Медная пуговица. Кукла госпожи Барк

— Прекрасный бриллиант нуждается в хорошей оправе… От этого он выглядит еще ярче, — сказал я, делая снова глоток.

— О–о, вы так думаете!.. Мне это приятно слышать, хоть я и понимаю, что вы — джентльмен, сказавший даме комплимент. Итак, когда же я представлю вас госпоже Генриэтте Янковецкой, прекрасной даме и владелице этой записной книжки?

— Прошу меня извинить, но могу быть к вашим услугам только в пятницу на той неделе, — сказал я, внутренне восхищаясь тем, как она, не ответив на мой вопрос о Зосе, так непринужденно и ловко вела беседу со мной.

— На той неделе, — раскрывая лежавший на столе перекидной календарь, как бы про себя, повторила госпожа Барк, — а–а… очень хорошо… в пятницу в двенадцать часов дня я должна быть на приеме у местного мага и кудесника Го Жу–цина. Вы слышали о нем? — внезапно поднимая на меня глаза, спросила она.

— Как вы сказали — Го… — силясь повторить имя мага, сказал я.

— Го Жу–цина… Это фокусник и чародей. Очень интересная личность, многое из того, что предсказывает он, сбывается. Конечно, все это случайно, но все–таки им интересно заняться… Так вот, приезжайте ко мне, милый полковник, ровно в одиннадцать часов. У меня уже будет мисс Генриэтта, и мы после ленча втроем поедем к этому знаменитому магу. Хорошо?

Я поклонился и, сопровождаемый ею, пошел к выходу.

В передней показалась взволнованная Зося. Она что–то быстро шепнула хозяйке. Госпожа Барк улыбнулась и, взяв меня под локоть, сказала просто:

— Мой дорогой сэр, я вас прошу подождать одну–другую минуту, пока слуги уберут воду, разлитую на лестнице… или… — она на секунду задумалась и затем самым сердечным тоном продолжала: — Или даже будет лучше, если Зося проводит вас по внутреннему ходу… Эти иранские слуги так медлительны и нерасторопны, что могут надолго задержать вас. Ведь мы же друзья, не правда ли? — и решительно добавила: — Зося, проводите господина полковника через запасной ход.

Я снова поклонился и пошел по коридору за спешившей, все еще взволнованной Зосей. Проходя по коридору к круто спускавшейся винтовой лестнице, я глянул в оконце и чуть не вскрикнул от изумления. Через двор шел тот самый маленький человек, который, посетив меня в городе Н., на Западном фронте, жаловался на осаждавшие его привидения. Но теперь он держался уверенно, спокойно, солидно и одет был не в жалкую поношенную пару, а военный костюм с нашивками полковника какого–то государства. Форма его была слегка похожа на американскую, но поперечный погон оранжевого цвета и высокая тулья фуражки были мне незнакомы.

Зося раза два вполоборота оглядывалась на меня, но, видя мое ровное, безмятежное лицо, успокоилась. Спускаясь по винтовой лестнице во двор, я полусмеясь сказал:

— Зося, мне, право, не хочется уходить отсюда.

— От госпожи Барк? — лукаво спросила она.

— Нет… от Зоси, — продолжал я.

Она искоса глянула на меня, улыбнулась и молча покачала головой.

— Зося, я через неделю снова буду у госпожи Барк… Подумайте и скажите, могли бы мы с вами пойти в кино, в кабаре или просто погулять и покататься.

Она снова покачала головой и тихо сказала:

— Зачем это?.. Не надо… — но ее смеющиеся глаза снова, будто случайно глянули искоса и, встретив мой взгляд, загорелись шаловливым огоньком.

Она проводила меня через весь двор. У ворот я взял ее руку и крепко пожал.

— У нас не принято, сэр, пожимать руку прислуге, — сказала она, пытаясь отдернуть ладонь.

— У кого «у нас»? — спросил я.

— У англичан и американцев, сэр.

— А у нас, у русских, у славян, принято, а так как мы с вами не американцы, то, значит, нас это не касается… До свидания, Зося.

Девушка вдруг как–то съежилась, испуганно осмотрелась по сторонам и неожиданно быстро, почти бегом, направилась к дому.

Я вышел на улицу. У подъезда стоял новенький военный автомобиль со странным оранжево–синим флажком на радиаторе. Шофер, посасывая трубку, читал газету и не заметил, как я, медленно проходя мимо, внимательно оглядел машину, привезшую маленького человека к журналистке Эвелине Барк.

Быстрота, с которой рабочие переделали кабинет, поразила меня. Прошло не более трех–трех с половиною часов, а работа уже была закончена. Стены комнаты обтянуты цветным шелком, все ковры и гобелены, плинтусы, карниз и подоконники сняты и заменены. Камины прочищены, решетки надраены до режущего глаза блеска, зеркала сменены новыми, мебель унесена, а на ее место поставлены золоченые, стиля ампир, стол, кушетка, диван, козетки и еще какие–то мудреные штуки, на которые опасно было сесть, так хрупки и воздушны они были на вид.

В моем кабинете, на месте прежнего рабочего столика, высился большой, министерского типа, письменный стол со множеством ящичков, с десятком отделений, с разнообразными украшениями, с вырезанными на толстенных ножках психеями и амурами. Одна ножка изображала Вакха, сидящего на раздувшемся бурдюке с вином, другая — Геркулеса, сражающегося с лернейской гидрой, третья — пьяного католического монаха XIII–XIV веков, как бы соскочившего со страниц «Декамерона». Аббат пил вино из огромной чаши, а большой, круглый его живот, прикрытый сутаной, незаметно переходил в толстое и прочное подножие стола. Четвертая ножка была столь фривольного и веселого характера, что даже сами рабочие, видимо, устыдившись явной откровенности вакхической группы, повернули ее к стене, плотно прижав обнаженную вакханку и догнавшего ее сатира к пышному шелку занавесей. Все стало пышно и… безвкусно. Столы с бумагами еще не были внесены. Я пошел в комнату, где находились они. У дверей стоял караул, возле которого, смешно вытаращив глаза и опасливо поводя ими по сторонам, стоял Сеоев. Завидя меня, он шагнул навстречу и, делая таинственное лицо, потянул за рукав в сад. Там он с тем же заговорщическим выражением лица молча сунул мне бумагу.

— От товарища генерала, — тихо сказал он и для чего–то осмотрелся по сторонам, но, кроме кустов, цветов и скамеек, вокруг ничего не было.

Я открыл конверт.

«Александр Петрович, в вашем кабинете находится вделанный в ножку письменного стола микрофон, вернее, микроскопический диктограф, обладающий огромной звуковой силой. Он передает подслушивающим нас «друзьям» все наши разговоры. Не показывайте вида, что знаете о нем. Как только прочтете эту записку, сейчас же приходите ко мне, на женскую половину дома. Здесь микрофонов нет, уважаемый Таги–Заде украсил ими только европейскую половину своего дома».

— Видали! — прерывая мое молчание, сказал сержант. — Какие штуки строят, прямо немецкое гестапо… Я, товарищ полковник, сразу же заметил проволоку, которую рабочие заделали в стену в вашей спальне и сверху закрыли шелком и коврами. Хотя я и не очень ученый, однако же понял, что тут что–то нечисто, и не показал виду, что заметил, а этот самый, сволочь…

— Кто это? — спросил я.

— Да этот собачий сын, наш хозяин, взял меня под ручку и повел по коридору, и так сладко стал говорить разные вещи… И к себе звал, и коньяком угостить обещался, а в это время рабочие машинки спрятали, да ведь как ловко, если не знать, то ни за что не найдешь… — возбужденно рассказывал Сеоев, все еще озабоченно оглядывая каждый куст и дерево, мимо которых мы проходили с ним.

— Не беспокойтесь, сержант, мы предвидели подобные сюрпризы. Будьте осмотрительней. Я убежден, что это не последние штучки врагов.

Когда я вошел к генералу, он сидел на ковре, подложив под голову мутаку, и делал заметки в своей записной книжке. Завидя меня, он отложил ее в сторону:

— Вы уже знаете, что у нас обнаружен микрофон и, конечно, понимаете, кто и где сидит, слушает и будет записывать наши беседы?

Я кивнул головой.

— После вашего намека я решил, что нас хотят присоединить к звукозаписывающему аппарату.