего.

Вдруг заговорил Няруй, до сего времени молчавший.

— Люди спрашивали, почему я считаю своим покровителем бога, чье имя неизвестно у нас. Говорят, осталось оно от какого-то чужого племени, которое бывало в наших землях когда-то, очень давно. Я не учен в богах и не знаю, может быть так оно и есть. Я даже не помню, когда в первый раз услышал о том, что есть этот тайный могучий бог, покровительствующий воинам. Но его имя мне понравилось, и я его запомнил. Однажды, когда война привела меня в земли, где тайга дробится множеством озер и заканчивается бесконечным морем, я встретил неизвестных мне людей на огромных, окованных железом ветках под такими же огромными парусами. Те люди были в железе, но их война осталась на другом краю моря, наша — ждала нас в тайге и мы не воевали друг с другом. Те люди подтвердили мне, что и вправду есть такой бог — бог договора, справедливости и покровитель воинов. Тогда я спросил: «Какие заповеди для воинов есть у этого бога?» и мне ответили: «Заповедь всего одна: делай, что должен и ничего худого с тобой не случится ни в этом мире, ни в том. Только не произноси его имени при людях, иначе он отвернется от тебя». Я много лет воевал и понял, что лучше этих слов не изрекал ни один человеческий рот. Я делал, что должен — и мой бог не покидал меня. Поэтому мое сердце, хоть и знало тревогу, но бесконечной тоски не ведало.

— Даже в тот день, когда ты убил себя? — спросил Мэбэт.

— Вождь, столь глупо потерявший войско, не должен жить. Иначе позор и осуждение изгложут его страшнее самой беспощадной болезни. Там, в твоем становище, спасая меня от худшей участи, послал в мое сердце такую тоску, которая убила меня быстро — как стрела. В том его справедливость — ведь я никогда не нарушал законов войны и всегда делал, что должен. В том его милосердие ко мне. Чем яснее понимаю я это, тем яснее мое сердце. Ты говорил, что боги играют нами, и всякая случайность туманит ум и тяготит душу. Но ведь все просто, Мэбэт: сначала подумай о том, что должен, потом послушай свое сердце — и если это одни и те же слова, случайности не будет. Она исчезнет, как туман бежит от одного движения ветра. Тогда ты увидишь, чьи руки разрывают тебя, а чья рука ведет тебя к благу — ты доверишься ей и успокоишься. Прежде чем эта птица коснется земли, позволь спросить: о чем говорит твое сердце?

— Оно не может говорить.

Мэбэт поднял глаза, и в лицо Няруя, уже совсем прояснившееся, ударила тоска. Он видел это и сам ответил за Мэбэта.

— Оно не может говорить, потому что плачет.

Больше он ни о чем не спрашивал любимца божьего. Вильчатая Стрела встал, отошел к войску и дал команду: не спать и не выпускать оружия.

Упругими волнами падал на их головы ветер. Орел-вестник приближался к земле, касаясь огромными крыльями снега и поднимая белые сполохи.

Он сел в половине полета стрелы от Мэбэта и не двигался, безучастно глядя куда-то в пространство. Он был всего лишь вестник.

— Мэбэт, Мэбэт, — раздался голос, знакомый голос Матери. — Пришло время. Оставь оружие, оставь пса, забирайся на спину орла и постарайся глубже спрятаться в перьях, чтобы небесный холод не убил тебя. Спеши.

Мэбэт поднял пальму, выпрямился во весь рост и знаком позвал Войпеля — пес лег у ног хозяина.

— Слышишь меня! — крикнул Мэбэт, что было сил. — Слышишь меня! Отпусти орла, пусть не утруждает крылья — я не хочу лететь.

От этих слов зазвенел воздух. Но Мать медлила с ответом, и небесный вестник не двинулся с места.

— Ты слышишь меня? — еще громче закричал любимец божий. — Я не полечу на небо, я не буду рождаться вновь ни великим ни малым, я пройду до конца все чумы и доживу свой век.

Тут вновь заговорил знакомый голос, но таким страшным он еще никогда не был.

— Пища червей, понимаешь ли ты своим жалким умом, на чьем пути встаешь?

— Ты сама говорила, что мне предстоит тяжелая война — за самого себя. Я должен закончить эту войну. Пусть улетает твоя птица.

Застонало пространство и в этом стоне Мэбэту послышалось что-то краткое и повелевающее. Орел взмыл в небо и через мгновение увидел любимец божий, как падает на него скала с огромными когтями.

Первый удар Мэбэт отразил пальмой. Орел сделал второй круг. Любимец божий припал к земле и когти вестника лишь взорвали снег. Повинуясь голосу, он страшно и упорно шел на добычу. Но и в третий раз его удача лишь промелькнула — орлиный коготь зацепил малицу Мэбэта.

Снова был окрик — но уже не с неба. Няруй поднял войско и через миг вокруг Мэбэта возник купол щитов, ощетинившийся остриями железа. Орел кружил, когти хватали людей горстями, люди сыпались на землю и через мгновение вновь становились единым железным телом. Падение не калечило их.

Ни досады, ни злобы не было в вестнике, он не приходил в ярость от неудачи и ран, но лишь, повинуясь, делал свое дело. Однако, гневом исходила Мать. Скоро поняла она, что упорство не принесет пользы.

А там, в небесах нетерпение раздирало Ульгена:

— Где Мэбэт? — спрашивал он беспрестанно, чем доводил Мать до обессиливающей ярости.

Наконец сказала богиня:

— Эта тварь не хочет снова стать яркой тенью. Он погибнет, но не пойдет в небеса.

— Тогда, — сказал Ульген, — лучше для нас, чтобы Мэбэт совсем исчез. Затерялся в мирах, сгнил, обратился прахом, будто не рождался на свет. Мы же будем упорны и пусть Безликий сочтет Мэбэта своей ошибкой. А когда появится новая яркая тень — а это случится рано или поздно — пусть она будет Мэбэтом.

На том было молчаливое согласие Матери. Оно стало ее последним непроизнесенным словом в судьбе человека рода Вэла.

Угадав молчание, улетел орел, орошая землю каплями серой крови, падавшей с израненных ног. В снегу кровь обращалась в куски сырого железа.

Войско духов, потрепанное, но живое — если так можно говорить о мертвецах — собиралось вокруг своего вождя. Няруй торжествовал победу:

— Никогда не знаешь, какая война — твоя, — сказал он Мэбэту. — Теперь твоя война — наша. Так решил мой бог.