Мед.ведь.ма

— Люди меняются, я знаю, — твёрдо, убежденно заявил Чонгук, не готовый отступить от этой точки зрения. — Просто нужно уметь… знать, как к ним подойти, придумать что-то…

— Чонгук, иногда бывают безвыходные ситуации.

— Нет! — Он опять встал, прошелся туда-сюда, но говорил шепотом. — Вы так рассуждаете, потому что вас не сковывают рамки родства, потому что вам не приходилось совершать подобный выбор!

Хенсок пронзительно, долго смотрел на топчущегося золотого. Подождал, когда тот сам успокоится и сядет. Наконец, он сделал это, всякий шум улёгся, и в возникшей тишине можно было почти ощутить падение снежинок за окном.

— Мой мальчик, ты когда-нибудь слышал мою фамилию? — глядя за окно, на серебрящийся снег, задал вопрос старик. Чонгук на минуту задумался.

— Нет, настоятель, никогда.

— Ян. Моя фамилия Ян, мой мальчик, — медленно протянул Хенсок. Он не моргнул, не вздрогнул, а плавно, как небеса роняют снежинки, выпустил из себя эти слова. Золотой опешил, уставившись на настоятеля.

— Вы… из клана Ян?

— Да, я мужчина из клана Ян. Знаешь, что это значит? — Хенсок обернулся к нему. — Что я не имел права быть сильным воином, я должен был исполнять самые грязные и никчёмные дела в Шаньси, быть пушечным мясом, наниматься в шестёрки к чужим группировкам, чтобы добывать информацию и доставлять её правящим женщинам. Перетаскивать через перевалы ящики с ружьями, мучить пленниц, если такие появятся. Гордиться тем, что истинный ханец, потомок великих амазонок. — Чонгук не смел перебивать, пытаясь увериться в том, что настоятель древнего корейского монастыря — китаец, и имя его, конечно же, как у всех золотых, вымышленное, взятое в какой-то период жизни. — Нынешние генеральши — внучки моей старшей сестры. Попробуешь угадать, что с ней случилось?

— Вы её убили? — снизошло озарение на Чонгука.

— Да, — признал беззастенчиво Хенсок. — Я поведаю тебе историю полностью. — Укутавшись поплотнее в плед, старик начал повесть: — Мой отец тоже был золотым, поэтому я ханец лишь наполовину. Он воевал с японцами в Китае пять лет, пытаясь остановить их беспредел, предотвращая, по возможности, ад оккупации. Но и после войны проблем в Китае оставалось немало, пришлось там задержаться… и появился я, — Хенсок ухмыльнулся, — но, пользуясь послевоенной неразберихой, разрухой, он сумел украсть меня, как собирался сделать и твой отец. Но второй раз такой номер не прошёл… Мой отец никогда не скрывал, кто моя мать, я всегда знал, что в Шаньси у меня есть сёстры, кузины, племянницы. Я всегда мечтал побывать там, когда вырасту, стану воином, выйду за стены Тигриного лога. И вот, как только это произошло, когда мне было лет двадцать, мы с друзьями отправились на наше первое дело. Это была вторая половина шестидесятых годов в Китае, разгар Культурной революции, ужасы правления Мао, выпятившиеся в движении хунвейбинов****. Ты слышал о таком?

— Да, я читал, настоятель.

— Они творили такие бесчинства, что нельзя было оставаться в стороне. Они издевались над людьми просто так, устраивали пытки на потеху, оправдываясь верностью Мао, свой трудоголизм в карательных мерах они свято чтили. Это были страшные годы в Китае, Чонгук. Там смешивалось всё: национализм, жадность, зависть, извращенный садизм, присущий некоторым людям, массовый психоз, страх и фанатичное следование политическим идеалам. Наш отряд отправился туда, мы разъезжали по провинциям и спасали, кого могли. Многих ведь замучивали насмерть. Так мы добрались до Шаньси. В провинции жило, и живёт наверное, множество монголов, они часто первыми попадали под руку. Несмотря на то, что Китай многонациональное государство, ханьцам только дай повод показать, кто в доме хозяин. Я услышал об одной особенно усердствующей студентке, она была активной коммунисткой и с её лёгкой руки в день в тюрьмы утаскивали десятки человек. Я узнал имя, это была моя старшая сестра. Она была на хорошем счету у чиновников, ей светила должность в бюрократическом аппарате партии, у неё была безукоризненная репутация, потому что она не покладая рук, ища врагов строя и Великого Кормчего. Проблема шаньсийских женщин всегда была в этом, Чонгук, они плохо борются, но хорошо подстраиваются, а подстраиваются под силу, какой бы она ни была. Амазонки не сопротивлялись хунвейбинам, они яро участвовали и шли лёгким путём, чтобы жить спокойно и благополучно. Они до сих пор такие, заключат договор с кем угодно, лишь бы их не трогали. — Хенсок покачал головой. — Мы с ребятами, даст посмертное блаженство им Будда, ворвались в один из участков, где проходили «допросы». Юные девушки, подростки, молодые парни были привязанными к табуреткам, их били, обливали водой, и на всё это спокойно смотрела моя сестра. В таких случаях размышления отменяются, обычно мы убивали негодяев, освобождали невиновных. Но я пощадил сестру, я захотел объяснить ей, что она не права. Остальных мерзавцев мы прикончили, пленённых отпустили, а вот с сестрой я завёл воспитательную беседу. Она покаялась, плакала, что выхода не было, что иначе в стране не выживешь. Я жалел её, успокаивал, предлагал уехать в Корею, начать другую жизнь, но она сказала, что у неё ребёнок от одного из начальников тюрьмы, что тот её принудил спать с ним, и без ребёнка она никуда не уедет. — У Чонгука ёкнуло сердце. Он словно услышал речь Минзи. Неужели веками эти женщины не меняют методы, и они всё равно работают? — В результате я простился с сестрой, считая, что она больше не ввяжется в такие бесчеловечные вещи. А десять лет спустя, после смерти Мао Цзэдуна, когда я с товарищами снова сновал по Китаю, нас выследили шаньсийские девушки-убийцы. Мир был другим, эпоха сменилась, хунвэйбинов не было, но люди оставались всё теми же… Амазонки убили двух моих друзей. Вместе с оставшимися золотыми мы расправились с воительницами, оставив одну, чтобы объяснила нам, зачем они сделали это? Оказалось, что их послала моя сестра, отомстить мне за то, что я сломал ей карьеру, и после бойни в участке, после которой она единственная осталась жива, она не смогла заслужить доверие партии, не подвинулась к деньгам и власти. — Хенсок перевёл дыхание, откинувшись на стенку. — Я мог бы просто больше никогда не связываться с ней, избегать её, не приезжать в Китай, брать задания в других регионах, но я поехал в Шаньси, нашёл её и убил. Потому что она убила моих братьев, боровшихся за справедливость и добро, за свет и любовь, а она готова была уничтожить всё ради власти, богатства и признания. Я убил её, потому что некоторые люди не меняются, Чонгук.

Парень сидел, обескураженный, понимая, как похожи были их с настоятелем судьбы, но он не мог представить себя проживающим такую же жизнь. Где найти правильные решения, где взять волю поступать, сообразно долгу?

— Я говорю тебе это не для того, чтобы ты мог убить своих сестёр. Я говорю тебе это для того, чтобы ты знал, итоги бывают разные, и каждый сам берёт на себя ту ответственность, которую способен нести. Если у тебя не поднимется рука на родного человека, то никто не поставит тебе это в упрёк. И пусть Будда поможет тому, чтобы нынешние шаньсийские женщины были лучше прежних.

— Спасибо, что были откровенны, — встал Чонгук, поклонившись настоятелю. — Я… обещаю хорошо подумать.

— Иногда стоит прислушаться к сердцу, а не мозгам, — посоветовал Хенсок.

— Если оно заговорит, я учту его мнение, — изобразил попытку улыбки золотой, и вышел, пожелав старику спокойных снов. Ему было пока не так уж много лет, возможно, когда-то он станет более суровым, или чувствительным, но на данный момент Чонгук решил, что ему было бы легче никогда не возвращаться в Китай. Никогда.

ФИНАЛ

Я уже увидела Тигриный лог почти во всех нарядах, кроме осеннего. Прибыв сюда в начале января, я прожила два с лишним месяца в пышных снегах, потом встретила весну, волшебное цветение огромных садов монастыря, затем опадание лепестков, и вот, наступило лето, солнечное, жаркое, зелёное.

Только первую пару недель я обвыкалась, осматриваясь и знакомясь со всеми и всем, а потом пошло, как по маслу. Обитатели Лога, действительно, были как одна большая семья. Уже в феврале я не называла Хенсока никак, кроме «дедушка», и моя душа радовалась появляющейся улыбке на его лице.

К сожалению, я не дождалась возвращения друга моего отца, мастера Хана, потому что он был убит на том задании, в которое отбыл перед моим приездом. Я видела только урну с его прахом, которую привезли бывшие с ним воины. Большинство учеников сильно страдало от его смерти, некоторые плакали. Я, совсем не зная этого человека, почему-то заплакала тоже. Уже в мае в монастырь заглянул красивый юноша, о котором мне сказали, что он сын покойного. Посетив место захоронения отца, он безмолвно простоял там и, не обронив ни единой слезы, вскоре уехал. Мне казалось, что его мучения бьют изнутри настолько сильно, что их можно почувствовать на расстоянии, но то, с каким хладнокровием он держался, покорило меня. Золотые были поистине сильными мужчинами, не только физически, но и закаленные сердцем.

С тех пор, как я сняла бинты с заживших ладоней, я не испытала ни одного видения. Не знаю, что тому причиной, оставшиеся ожоги на коже, или какие-то внутренние изменения? В любом случае, я была довольна от того, что сводящие с ума иллюзии прошлого и будущего прекратились. Я спокойно бралась за поручни, посуду, одежду, грабли, вёдра. Но больше всего мне нравилось браться за ступку, готовить отвары и лечебные супы, чтобы поднимать мальчишек на ноги после каких-нибудь болезней: простуды, расстройства желудка, растяжений и ушибов. Я готовила мази и разные зелья, всё, чему научила меня бабушка, и удавалось достаточно хорошо. В основном я приводила в порядок любого болящего за сутки, и, как утверждали сами адепты, моё касание снимало у них любую боль. Но я думаю, что причина тут уже не в моих способностях, а том, что им тут не хватает женского внимания. При данных обстоятельствах, даже моя необычная, не самая притягательная внешность отходила на задний план.

Кроме меня была ещё Заринэ, но с ней ребята держались намного строже, может, из-за страха перед Лео, а может потому, что Заринэ сама держала себя обособленно. Хотя, вопреки предостережению дедушки, мы с ней неплохо поладили, и забавно смотрелись вместе; она, смуглая, черноволосая, черноглазая и всегда одетая в тёмное, и я, альбиноска с голубыми глазами, носящая белый тобок, чтобы не выделяться из толпы воинов-монахов. Как две шахматные королевы, мы нередко садились с ней на лавочке, неподалёку от столовой, и следили за двумя её сыновьями, Хо и Шером. Оба эти имени переводились, как «тигр», одно с китайского, другое с фарси. Но младшего сама Заринэ называла чаще «Шерхан», повторяя за учениками, которые прозвали так ребёнка в честь персонажа из произведения «Маугли». Так что, не соблюдая старшинства, именно второй был «царь-тигр», а не первый.

Жители Лога сказали, что прежде Заринэ никогда не задерживалась тут, на верхних ярусах, и спешила уйти в их с Лео дом за кладбищем, а с моим появлением немного оживилась и почувствовала себя свободнее. Мне это льстило. Я получала удовольствие каждый раз, когда осознавала свою нужность, свою пригодность, то, что я способна сделать чей-то день добрее, веселее, легче. Как мне тогда и сказал Ви, от своих страданий избавляешься, избавляя от страданий других. И это действительно работало.

Ви. Они с Чонгуком уехали тогда на следующий же день, предварительно прогулявшись со мной по монастырю, показав мне всё. Но если Чонгука с тех пор я видела совсем немного, то Тэхён возвращался каждый месяц на два-три дня, которые почти целиком и полностью проводил со мной. В марте он даже приезжал дважды. Во время его отсутствия я сильно беспокоилась, ведь знала, чем занимаются золотые за стеной. А он был моим духом, и мне постоянно казалось, что если что-то с ним случится, то я немедленно почувствую, увижу, узнаю, услышу. Тэхён был золотой нитью магического клубка, который соединял меня со всем миром. Именно он был мне самым близким, с ним я делилась всем, мы обсуждали любые темы, усаживаясь в моей комнате. О своей любви он больше не говорил и не вспоминал, и в последнее время я стала задумываться, а что же теперь испытывает ко мне Тэхён? Только братские чувства? Я напросилась ему в сёстры, и это помогло мне прийти в себя, избавиться окончательно от налёта той грязи, в которой пробыла два года. А теперь, ожив, мои глаза видели в нём весьма привлекательного парня, и мне стоило усилий продолжать думать о нём всё так же, как о брате.