Меч князя Буй-тура

«Не от русских же дружин, право… По-видимому, как и мы друг от друга, так и хан Роман от своих завистливых соплеменников бережется, — тут же ответил он на собственный вопрос. — А еще от разбойников, промышляющих баранжой — угонами табунов и кражами скота, надо думать… — Князь почесал пятерней волосатую грудь, поправил сбившийся в сторонку крестик — подарок супруги. — И, вообще, все мы — и князья русские, и ханы половецкие — в чем-то схожи с крикливым вороньем, рассевшимся на деревьях и галдящим, а то и дерущимся так, что только перья летят, из-за лучших мест и гнездовий. Все кричат: «Мало!», все кричат: «Мое!». Разве не воронье?.. Воронье!»

И хотя Всеволод по справедливости оценил воинскую сметку хана Романа и его ближних бояр — беев, беков и узденей в умелом обустройстве стана, половецкая вежа ни в какое сравнение с русским градом или просто крупной весью не шла. Если, конечно, не считать бесчисленных куч всевозможного навоза: коровьих «лепех», конских «яблок», овечьих «орехов» — привлекающих мошкару ядреной вонью. Этого добра, что в половецких вежах, что в русских градах да весях, всегда было предостаточно. А вот кибиткам и юртам, сооруженным из жердей, войлока и шкур, а также шатрам знати, установленным в центре становища, недалеко от ханского шатра, обозначенного длинной жердью с бунчуком — лошадиным хвостом на верхушке — было далеко до рубленных из бревен и крытых тесом изб, не говоря уже о теремах.

«Эх, — загрустил князь, вспомнив родную сторонку, — где вы сейчас мои грады и терема? Что с вами деется?.. И что деется с женой-лебедушкой да детками моими?.. Как они там, горемычные?.. В Трубчевске ли?.. Или все же в Курске, куда свет-княгиня намеривалась, взяв деток и десяток гридней для охраны, прибыть, чтобы быть к нему, князю ближе и встретить его как можно раньше при возвращении из похода?.. И никакие его уговоры, чтобы находилась в крепком детинце Трубчевска и не подвергала ни себя, ни деток опасностям, не действовали. Так и заявляла раз за разом: хочу, дескать, быть к тебе, сокол мой ясный, ближе… Известное дело, если баба что втемяшит себе в головку, то того уже ни словами ласковыми, ни укором гневным не вышибить. Это как с норовистым конем, которому шлея под хвост попала — ничто его не удержит…»

Вот уже как три седмицы прошли с того злополучного дня, когда русские дружины, приведенные им и его старшим братом Игорем к Калке, пали от стрел и сабель половецких. А кто не пал, те, как и он, были взяты в полон. Раны, скорее ушибы, полученные князем в бесконечном трехдневном сражении, стали заживать. Кольчужка и щит, сработанные русскими кузнецами-умельцами, а также его воинское умение и, конечно же, везение, уберегли Всеволода Святославича от тяжких рубленых или колотых ран, сломанных костей. Ну, а ушибы, покрывавшие тело князя большими сизо-лиловыми пятнами, хоть и были болезненны до зубного скрежета, но опасности не представляли.

Воинская справа князя была снята еще в первый день прибытия в стан хана Романа Каича и теперь красовалась, как главная добыча, в шатре самого хана. Из всего боевого снаряжения князю оставлены были только сапоги из толстой кожи с широкими голенищами и тонким каблуком. Еще оставлен был и крестик на тоненькой шелковой тесемочке. Будь крестик золотым или серебряным, скорее всего, и его бы отобрали жадные до блеска злата половцы, но крестик был простой, из кипарисового древа, потемневшего от времени и человеческого пота, поэтому никакой ценности для язычников не представлял.

Идя в поход, Всеволод хотел было иметь при себе небольшой золотой крест, подаренный еще матушкой — уж очень он им дорожил, как памятью о покойной княгине — но супруга Ольга присоветовала взять с собой ее крестик, при нем же снятый ею со своей изящной шейки.

«Иисус Христос не признавал злата, — сказала она мягко. — Он предпочитал все простое. Даже чаша, из которой Он вкушал, была деревянной. Потому возьми мой простой крестик — и он, верю, сохранит тебя во время похода от вражьих стрел и мечей, от копий и сулиц. Золотые же мы наденем, когда живой и здравый вернешься домой». 

«И то верно, — согласился тогда он с супругой. — Наш далекий уже пращур, Святослав Игоревич, в походе был как простой воин. Если что и отличало его от остальных воев, так это оселедец на голове да единственная серьга в ухе с рубином и алмазами. Последуем же его примеру». — И сменил свой золотой нательный крест на кипарисовый крестик.

А вот меч, подарок Святослава Всеволодовича, несмотря на просьбы супруги не брать в поход, так как был дарен не от чистого сердца, а корысти ради и потому не принесет большой удачи, все же взял. Не послушал гласа супруги. Подумал: пустые бабьи страхи да чудачества. А, выходит, княгиня была в чем-то права. Не принес этот меч победы, не принес славы… Принес горечь поражения и плена. Впрочем, возможно, меч и не виновен в случившемся, а виновата судьба. Во всем промысел Божий…

Теперь вот эти сапоги да порты с рубахой, а еще Ольгин крестик и составляли всю княжескую справу-одежку, в отличие от пленных воев-дружинников, у которых не только сапоги и рубахи, но и серебряные да золотые нательные крестики отобрали. Пришлось самодельные делать да просить монашка-заблудыша, невесть как оказавшегося в этой веже, молитовкой освятить. Иначе — хоть в язычники подавайся. Прямо беда!

И хотя хана Романа, как и большинства мужчин-воинов, в стане не было — пошли с остальными половцами на Русь: земли, оставшиеся без князей-защитников и их верных дружин, зорить — его шатер, установленный в центре вежи, находился на месте и по-прежнему охранялся молодыми нукерами. Только ханский бунчук на нем отсутствовал. Таков порядок.

В стане же находились в основном женщины, старики да бесчисленные дети, оглашавшие становище разноголосьем: криками, шумными, доходящими часто до драк, как это бывает у всех мальчишек, играми. А еще десятка два-три воинов, назначенных ханом Романом для охраны Всеволода и пленных русичей, доставшихся хану и его орде при разделе воинского полона.

Для полона ни кибиток, ни шатров не полагалось — все, полураздетые и босые, сидели или же лежали прямо на земле под открытым небом, которое и было им шатром и хоромами. Только для князя Всеволода было сделано исключение — поставлен небольшой шатер, в котором он мог прикорнуть как темной ночкой, так и жарким днем.

Почти все русские вои, как из дружины Всеволода, так и из дружин его брата и племянников — Владимира Игоревича Путивльского и Святослава Ольговича Рыльского — были ранены. Кто легко, и так же, как сам князь, уже могли самостоятельно передвигаться, если им это позволялось; кто довольно тяжело и увечно, что без посторонней помощи не только «до ветру» сходить не могли, но и повернуться с боку на бок. И таких страдальцев было большинство. За ними приглядывали полонянки из русских же баб, а еще все тот же монашек в штопанной-перештопанной рясе, божьим промыслом оказавшийся в половецкой веже.

Время от времени раненых поил травяными отварами и местный знахарь-лекарь, то ли шаман, то ли костоправ. Он же да пожилые половчанки пользовали и своих раненых воев, которых, к скрытой радости Всеволода, было куда больше, чем русских пленных дружинников. Изрядный пир устроили русские дружинники степнякам — долго будет помниться он степному народу.

Почему половцы не добили тяжелораненых дружинников, как часто это делали ранее, когда пускались в набег на русские земли, так это, как догадывался князь Всеволод, по-видимому, из жажды возможного выкупа, а не из милосердия, о котором половцы, почти поголовно язычники, а не христиане, и думать не думали. Раньше добивали из-за того, что из русских земель до своих веж доставлять далече было. А тут — с доставкой никакой докуки: русичи сами к ним домой пришли. Так чего же лишать себя возможного куша-выкупа?..