Мельбурн – Москва
Шрифт:
Машины у нас не было, а я как раз в то время насмотрелась мультиков про капитана Пауэра и жутко боялась заходить в вагон – они в Сиднее трехэтажные, и мне казалось, что с верхнего уровня сейчас прыгнет Ястреб. Я отказывалась идти к станции, и бедный папа нес меня, тихо плачущую, на руках, а я была уже большая и довольно тяжелая. Когда подъезжал поезд, он накрывал мне чем-нибудь голову, чтобы я ничего не видела, и, заскочив в вагон, сразу взбегал по лестнице наверх.
Конечно, когда мы переехали в Мельбурн, у него уже появилась возможность пригласить для меня педагога русского языка. Очень симпатичная старушка-эмигрантка Фрима Израилевна, педагог с сорокалетним стажем, приехавшая из Ростова к взрослым детям, занималась со мной три раза в неделю, как она
Однажды, уже лет в пятнадцать, я спросила у папы, зачем мне нужен русский язык – неужели мы собираемся вернуться в Россию. Он ответил: «Я-то нет, а вот ты…. Кто знает?». Глаза у него при этом стали такими печальными, что больше я ничего не стала спрашивать – ушла в свою комнату и села учила наизусть заданное мне Фримой Израилевной стихотворение поэта серебряного века Александра Блока. Закрыв уши, повторяла: «Ночь, улица, фонарь, аптека», а сама думала о папе – что же его так мучает? Ведь он сам любил повторять, что это великое счастье – то, что нам удалось уехать из этой проклятой страны….
Тогда, в раннем детстве, я никогда не задавала папе вопросов типа: «Для чего мы сюда приехали? Где наш дом? Где мама? Почему с нами нет Мишки?» Не спрашивала и позже – когда мы уже переехали в Мельбурн, и я достаточно повзрослела. Зачем спрашивать, если ответ, я знала, находится в моей памяти – мне нужно было лишь осознать смысл запечатлевшейся в детском мозгу сцены на кухне, а помнила я все, до единого слова и жеста родителей. Почему? Потому что тот день полностью изменил мою жизнь. Никого ни о чем не спрашивая, я пыталась до всего дойти сама. Сколько мне было, когда пришло понимание, – четырнадцать, пятнадцать? Не помню, но знаю точно: именно тогда я твердо решила все отсечь и забыть. Навсегда. Так зачем теперь, когда мне больше двадцати, вновь вызывать откуда-то этот кошмар?
– Я помню все, что надо, папа, – твердо сказала я, – ты знаешь, какая у меня хорошая память. Но ее я не хочу помнить. И… я не хочу ничего о ней знать.
Папа печально вздохнул.
– Хорошо, не будем об этом, я только хотел сказать…. Это она, – он провел пальцем по прекрасному лицу томно смотревшей с фотографии женщины, – твоя мама. Когда-то я безумно любил ее, потом презирал и ненавидел, а теперь… не знаю. Наверное, каждый имеет право выбирать в жизни свой путь. Если без меня тебе вдруг станет очень одиноко и горько….
– Нет! – закричала я. – Папа, разорви эту фотографию, пожалуйста, я никогда, слышишь, я…. Иначе, я сама разорву!
– Погоди, не кричи, не перебивай, мне трудно говорить. Не вини ее, она… Я помню тот день – лето… рано, а солнце уже взошло. Вышел из дому на работу, а она мела тротуар у подъезда. В грязном халатике, на волосах какая-то жуткая косынка. Остановилась на минуту, посмотрела на меня, улыбнулась, сказала: «доброе утро». Как она была красива, боже мой! В тот день я потерял голову, Иногда говорю себе: надо было думать, ей было только девятнадцать, а мне уже тридцать восемь, и я был достаточно опытен в отношениях с женщинами. Но когда вспоминаю ее…. Нет ни о чем не жалею, у меня было десять лет счастья, и у меня осталась ты. Ты… похожа на нее, те же глаза, тот же рот, такие же волосы – пышные, хотя и светлые. Не уничтожай фотографию. Так вот, что я хотел сказать? Да, вот что: у тебя есть два брата, Мишу ты помнишь, – голос его задрожал, и по исхудавшей щеке неожиданно покатилась слеза, – младшего ты никогда не видела, но… он тоже твой брат, у вас троих одна мать. Я… просил Сэма Доули найти их, они живут в США. Я не хотел ничего о ней знать все эти годы, но ты должна. И если вам когда-нибудь придется встретиться, помни одно: это твоя мать, и я… я любил ее.
– Хорошо, папа.
Не сказав больше ни слова, я положила фотографию вместе с альбомом на прежнее место, заперла потайной ящик секретера на ключ и мысленно пообещала себе никогда больше его
не отпирать.На следующий день папы не стало. Прощаясь с ним перед кремацией, я сунула ключ от секретера в карман его пиджака, коснулась губами холодного лба, а потом долго следила глазами за медленно вплывающим в дверцу печи гробом.
Глава третья
После похорон Марудины провели в Мельбурне еще две недели, опасаясь оставить меня одну, потом вернулись в Сидней. Ехать с ними я наотрез отказалась – нужно было начинать другую жизнь. Без папы. Через неделю после их отъезда позвонила Грэйси.
– Прими мои соболезнования, Натали, дорогая, прости, что не могла сделать это раньше – почти месяц провела в Новой Зеландии. Работа. Увидимся?
Мы встретились через день в том же кафе в Шампань Лонж, и вид у Грэйси был крайне утомленный.
– Ты не больна? – невольно вырвалось у меня.
– Хуже, – она слабо улыбнулась и махнула рукой, – целый месяц проработала в кабинете семейного врача помощницей медсестры. Пациентка и ее муж пытались сфабриковать обвинение в неэтичном поведении, устраивали всевозможные провокации. Собирались содрать с бедняги крупную компенсацию – суды обычно в таких случаях принимают сторону пациентки. Хорошо, он вовремя подсуетился обратиться к нам. Теперь они будут сами платить по полной за ложное обвинение.
– Но как же? – ужаснулась я. – Ты ведь не имеешь права фиксировать на видео момент осмотра.
– Конечно, нет, а то все было бы в сто раз проще. Но есть моменты, которые юридически мы имеем право фиксировать, и это очень кропотливая работа. Детектив-профессионал должен быть подкован в юриспруденции. Ладно, как у тебя идут дела, Натали?
Я лишь пожала плечами – как могли у меня идти дела? Не было папы, а все оставалось прежним.
– Стараюсь оттянуть момент, когда придется разбираться в своих финансовых делах, – я тяжело вздохнула.
– Это неминуемо, – сочувственно отозвалась Грэйси, – нам с Денисом здорово повезло, что всем занимается дедушка, хотя доход нашей семьи, разумеется, много меньше твоего.
Действительно, им здорово повезло, а вот мне придется общаться с агентом по недвижимости и знакомиться с отчетом о полученных доходах. Придется иметь дело с менеджером, который перечисляет мне дивиденды с акций компании, а также с адвокатом, контролирующим правильность начисления налогов. В принципе, можно всего этого и не делать – просто использовать те суммы, которые поступают на мой банковский счет, – но папа советовал всегда и все держать под личным контролем.
– Если честно, Грэйси, мне это кажется странным, но я еще живу. Кстати, два дня назад я оставила работу в компании. Окружающие считают это естественным – ведь мне осталось менее полугода до окончания университета.
– Наверное, предполагается, что через полгода ты вернешься? – с легким смущением в голосе она отвела глаза.
– Пока в разговоре со мной кто-нибудь нет-нет да вставит «когда ты, Натали, опять приступишь к работе….». Но ты ведь знаешь, что у меня другие планы. Да, и еще: с сентября начну посещать краткие курсы по праву. Ты права – детектив должен быть юридически подкован, – я со смехом процитировала фразу с сайта моих курсов по праву при мельбурнском университете Ля Троб: – «Вы изучите право и научитесь использовать это с максимальной пользой для клиента».
Грэйси смотрела на меня долго и задумчиво, и постепенно в ее взгляде появилось нечто вроде понимания.
– Знаешь, Натали, давай, закажем еще кофе, – она подождала, пока официант поставит перед нами чашки, высыпала в свой кофе сахар, помешала и только после этого вновь заговорила: – Скажи, ты сама себя понимаешь?
– Думаю, да, – с некоторым вызовом в голосе ответила я, тоже бросая в кофе сахар.
– Прежде ты была вполне довольна своей жизнью и выбранной специальностью. Работа менеджера по персоналу тебя устраивала, тебе нравилось общаться с людьми, а потом вдруг….. Ты можешь продолжить свое образование и получить степень доктора психологии, я знаю тебя и вижу, что это твое. Быть детективом – не твое.