Мефистон. Кровь Сангвиния

Кохат снова открыл огонь, уже не пытаясь целиться, и вновь его взгляду открылся лишь пейзаж из подсвеченных синими вспышками трупов.

— Покажись! — заорал он.

— Ты убьешь меня, даже не узнав мое имя? — В вопросе незримого собеседника не было злости: лишь легкое удивление.

Священник выплюнул новое проклятие, осознав, что источник голоса находится прямо над ним. Он посмотрел наверх и увидел сгусток мрака — тень среди теней; и тень эта заслоняла пылающие небеса, пикируя прямо на него. Кохат в панике попятился, спотыкаясь о камни, и дал очередь вверх. В дульной вспышке синего пламени пресвитеру открылось зрелище столь ужасающее, что он закричал.

Залитые кровью развалины породили свое воплощение — гиганта, словно высеченного из того же багрового камня, белолицего демона, летящего на черных крыльях смерти.

Пресвитер стрелял, но все было тщетно. Каждый разряд лишь разбивался об освежеванные мускулы и освещал гротескное лицо — маску из потрескавшегося алебастра. Когда же Кохат увидел глаза чудовища, то зарыдал, ибо уловил в дьявольском взоре средоточие всего того безумия, что охватило несчастный мир.

Ноги пресвитера подкосились. Он споткнулся о расколотую колонну, ударился головой и рухнул в канаву, потеряв сознание.

Когда же священник пришел в себя, то увидел, что чудовище стоит к нему спиной. Светало, и теперь Кохат понял, что ошибся. Бескожие мускулы оказались на самом деле прочной броней, сделанной искусно и старательно по образу и подобию ободранной плоти. Должно быть, крылья почудились ему от ужаса; однако незнакомец и вправду был великаном — ростом почти в два с половиной метра. Сначала священнику показалось, что перед ним смертный воин, но затем свет переместился на руины и скользнул по коже гиганта. Тогда Кохат осознал, что перед ним призрак.

К облегчению священника, зловещий дух не смотрел на него. Призрак сидел рядом с трупом одного из драгун, что пришли из столицы. Осколок пробил шлем и череп несчастного; в сером веществе мозга кишела целая стая голодных молочно-белых червей. Призрак внимательно наблюдал за этим жутким зрелищем. При всем своем страхе священник не мог отвести взгляда, чувствуя неестественное желание узреть, что же делает дух. Он смотрел, как великан снимает латную перчатку и выводит на грязной земле причудливые символы. Затем дух вытащил из-под мантии длинный церемониальный нож, рассек ладонь и сжал кулак. Меж пальцев его заструился ручеек крови. Падая на знаки, алые капли растекались вдоль них так, словно были живыми и знали предназначенный им путь. Когда жуткие письмена заполнились кровью, они замерцали, будто в ней содержалась металлическая пыль. Призрак прошептал что-то неразборчивое и опустил на багровые буквы рассеченную ладонь. В тот же миг знаки зашипели, вздулись пузырями, и, когда дух отвел руку, экклезиарх увидел, что теперь слова выжжены на земле.

Кохат с трудом заставил себя отвернуться от причудливого обряда, осознав, что сейчас, пока монстр поглощен своим трудом, у него есть возможность бежать. Он осторожно приподнялся, стараясь не шуметь.

— Что ты видишь? — вдруг спросил призрак, кивнув на изувеченное тело. Голос его был холодным и нечеловеческим.

Больше всего на свете Кохату хотелось бежать, но, глядя на труп, он вспомнил все ужасы, которые видел за последние несколько месяцев, все акты кровопролития, вызванные бессмысленной войной. Ярость закипела в нем и подсказала неожиданный ответ:

— Напрасную жертву.

— Напрасную? — повторил призрак, не оглядываясь. — Странный выбор слова, пресвитер Кохат. Что может быть достойней борьбы за выживание? — Он взял одного из извивающихся червей. — Это понимают даже низшие существа, а тебе и мне открыты куда более высокие истины. Мы служим до самой смерти, пресвитер Кохат, до самой смерти. Так было всегда. — Гигант помедлил, стирая кровь с руки. — Или, быть может, вы усвоили новую философию?

— Выживание? — побагровел Кохат, обводя рукой сцену резни, развернувшуюся в отдалении. — И где же ты его увидел?

Призрак обернулся и поглядел в означенном направлении, явив исхудавшее лицо, белое, словно кость. Во тьме умирали гвардейцы из бесчисленных полков, рубили и стреляли друг в друга среди пожаров. Но еще более жалкое зрелище являли собой Дети Обета — жрецы из братства Кохата. Они стояли на коленях и молились, держа дискосы и кадила, даже когда их расстреливали из лазерных ружей. На лице духа не отразилось ни тени чувств, охвативших священника.

— Откуда тебе известно мое имя, призрак? — процедил священник, ища взглядом выроненный пистолет. — Призрак?..

И тогда, к ужасу пресвитера, фантом посмотрел прямо на него. На мгновение Кохат встретил взгляд его жутких глаз.

— Что ты видишь? — повторил гигант, все еще держа в руках червя.

— Смерть… — выдавил Кохат.

Земля неожиданно сместилась и швырнула пресвитера вперед. Задыхаясь, он приземлился всего в нескольких футах от призрака.

— Приглядись.

Вместо этого Кохат обернулся, чтобы взглянуть на умирающих собратьев, протянул к ним дрожащую руку.

А затем против воли его голова дернулась назад, и личинка оказалась перед самым носом экклезиарха. Вымазанная в крови, набухшая, сжимающаяся и извивающаяся меж пальцев призрака. Кохат уловил переливчатый блеск и пригляделся. Плоть личинки медленно разошлась, высвобождая прозрачные крылышки.

— Смерть или перерождение?

В голосе призрака звучало сомнение. Он действительно хотел услышать ответ. Пресвитер осмелился заглянуть духу прямо в глаза. Увиденное в них сокрушило его разум, и Кохат завопил — так громко, что его вопль был слышен даже сквозь грохот битвы. А когда крик умолк, священник уже отошел в мир иной.

Глава 3

Либрариум Сагрестия [4] , Аркс Ангеликум, Ваал

4

Ризница (итал.).

В округлой башне пробил колокол, призывая сонм горбатых призраков, и те хлынули из теней: бледные, истощенные сервы, семенящие на паучьих лапах саванты и закутанные в мантии писари с трубчатыми конечностями. Все они печатали на бегу, стуча по керамическим клавишам пальцами с металлическими суставами, и пели гимны, исторгая их из смазанных маслом глоток. Когда весь этот поток затопил крытые переходы башни, те наполнились шелестом пергамента и звуками хоралов, в которых смешались восторг и страх.

С увеличением толпы росли общие смятение и исступление; вскоре слуги стали беспорядочно метаться по украшенным множеством статуй залам либрариума. Крепостные яростно спорили о точном значении сигнала тревоги, в то время как сервописцы с пустыми глазами извергали на них потоки данных, выдавая перфоленты лязгающими руками. Казалось, что вот-вот суматоха может привести к насилию, но тут в центр вышел гигант в полночно-синих доспехах и навис над собравшимися. При себе Луций Антрос имел украшенный посох высотой почти с него самого. Им он и ударил несколько раз в плиты, оповестив о своем присутствии.