Медное небо

– Да-да.

– А Ник к Августину ушел? Ну, тогда он придет неголодный.

– Может быть. Я убежала!

И Селина скользнула в приоткрытую дверь.

Ирма подошла к окошку и оперлась ладонями о холодный подоконник. По тротуару, затаптывая только выпавший снег, шли девушки с сумочками через плечо, многие с длинными волосами, рассыпавшимися по плечам из под вязаных шапочек, с зацепившимися за пряди пушистыми хлопьями. Молодые люди студенческого вида с рюкзачками на спине, пожилые домохозяйки, тянущие тележки на колесиках с покупками.

Ирма задернула прозрачный тюль и отправилась по пустой квартире. Зашла на кухню. Приложила руку к теплым печным кирпичам, постояла, греясь. Понюхала сладковато пахнущее тесто, медленно ползущее к краю кастрюли. Почесала за ухом спящего на батарее кота.

Вернулась в комнату, полистала толстую тетрадь с потрепанными углами. Картинки - карандашные, акварельные и вырезанные из журналов. "Секретики", завернутые в треугольником сложенную страницу - стих, признание, необычайно остроумная надпись "тут ничего нет".

Побрела в гостиную и открыла крышку пианино. Не садясь, наиграла одним пальцем короткую мелодию, потом другую... побежала в прихожую, стащила с верхней полки шкафа старый палантин Селины, который та иногда носила осенью и весной. Обернула его вокруг шеи, закинула конец через плечо, представляя, что это - изысканное боа. И снова заиграла, напевая на пол-октавы ниже, чем обычно, низким, интригующим, как ей казалось, голосом.

– Звезда нашего кабаре, Ирма Лодзак.

Она благосклонно улыбнулась несуществующей публике и продолжала петь увереннее и громче. Затем раскланялась, снисходительно принимая овации и цветы. Изящно оперлась рукой о комод, опустив локоть рядом с белоснежной вышитой салфеткой. Взяла со стола ручку и, небрежно закинув голову, поднесла к губам. Ручка была в длину сигареты с мундштуком, и Ирма неспешно выпускала невидимые колечки дыма.

Ник Лодзак шагал по промерзлой дороге, оставляя следы на свежевыпавшем снегу. Он поднимался в гору, к монастырю, и высокое белое здание храма со шпилем, целящим прямо в небо, становилось все ближе, серые перины туч нависали, почти задевая иглу стального шпиля. Вошел в ворота вместе с редкими паломниками. Редкими - оттого, что в будние дни экскурсий тут было мало, а до вечерней службы оставалось еще несколько часов. Ник зашел в храм, прочитал короткую молитву (сегодня он был не в молитвенном настроении). Потом неспешным шагом направился к братскому корпусу, зданию старинному, массивному, с галереями и арками. Заходить туда мирянам не то, чтобы настрого не разрешалось, но не приветствовалось. Ник остановился поодаль, рассеянно оглядывая присыпанные снежком туи, какой-то кустарник с мелкими листочками, газоны с пожухлой травой. Он выжидал момент, чтобы юркнуть в дверь главного входа.

Августин, послушник, крался по коридору. Освещенные пространства он перебегал на цыпочках, по темным шел, стараясь слиться с колеблющимися около стен тенями. Электрические лампы, сделанные в виде факелов, освещали каменный истертый пол.

– Кто-то шебуршится возле кладовой, - послышался издали настороженный голос. Стены отразили его гулким эхом и отправили звук гулять вдоль по коридору вместе со сквозняками.

– Мышь, - ответил второй равнодушно.

Звук шагов и голосов становился тише - уходят.

– Но там что-то звякнуло, разве мышь может...

– Сквозняк стукнул рамой. Оставьте, брат Целестин.

Ушли. Августин пошарил в широких карманах рясы - вот ведь слух, и звякнуло-то еле-еле. Нет, ничего не разбилось. Пригнувшись и прислушиваясь, осторожно отправился дальше.

Одна из теней - послушнику показалось, что это тень факела шевелится от сквозняка - отслоилась от стены и помахала Августину рукой.

– Я тут, - сдавленно прошептала тень.

– Тихо, тихо, - испуганно замахал ладонью Августин.

Он вытянул из кармана ключ от кельи и, озираясь, провернул его в замке. Впустил Ника и быстро зашел сам. Щелкнул выключателем. Желтая лампа в простеньком абажуре осветила келейку с каменными стенами, маленькое окошко. Перед окошком на подоконнике, образованном толщей стены, лежала стопка книг, потрепанная тетрадка.

Августин запер дверь и выставил на стол бутылку белого игристого староградского. Ник вытащил из рюкзачка сверток с чуть подостывшей жареной колбасой, пакетик соуса, нарезанный ржаной хлеб. Пальто перекинул через спинку стула. Единственного - Августин сел на кровать.

– С завершением сессии, друг!

Ник важно кивнул в ответ.

Селина вышла из серого неприметного здания. Оно хоть и находилось почти на главной площади, но, в отличие от прочих центральных достопримечательностей Старограда, было выстроено лет семьдесят-сто назад без особой фантазии - очевидно, в нем располагались торговые фирмы и деловые конторы.

Заглянула в сумочку - дамскую, изящную, но довольно объемную. По крайней мере, в ней умещались перчатки, несколько мягких упаковок кошачьего корма, книга в дорогу, толстая тетрадь, расческа, кошелек. Селина постояла несколько секунд, вытащила тетрадь, закусив губу, посмотрела на нее... встряхнула головой, отгоняя какие-то мысли - видимо, невеселые, потому что брови хмурились, между ними виднелась морщинка, пока совсем тонкая, скорее, только еще намек на будущую морщинку, и все же... Но она заставила себя смотреть спокойно, так что ни следа огорчения или разочарования больше не нельзя было заметить.

Селина обежала взглядом площадь, тихую под падающим снегом, серую от ранних сумерек, с многочисленными брусчатыми переулочками, расходившимися от нее в разные стороны. Поглядела было на стоянку такси, потом чуть заметно качнула головой и отправилась к остановке трамвая.

В трамвае было тесно, душно и одновременно холодно. Селина заплатила кондуктору и стала смотреть в окно - в небольшой клочок оконного пространства между плечами и головами, где убегали назад дома, фонари, вывески. Селина думала о том, что одна небольшая дверца в другую, более интересную жизнь, очень ненадежная дверца... но но где найдешь лучшую?
– закрыта. Напрасно она надеялась на толстую тетрадь.

Еще она думала, что пространство ее жизни сужается. Лавка канцелярских товаров, кухня, интересы брата и сестры. И это все, а дальше станет еще меньше. Год назад Августин ушел в монастырь, перестал у них бывать, как раньше, почти каждый день. Хотя он - всего лишь друг и сосед, не родственник, но стал как родной. Старше Ника на два года, вечно в каких-то старых курточках или поношенных пальто со слишком короткими рукавами. Понятно, что тетке он тоже не слишком был нужен, она думала, как своих бы прокормить и присмотреть. Он был сирота. Как и у Лодзаков, родители умерли десять лет назад во время эпидемии. Ирме тогда недавно исполнился год - ну, это и к лучшему, она и не помнила родителей. Нику было восемь, и он уже все понимал и переживал... А самой Селине тогда исполнилось семнадцать, и запомнила она о том самом первом времени после похорон только бесконечные хлопоты - о том, чтобы младших отдали ей в опеку, о том, как не забросить лавку - чем иначе кормиться? Ей казалось, что она отлично понимает свое положение. А теперь кажется - нет, ничего она не понимала.

Ни учебы, ни семьи. Но раньше думалось - как много дел, как разнообразна жизнь, дети, их друзья и подруги, школа... А Ник с этого года студент, и его толком и не видно целыми днями. Ирма... Несколько лет, выйдет замуж и она. И что останется ей самой?

Хорошо, сказала она сама себе. Останется кот, будет новая толстая тетрадь. А у Ирмы и Ника появятся семьи, дети, и она станет приглашать их к себе в гости. И все, в конце концов, будет прекрасно.

Вечером Ирма стояла у окна с куском мясного пирога. Ник позвонил, сказал, что придет к восьми, но они не выдержали и сели ужинать чуть раньше. Сладкий пирог, впрочем, Селина резать не стала, сказала, что надо оставить хоть что-то для торжественного отмечания. Вот и ждали Ника - это же его праздник, конец сессии. Вот и он. Рюкзачок за спиной, снежинки на шапке, на темных волосах челки. Прошел мимо катка, не выдержал, разбежался и проехал, размахивая руками. Ловок!