Медленные челюсти демократии

И странный эффект социальной растерянности: прежде понятия «национализм» и «национал-патриотизм» вызывали только брезгливость у интеллигентного человека. У отцов живы в памяти кампании против космополитов и дело врачей, а деды — те помнили и погромы. Жива была в памяти война и расовая теория Гитлера, газовые камеры, в которых душили евреев. И стыд был вчера еще силен в обществе — нормальный гражданский стыд за то, что кого-то могут замучить по причине его неверного происхождения. Казалось, эту инъекцию стыда общество получило надолго — но нет, совсем нет! К ним, к ведунам-евразийцам, к диким певцам Пятой Империи Российской, к национал-патриотам потянулись вполне приличные люди — кто из эстетического любопытства, кто а поисках острых ощущений, а кто оттого, что другой оппозиции капиталистической казарме просто нет.

Парадоксальным образом, для того чтобы отторгнуть эти явления как анти-гуманистические, явления вопиюще дурного вкуса, исключительно пошлые — надо будет заодно отказаться от многого в свободной культуре Запада, от такого, что уже вошло в обиход современного салона. Особенность мутации состоит в том, что национализм перенял эстетику западного модернизма, он стал авангардом общественного сознания. Чтобы сказать, что поэт, водящий за собой ватагу бритых наголо головорезов, — это гадко, надо также признать, что культовый писатель, фотографирующийся голым с самурайским мечом в руках и устраивающий путч на военной базе, — это тоже довольно противно. Надо будет сказать, что д'Аннунцио и Мисима — это невероятная безвкусица, что Йозеф Бойс — язычник, фашист и дурак, что авангардизм современного мира — это редукция христианского искусства в угоду паганизму. Надо будет сказать, что свободное самовыражение индивида в современном западном обществе — это в большинстве случаев просто развлекательный шум, поскольку этому индивиду выразить совершенно нечего. Надо будет назвать современный авангард тем словом, какое он заслужил, — салонная пошлость. Но ведь так никто сказать не осмеливается, мы живем в мире фетишей. И не приходится жаловаться, что один из фетишей вдруг оказывается нацистским. Он вообще-то обязательно таким окажется — идолы они обычно все таковы. Но неужели можно свалить одного идола, не тронув другого?

А раз принимаешь пра-символы Бойса, квадратики Малевича и прочую иррациональную магическую атрибутику, отчего бы заодно не принять и евразийскую тематику с ее магическими элементами. Шаманизм культуры двадцатого века стал общим местом, и либеральный интеллигент испытывал двойственное чувство от всей этой абракадабры — и опасно, а как манит! Никто, кроме самого либерального интеллигента не виноват в том, что почва под его ногами зашевелилась, из-под земли стал выворачиваться новый участник событий — национализм.

Произошло нечто очень простое, очень предсказуемое: национализм вооружился западной эстетикой — точно так, же как это сделал некогда царь Петр. Реформатор Петр разрешил цивилизаторский вопрос по-солдатски просто: объявил собственный народ варварами и строительным материалом, и прилепил на корявое крепостное здание России европейский фасад с колоннами. Так же точно решился вопрос нового национализма сегодня.

Пока новоявленные Герцен и Тургенев выясняли, что же потребно русскому народу: социализм, демократия, революция или либеральная цивилизация, — начальство осваивало совсем иную идеологию. Справедливости ради надо отметить, что современные Тургенев с Герценом не были бескорыстными борцами за истину — но верткими служилыми людьми, лакеями при капитале, а таким людям не пристало сетовать, что начальство их обмануло: уж если служишь по найму, то приготовься и к тому, что тебя уволят. Начальство присматривалось, прислушивалось, использовало те из служебных записок, что годились — и, как результат, образовало идеологию, в которой западные методы управления используются наряду со славянофильской риторикой, и все это для достижения абсолютно архаичной, привычной модели тотальной власти. Да так ли противоречит это западному правлению, как кажется? В конце концов, политика Гизо и теория Карла Шмитта — разве они не описывают необходимость номенклатурного правления?

И национализм, и славянофильство — чем же они могут помешать новой элите? Разве касте браминов не нужны кшатрии? Отчего бы не прикормить националистов, не подержать их у стремени? Так банды рэкетиров, чьи паханы теперь заседают в Госдуме, никто и не думал распускать: рядовым исполнителям, шестеркам, по-прежнему идет зарплата, чтоб не расслаблялись пацаны, ждали приказа, полировали мастерство. И бритые мальчики-нацисты тоже ждут своего эзотерического часа.

Россию шатало как пьяного меж двух осин — кидало то к демократам, то к либералам, — но путь казался самому пьяному прямым: дорога ведет в цивилизацию. А начальство глядело, как его шатает, выгадывало, выжидало. И выждало. Отчего-то в мозгах либеральной интеллигенции сложилось наивное убеждение, что с национализмом надо бороться западным влиянием, прогрессом, средствами дизайна, абстрактного искусства, высокой модой и инсталляциями. На самом деле все эти замечательные вещи фашизму и национализму нисколько не мешают. Напротив.

В эти пьяные годы, в годы воровства и холуйства, пока демократы выясняли, который из них люб власти, пока политологи придумывали, как подтасовать очередные выборы, — в эти годы выковывалась новая русская имперская идеология. Начальство у нас терпеливое, наши правители это «люди долгой воли», если пользоваться термином Эволы. Либералам они давали завязать связи на Западе, привлечь инвестиции, покататься по разным странам. И одновременно пестовали неграмотных юнцов с шестистрелами на рукавах, с безумным блеском в очах, с обиженными взглядами. Придет время, они понадобятся, эти «молодые волкодавы» (цитата из песенки, которую они сами любят: «бритый затылок, черный рукав, это идет молодой волкодав»). Их руками утвердится «новый порядок», когда основы — цивилизаторские, прогрессивные основы — будут завезены отрядами снабженцев-западников. Вот еще завезем тех. оборудование — и можно начинать. Вот еще немного достроим с помощью Запада нашу отечественную модель демократии — и можно спускать с поводка прикормленных юнцов.

Бедные западники, наивные либералы, как искренне они строят Новую империю, как уповают на прогрессивное начальство, которое тоже любит рок- оперу и устриц! Они даже встречаются на концертах с начальством, они пользуются одинаковыми кредитными карточками, у них есть общие знакомые — и мнится: ну уж это навсегда теперь, это общая цивилизация такая. А начальство просто ждет, пока банковское дело наладят, пока компьютерам молодежь обучится. А там — поглядим.

У нас по недоразумению считают западником Петра Первого на том лишь основании, что он учился у Запада. А то, что эти уроки нужны именно для войны с Западом, для вырывания у Швеции приморского куска, для окончательного подавления вольностей Малороссии — про это знать необязательно. Позвольте, так какой же Петр западник — если он как раз с Западом воевал? Вот Ленин, например, с Западом помирился — заключил Брестский мир. А Петр — воевал. Как так? Непонятно. Именно с Петра началось подлинное закабаление Малороссии — в нарушение всех бывших при объединении договоренностей. То, что именно с Петра Первого принцип престолонаследия в России был разрушен, и произвол в выборе преемника стал принципом русской монархии — про это мы знать не хотим. Однако именно Петр законом от 5 февраля 1722 года отменил прежний порядок соборного собрания, заменив его личным усмотрением царствующего монарха. Никогда, «ни в какой стране верховная власть не проходила по такой ломаной линии», — говорит Ключевский, — и в дальнейшем наши просвещеннейшие монархи «достигали власти не по какому-либо порядку, установленному законом и обычаем, но случайно, путем дворцового переворота или придворной интриги». Надо обладать поистине титаническим воображением, чтобы в произволе, навязанном преобразователем, усмотреть западный тип либерального порядка. Это безусловно был порядок — но порядок, присущий нашей земле, тот самый порядок, что сегодня возродился в институте преемников. И если это время считать временем зарождения подлинной российской цивилизации — то наша цивилизация получила самое отвратительное воспитание. «Зерна российской цивилизации согрелись и взошли в грязи регентства», — сказал однажды де Местр, а сегодня мы вправе добавить, что зерна российской рыночной демократии согрелись и взошли в грязи разбоя и холуйства. И привычка благодарить правителей за даденную свободу — холуйская привычка, поскольку свобода принадлежит человеку по праву рождения, и благодарить за нее зазорно. Нет оснований умиляться просвещенности монарха — на это может подвигнуть только вековая рабская привычка смотреть снизу вверх. А никто из российских владетельных хамов не заслужил такого взгляда.

То, что просвещенная Екатерина ввела на Украине крепостное право, то, что при ее просветительном правлении случилось восстание доведенных до крайности рабов, — про это знать не хотим. Мы видим в царице — подругу энциклопедистов, мы верим в наше начальство, обуянное западными настроениями, верим в либеральную русскую власть. Немец — управляющий «крещеными медведями» (выражение Бисмарка) это ведь хорошо, думает всякий западник. Немец принесет порядок, а вместе с порядком и гражданские свободы прихватит, — и верим мы в это дикой, детской верой, вопреки историческим фактам, вопреки здравому смыслу. Откуда бы взяться в алчных немецких князьках свободолюбию? Что кроме упорства и последовательности в закрепощении принесли они в русскую власть?

А власть русская ведет себя всегда одинаково: придерживает национализм про запас, пока цены на нефть хороши, пока не переняли еще корабельного дела у Запада, не отлили новые пушки. И что бы ни строили на этой земле, какую бы социальную модель ни перенимали — в основе русского варианта всегда будет лежать один и тот же принцип — крепостничество. А прогресс этому принципу нисколько не противоречит, как выясняется.

Так, в целях прогресса вводили крепостное западничество, затем крепостное просвещение, крепостной коммунизм — а сегодня построили крепостной капитализм (или, как его застенчиво именуют, «демократическое общество с рыночным хозяйством»).

«Рабство существует в России потому, что оно необходимо, и потому, что император не может без рабства», — сказал ехидный французский католик, учитель Чаадаева. Значительно хуже то, что без рабства не может не только русский император, но и русский интеллигент-правозащитник. Условия, в которых этот интеллигент сможет обратиться на Запад, будут созданы царем лишь тогда, когда он в достаточной степени колонизирует свой народ, когда насупит на шею рабу полновесной стопой. Вот когда сложатся новые правила холуйства, тогда и можно будет заняться просвещением. Впрочем, не интеллигент, и даже не сам царь получает всю полноту власти в России, меняющей вооружение, проходящей процесс переоборудования.

Если кому-то подлинная полнота власти и достается при крепостном порядке западничества — то гвардии. Великий итог русских преобразований — символическая смерть Петра Первого! Петр слабеющей рукой вывел слова «Отдайте все…», а кому — не написал, помер. И при разрушенном институте наследия, при полном хаосе преемников и претендентов, богачей и нуворишей — реальная власть закономерно перешла к гвардии, устроившей за тридцать лет семь переворотов.

И сегодняшняя история подтвердила историю вчерашнюю. Как из либерального западничества вызревает имперский национализм, из демократии — казарменный устав, из правозащитников — офицеры госбезопасности, из западной либеральной фразеологии — почвенная доктрина; этот краткий курс русской истории нам был прочитан всего лишь за двадцать лет.