Мечты сбываются

— Посидела бы ты в наказание за русскую книжку в той закрытой школе, в какой сидела я, в подвале, иное насчет комсомола запела бы. Ты хвалишься: закрытая женская школа для мусульманок. А вот в театральный техникум родные тебя не пускали!

— Они — старые люди и по-своему были правы. Что ни говори, а актрисы все же легкомысленные женщины.

— Может быть, скажешь, что и мы станем такими? Халима, например? Или я?

— Не очень-то Халиме с ее рябинами придется опасаться этого, если б и захотелось!

Баджи горделиво подбоченилась:

— А мне?

— Ты — другое дело, — признала Телли. — Тебя не сравнить с Халимой… Но все же…

— Хватит! — оборвала ее Баджи. — Знала бы я, что ты такого мнения об актрисах, не унизилась бы из-за тебя перед одним человеком в Наркомпросе!

Телли надулась:

— Не думала я, что станешь меня попрекать за помощь. А еще считаешься подругой.

Баджи спохватилась: всегда ее подводит язык!

— Быть может, если бы ты в свое время обратилась в комсомол, не пришлось бы тебе слышать то, что услышала сейчас от меня, — сказала она.

— Это почему же?

— Комсомол обязан помогать нам, молодым женщинам.

— Помогать нам должны отец, муж, брат.

— Сегодня отец жив, завтра мертв. Так и с моим отцом было в один дурной день. Мужья? Ах, Телли! Многие из них не столько женщинам помогали, сколько их обижали. Братья? Не думай, что всем так повезло с братом, как мне. Что же до комсомола, то он не умрет, не обидит и для каждой из нас всегда как добрый брат.

Телли упорствует:

— Как-нибудь сама себе помогу!

— Так же, как с учебником по анатомии?

— Каждая действует как умеет!

— Нет, Телли, нет! Это прежде женщины боролись за свои права хитростью и обманом. Я сама на этот счет была не промах!.. — Глаза Баджи искрятся озорством: есть о чем вспомнить! — Но теперь… — Баджи снова становится серьезной, — теперь обманом и хитростью далеко не уйдешь, многого не возьмешь. Теперь надо бороться открыто, правдой, а учат нас этой правде партия большевиков и комсомол. Поверь мне, Телли, честное комсомольское!

Честное комсомольское!

В свое время, девчонкой, Баджи божилась: «Пусть сдохну, если я вру!» Врала она часто — невозможно было не врать — и удивлялась, что остается жить. Став старше, она, если ей не хотели верить, поднимала глаза к небу и восклицала: «Клянусь аллахом!» Случалось, она нарушала клятву, но и тогда аллах ее не убивал — видно, много, у него было дел поважнее! Да, не всегда легко было сказать правду или сдержать слово, но вот теперь ей уже незачем лгать, и если все же в ее словах усомнятся, она будет говорить: «Честное комсомольское!» И ей поверят, потому что слова эти означают: если я говорю неправду, значит я недостойна быть членом ленинского комсомола!

В СТРЕЛКОВОМ КРУЖКЕ

Нет кружка, к которому Баджи оставалась бы равнодушной.

Вот, скажем, кружок кройки и шитья. Очень полезный кружок! Можно самой скроить и сшить платье по своему вкусу, сэкономив при этом деньги на что-нибудь другое. На книги, скажем. Книги-то ведь самой не написать!

Или, к примеру, фотокружок. Не бежать же за фотографом всякий раз, когда увидишь что-либо красивое или интересное, что захочется запечатлеть. А так — щелкнешь, и готово!

Нет кружка, членом которого Баджи не хотела бы состоять. Но больше всего ее привлекает кружок стрелковый.

Глаз у Баджи зоркий, рука твердая, спокойная. Выстрел! Влево, чуть выше центра мишени, появляется след от пули. Еще раз! След ложится вправо, чуть ниже центра. И — в третий раз! Пуля пронзает самый центр.

Баджи кладет винтовку на прилавок и торжествующе оглядывается: ловко? Чингиз говорит:

— Такой красавице, как ты, к лицу роза, а не ружье!

Баджи страдальчески морщится:

— Надоел ты со своими любезностями!

Телли, напротив, склонна поддержать Чингиза:

— Фехтование для женщины — это я еще понимаю: красиво и может пригодиться на сцене. Но, Баджи, скажи на милость, к чему женщине ружье?

— А если будет война?

— Не будет!

— В газетах пишут, что враг не спит.

— Если даже на нас нападут — разве смогут женщины воевать?

— А почему же нет? Мало, что ли, женщин воевало в гражданскую войну?

— Это воевали русские женщины, а не наши.

— Азербайджанки тоже в свое время воевали.

— Где? Когда? Что-то я не слыхала!

— А Хеджер, жена Качаха-Наби? Она помогала своему мужу бороться против царских чиновников, громить усадьбы беков и караваны купцов.

— Вот чудачка! Так ведь это сказка!

— Во-первых, не сказка, а героический эпос, — плохо ты слушала Ага-Шерифа. А во-вторых, если даже сказка, — немало из того, что было когда-то сказкой, стало затем былью. — Взгляд Баджи затуманивается. — Ах, Телли! Если б ты знала, как я люблю сказки, легенды!..

Телли пожимает плечами:

— Я уже вышла из того возраста, чтоб увлекаться байками для детей!

— Дело не в возрасте. Ты не обижайся, Телли, если скажу, что равнодушны к сказкам, по-моему, только дурные люди.

— Это еще почему?

— Потому что сказки, как я понимаю, — это мечты хороших людей о счастливом будущем человека. Они непременно сбываются, эти мечты, раньше, позже. Но кто же, как не дурные люди, равнодушны к мечтам о счастье человека?

До Телли не доходит философия сказки, развиваемая Баджи.

— Скажи лучше прямо: неужели ты, женщина, пошла бы воевать? — спрашивает она с вызовом.

— Пошла бы! Нашим женщинам теперь есть что защищать!

— А для чего в таком случае у нас солдаты, красноармейцы, если будут воевать женщины, актрисы?

— Для чего? Ах, Телли, неправильно ты понимаешь жизнь! Ведь если сыновья защищают свою мать-родину, неужели дочерям будет стыдно стать плечом к плечу с братьями?

Телли безнадежно машет рукой:

— Ты, Баджи, фантазерка!..

Фантазерка, чудачка… Как только не называют Баджи кое-кто из ее товарищей и подруг! Баджи, однако, не обижается: пусть Телли и Чингиз острят сколько угодно, она от своего мнения не отступит!