Мегрэ напуган

Таким вот - с торсом, устремленным вперед и руками в карманах - он смотрелся скорее студентом последнего курса, чем женатым мужчиной и отцом семейства.

Они не могли переговариваться пока шли по улице Рабле, ибо голоса разносились далеко, а Мегрэ со спутниками отдавали себе отчет в присутствии совсем рядом, позади, троих постовых. Ален вздрогнул, когда на углу площади Вьет буквально наткнулся ещё на одного, которого не заметил.

– Наверное, они понаставили их по всему городу?
– тихо пробормотал он.

– Наверняка. И предусмотрели смены караула.

В ночи светилось мало окон. Издалека, если в вглядываться, вдоль данной улицы Республики, вдали просматривались огни кафе "У почты", до сих пор не закрывшегося, а два-три отдельных прохожих, мелькнув, тут же исчезли.

На всем пути до дома следователя они не успели обменяться даже десятом фрау. Шабо, скрепя сердце, спросил вполголоса:

– Зайдете?

Мегрэ отказался.

– Не стоит будить твою матушку.

– Она не спит. Никогда не ложится, пока я не вернусь домой.

– Увидимся завтра утром.

– Здесь?

– Я загляну во Дворец правосудия.

– Прежде чем лечь, я ещё должен кое-кому позвонить. Вдруг что новое обнаружили?

– Доброй ночи, Шабо.

– И вам тоже, Мегрэ и Ален, всего хорошего.

Они пожали друг другу руки. Скрип в замочной скважине, и спустя мгновение дверь захлопнулась.

– Можно я провожу вас до гостиницы?

На улице - ни души, только они вдвоем. У Мегрэ молнией мелькнуло видение: доктор выхватывает из кармана нечто вроде обрезка свинцовой трубы или разводного ключа и обрушивает его на голову комиссара.

– Охотно пройдусь с вами.

Некоторое время они шли молча. Ален никак не решался заговорить. А преодолев робость, начал с вопроса:

– И что вы об этом думаете?

– О чем?

– О моем отце?

Что мог бы ответить ему Мегрэ? Для него представлял интерес сам факт постановки доктором этого вопроса и то, что тот навязался им в попутчики исключительно ради того, чтобы задать его.

– Не думаю, что ему счастливо живется, - все же в полголоса заметил комиссар, впрочем, без особой в том убежденности.

– Неужели есть люди, довольные своим существованием?

– Бывает, хотя бы на какое-то время. А вы что, горе мыкаете, месье Верну?

– Я не в счет.

– Однако и вы стараетесь взять от жизни свою толику радостей.

Выпуклые глаза уставились на комиссара.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ничего. Могу сформулировать иначе, если вам так хочется: абсолютно несчастных людей нет. Всякий так и норовит за что-нибудь да уцепиться и создать для себя какую-нибудь разновидность благоденствия.

– Вы осознаете, что это значит?

И добавил, не дождавшись ответа:

– Знаете ли вы, что именно в результате такого вот рода поисков, так сказать, компенсации неблагополучия, попыток несмотря ни на что все же поймать за хвост птицу счастья, и рождаются всевозможные мании и зачастую возникает неуравновешенность психического состояния? Посетители кафе "У почты", потягивающие сейчас вино и играющие в карты, пытаются убедить самих себя в том, что находят в этом удовольствие.

– А вы?

– Не понимаю, о чем вы?

– Разве вы не ищете для себя аналогичных возмещений или, как вы говорите, "компенсаций"?

На этот раз Ален забеспокоился, заподозрил, что Мегрэ знает больше, чем говорит, и застыл в нерешительности: стоит ли ему и дальше углублять разговор.

– Решитесь ли вы, к примеру, отправиться сегодня вечером в район казарм?

Комиссар спросил это скорее из жалости, дабы избавить Алена от его сомнений.

– Вы в курсе?

– Да.

– С ней говорили?

– Долго.

– И что она вам рассказала?

– Все.

– Я неправ?

– Не мне вас судить. Ведь вы сами заговорили об инстинктивном стремлении людей чем-то заменить неудовлетворенность бытием. А как насчет компенсаций у вашего отца?

Они понизили голоса, благо уже подошли к открытой двери отеля, в холле которого горела лишь одна зажженная лампа.

– Почему притихли?

– Потому, что не знаю ответа на этот вопрос.

– Не заводит ли он интрижки на стороне?

– В Фонтенэ точно нет. Слишком он всем известен, и его похождения сразу бы выплыли наружу.

– А вы? О вашем романе знают?

– Нет. Со мной дело обстоит иначе. Не исключено, что во время поездок в Париж или Бордо отец позволяет себе поразвлечься.

Он прошептал для самого себя:

– Бедный отец!

Мегрэ удивленно взглянул на него.

– Вы его любите?

Ален стыдливо признался:

– Во всяком случае мне его жалко.

– И так было всегда?

– Еще хуже. Сейчас мать и тетка слегка успокоились.

– В чем они его упрекают?

– В том, что он простолюдин, сын скототорговца, пьянствовавшего в деревенских кабаках. Курсоны так и не смогли простить ему, что стали в нем нуждаться, понимаете? А во времена старого Курсона ситуация была ещё тяжелее, ибо был более несносным и грубым, чем его дочери и сын Робер. И до самой кончины отца все Курсоны будут относиться к нему оскорбительно за то, что живут исключительно его щедротами.

– А как обращаются с вами?

– Как с Верну. И моя жена, дочь виконта де Кадёй, выступает с ними в союзе.

– Сегодня вечером вы намеревались мне сообщить именно об этом?

– Не знаю.

– Может, хотели поговорить об отце?

– Мне желательно было узнать ваше мнение о нем.

– А не были ли главным образом озабочены тем, чтобы выяснить, не разузнал ли я о существовании Луизы Сабати?

– Кстати, а как вы вышли на нее?

– Через анонимку.

– Следователь знает? А полиция?

– Их это не колышет.

– Но они займутся этим?

– Нет, если достаточно быстро выявят убийцу. Письмо-наводка у меня в кармане. О встрече с Луизой я Шабо не сообщал.