Медная пуговица. Кукла госпожи Барк

Как видите, товарищ генерал, особенно ценного в показаниях шофера Кружельника не было, и я решил сам произвести допрос. Он сразу же не понравился мне, хотя следователь не должен поддаваться внешним впечатлениям и настроениям минуты. Был вежлив, спокоен, без намека на лесть. Держался он независимо и свободно — так, словно беседовал со своим старым знакомым. Отвечал толково и ясно, смотрел прямо в глаза. Все, что он говорил, было логично и обстоятельно, и все–таки во мне росло недоверие и неприязнь к нему.

— Откуда вы родом?

— Из Варшавы. Я жил там до тех пор, пока не призвали в армию.

— Женаты?

— Нет!.. Была мать. Умерла за год до войны. Есть или, вернее, была сестра, моложе меня. Когда началась война, она еще училась. Слышал, будто бы жива… бежала от немцев, но не знаю, правда ли.

— Почему вы отказались от армии Андерса?

— Раздумал… сначала хотел уйти, а потом решил остаться… Не все ли равно, где воевать с немцами, лишь бы воевать, к тому же отсюда ближе к Варшаве.

— Вы в Куйбышеве познакомились с Юльским?

Кружельник глянул на меня, помолчал, подумал и сказал:

— Нет, раньше. В Куйбышеве мы просто встретились… случайно…

— Где?

— В казарме. И он и я попали в одну и ту же формировавшуюся часть. Потом меня, как шофера, перевели в автобазу, а Юльского…

— А Юльского? — переспросил я.

— …взяли ненадолго вторым шофером к генералу Андерсу. Он хороший механик, знает языки, воспитанный человек. Иногда даже заменял переводчика при беседах офицеров с английскими чиновниками из посольства.

— Почему же такой приближенный к Андерсу, нужный и полезный человек вдруг отказался уйти с Андерсом?

— Точно не знаю, но однажды, как–то вскользь, Юльский сказал мне, что его очень обидели, не дав ему офицерских погон. Он честолюбив и счел себя оскорбленным. Кроме того, он очень беспокоился о своем отце, оставшемся в Польше, и надеялся хоть что–нибудь узнать о нем.

— А кого вы вместе с Юльским посещали на этих днях? — вдруг спросил я и спросил так, наобум.

Кружельник посмотрел на меня.

— В городе?

— Не–ет… о городе поговорим после, нет, не в городе, а недалеко от него.

Арестованный пожал плечами.

— Мало ли где бывают шоферы… То на складах дивизии, то в госпиталях, то в АХЧ, то еще где–нибудь вроде Садков.

— Вот, вот, об этом именно я и спрашиваю, — сказал я. — Когда и для чего вы поехали с Юльским в Большие Садки?

(Если вы забыли, товарищ начальник, напоминаю: «Садки» — это больница для сумасшедших.)

— Во–первых, там как раз и работала врачиха, с которой спутался Юльский, но поехали мы туда не потому, что это было его дело, а потому, что Юльский сказал, что среди больных есть один из моего родного Старе Място, одного из районов Варшавы. Я, конечно, заинтересовался, ведь всех оттуда я знаю, надеялся, может быть, услышу что–нибудь о сестре. Но поездка оказалась напрасной. Человек этот был не из Старе Място, да вдобавок совершенно больной. Он чего–то все пугался, бормотал о расстрелянной Ядзе, о детях, лежавших на снегу, потом стал дуть на стенку и отгонять чертей… Я скоро уехал, так и не поняв, зачем Юльский взял меня с собой в больницу…

— Разве он не познакомил вас с докторшей? — спросил я.

— Нет!.. Он прямо засекретил ее… Я просил его познакомить с ней, но он промолчал. Да, по–моему, он ее тогда тоже не видел. Пока я ходил в больницу, он зашел во флигелек к знакомому.

— Какому знакомому?

— Не знаю, я и видел его только мельком, маленького роста, пожилой господин…

— Русский?

— Не знаю. Он не сказал ни слова, только улыбнулся и махнул нам рукой на прощанье, когда Юльский садился в машину.

— А вы знаете, что Юльский исчез? — спросил я.

Кружельник улыбнулся.

— Пан капитан шутит. Зачем ему прятаться? Женщину он не убивал, она сама себя лишила жизни, а если Юльский будет прятаться, так его же назовут дезертиром и будут судить.

— Конечно, но он из двух зол выбрал меньшее: пусть судят его товарища и соучастника в то самое время, когда он будет уже далеко.

— Меня… судить? — удивился Кружельник. — Но за что? Я, правда, поступил нехорошо, что согласился помочь ему.

— Бросьте, Кружельник, оставьте в покое врачиху, она такая же любовь Юльского, как ваша…

— Что вы говорите, пан капитан? — побледнев, сказал Кружельник. — Я, конечно, поступил плохо, желая помочь товарищу, но я всегда был честным человеком и честным поляком и не понимаю, о чем вы говорите.

— Понимаете, Ян Кружельник, понимаете. Вы отлично знаете, что Юльский был шпион, что врачиха эта убита им и что этот маленький человек был немецким диверсантом…

— Езус–Мария… что вы только говорите, пан капитан? Или я сошел с ума или вы!! Какой человек, какая врачиха? Да я ее не видел никогда, а человечка этого всего одну секунду, когда он провожал Юльского… Да Юльский не мог быть их шпионом, он так ненавидел Германию… Вы шутите, пан капитан, и очень жестоко. Я не заслужил такой страшной шутки.

— Это все, что можете сказать?

— Все… мне больше нечего говорить. Во всяком случае, я сказал все, что знаю.

— Отведите его! — приказал я.

Кружельник помертвевшими глазами смотрел на меня.

— Я не сделал ничего дурного, я честный человек, — упавшим голосом произнес он.

Его увели. Я взял машину и сейчас же поехал в Садки, чтобы найти маленького человечка или хотя бы узнать о нем.

Директор больницы, доктор Кашин, сказал, что в больнице такого человека не было, но что во флигеле, занятом уже с месяц назад посторонними людьми, кажется, находился кто–то подобный. Когда я спросил его о состоянии здоровья больного, приходившего к полковнику с жалобой на привидения, Кашин удивленно сказал:

— Как?.. Разве вы не знаете, что он умер?

— Умер?.. Когда и от чего?

— Через два или три дня после возвращения из штаба, а умер от паралича сердца, если не ошибаюсь, это легко выяснить по книгам. Кстати, ведь этот больной юридически был не наш…

— То есть, как не ваш?

— А так… Он прибыл сюда откуда–то из Польши, и только по настоянию врача и вот этого самого человечка из флигеля я и поместил его в своей больнице.

— Врача? Мужчины или женщины? — спросил я.

— Женщины. Капитана медслужбы Красновой, работавшей в вашем штабе. Она сказала, что он необходим для каких–то целей.

— А этот человек?

— Он не вмешивался в разговор, но было очевидно, что больного привез сюда именно он, тем более, что больной до поступления к нам провел несколько дней с ним, во флигеле.

— А не бывал ли у вас молодой польский солдат?

— Шофер, Юльский? Как же, бывал и очень часто. Милый, обходительный, вежливый человек…

— А другой какой–нибудь шофер или солдат.