Мелодия встреч и разлук

— Вот видишь. Так что принимай критику с благодарностью. Учись извлекать пользу. Сценарий будем переделывать, ясно?

— Ага. — Алина неожиданно чувствует, что перспектива переработки сценария ее не расстраивает, а, наоборот, заставляет радоваться лишней возможности провести с ним время. Он заканчивает мастерскую Хуциева, знает испанского…эля, и у него голубые глаза. Последний пункт решает все. Алина влюбляется. Да нет. О своей влюбленности в молодого симпатичного режиссера трещат все девчонки в их классе. Он умный, высокий и в отличие от знакомых сверстников уверенно ходит на двух ногах. Все старшеклассницы теперь оккупируют зеркала за несколько часов до его появления в интернате и без конца переодеваются, надеясь (дурочки), что он обратит внимание на по-новому уложенные волосы, поярче подкрашенные губы и одолженную у соседки кофточку («Уж на мне-то она, ясное дело, лучше сидит»). Алина другая. Ей незачем выглядывать из комнаты или прогуливаться по коридору в «невинном» ожидании его прихода. Она — начальник. Она — фигура. Она — априори значимое лицо. Но как из лица превратиться в интересную девушку? Неужели уподобляться дурочкам, что без устали выщипывают брови и обесцвечивают волосы, чтобы стать единственными и неповторимыми, а становятся в итоге не отличимыми друг от друга, мало выразительными особами, не вызывающими ничего, кроме недоуменной, сочувственной улыбки. Нет, жалость Алине не нужна. Ей бы хотелось понимания, преклонения, восхищения, банальной романтики, наконец. Алина позволяет себе мечтать, но особых иллюзий не питает. Как достичь желаемого, не обладая примечательной внешностью? Должен быть способ, и не один. Разве все счастливые люди красивы? Скорее наоборот. Значит, у нее есть шанс. Алина старается. Она всегда готова помочь, подсказать, поднести, поучаствовать, отозваться. Она полностью отвечает своей «должности» помощника режиссера. Она становится необходимой. Вот он входит в репетиционный зал и уже не проносится первым делом к своему креслу, ни на кого не глядя, а останавливается на пороге, обводит глазами помещение, спрашивает строго:

— Где Алина?

Ответ неизменен:

— Я здесь.

А дальше: «Подай! Принеси! Убери! Построй! Исправь! Переставь! Подскажи! Переделай!»

— Пожалуйста. Вот, возьми. Сейчас сделаю, Дэн. Все готово, Дэн.

И еще: «Где сценарий? Что за текст? Почему не выучены роли? Что с суфлером?»

— Сценарий на столе. Текст мы с ребятами писали. Роли подучим. Суфлер заболел.

А потом: «Невозможно работать! К чертовой матери! Все к чертовой матери! Это не сценарий, а говно. Полное дерьмо, а не текст. Нет, придется все писать заново. А где? Где писать, я вас спрашиваю? Когда? Вы хоть понимаете, что мастеру необходимо создать условия? Гений не способен творить в каморке под лестницей!»

Алина долго не могла решиться отреагировать на эти слова так, как задумала. То ли действительно волновалась и никак не могла собраться с духом, то ли мешали знания о том, где писал свои картины, например, Пиросмани.

Но однажды она, приказав себе ни в коем случае не покраснеть, протягивает ему бумажку с адресом:

— Здесь можно работать над сценарием в тишине и покое. А я вам помогу, если можно.

Теперь он приходит каждые выходные. Честно работает с текстом. Заставляет Алину думать, штудировать словари синонимов и перечитывать классику. Ругает, не щадя, но и хвалить не забывает. От обидных слов Алина плачет в подушку, а малейшее одобрение заставляет ее летать по коридорам интерната от субботы до субботы. Она верит: еще немного терпения, и он перестанет смотреть на нее свысока, перестанет приказывать и начнет советоваться, интересоваться ее мнением, считать его весомым и значимым. Она перестанет быть слугой, превратится в друга, а уж от дружбы до любви… Почему-то это расстояние кажется Алине коротким. Она даже не предполагает, что иногда такой путь оказывается бесконечным, а цель — недостижимой.

39

Славушка!

Ты спрашивала меня об Алине. Да, она приходила снова. Я, кажется, начинаю понимать, зачем она ищет общения. Ей необходим кто-то, с кем можно поделиться волнениями души. И, скорее всего, выбрала она меня не из-за какой-либо душевной привязанности, а по причинам вполне рациональным. Во-первых, я все-таки имею непосредственное отношение к психологии и многое могу объяснить, а во-вторых, обладаю некоторым жизненным опытом и способна давать адекватные советы. А интересуют ее довольно естественные вещи: отношения мужчины и женщины. Ругаю себя, что не догадалась об этом раньше. Ведь когда она пришла в первый раз, я никак не могла понять цель ее прихода. Решила, что она просто захотела продемонстрировать еще одному человеку (мне) свой талант фотографа. Когда я похвалила ее работы, то никакого значения не придала последовавшим за этим вопросам:

— Значит, вам понравились снимки?

— Очень.

— А они всем понравятся?

— Я не могу тебе точно сказать, но если человек обладает художественным вкусом, то определенно будет впечатлен.

— Значит, на человека образованного они произведут впечатление?

— Обязательно.

Она осталась довольна ответами, но я и не предполагала, что за этим довольством стоит нечто особенное. А теперь понимаю: так оно и было. Сейчас я даже представляю себе примерный портрет объекта ее интереса: молодой человек чуть старше двадцати, приятной наружности, творческой профессии, претендующий на звание интеллектуала. Откуда такие выводы? Из разговора с Алиной. Она приходила на прошлой неделе и спрашивала, спрашивала, спрашивала:

— Это ведь хорошо, когда у людей одинаковые интересы, схожие профессии? Ну, то есть им есть о чем поговорить, что обсудить?

— Конечно.

— Считается, что союзы, в которых мужчина старше женщины лет на шесть-восемь, весьма удачны, не правда ли?

— Бывает по-разному.

— Вы знаете Буньюэля?

— Ты о режиссере?

— Да.

— Немного знакома с его творчеством, а что?

— «Золотое казино» действительно посредственный фильм?

— Кажется, я не смотрела. Но те картины, что я видела, гениальны. А почему ты заинтересовалась именно Буньюэлем?

— Так, ни почему. А как вы думаете, если молодой человек красив, а у девушки заурядная внешность, они могут быть вместе?

— По-моему, внешность ничего не решает.

— Точно?

— Определенно. Скажи, Алина, а как там Маша, бабушка?

— Нормально. Но я их не часто вижу. У меня же отдельная квартира, а бабушка с Машей живет.

После этих слов я забила тревогу. Молодой, симпатичный, старше двадцати лет, и Алина с ее внезапно надетыми на нос розовыми очками, хромой ногой, несовершеннолетним возрастом, ключами от отдельной квартиры и огромным желанием быть любимой. Мне казалось, я сделала то, что должна была сделать. Я позвонила Маше и посоветовала ей как-нибудь навестить сестру без предупреждения. Не знаю, послушает ли она меня? Хотя, скорее всего, это уже не имеет значения. Славочка, вчера Алина приходила снова. В квартиру она не вошла. Стояла на пороге и долго смотрела на меня какими-то очень взрослыми и странными, будто осуждающими глазами. Немного покачалась с носка на пятку, потом вздохнула и как-то резко, будто в чем-то уличала меня, сказала:

— Вы ошиблись. И я ошиблась. Вы, оказывается, ничего о жизни не знаете. Внешность решает все.

Не могу понять, милая, что все это может означать? Странное поведение. Впрочем, ты же знаешь, мне часто кажется странным поведение окружающих. Вот и твое вызывает недоумение. Ты всегда скептически относилась к моим научным опытам, а судьбой девочки, которую никогда не видела, интересуешься не меньше меня. Как много на свете необъяснимых вещей…

Про молодежь твою ничего не знаю. Давно не виделись. Исправлюсь.

Целую. Я.

40

— Вот это! — Натали радостно сдергивает с вешалки платье и умоляюще смотрит на мать.

— Даже не думай! Какие могут быть блестки на школьной форме! — Алина возвращает расшитую люрексом безвкусную тряпку на место.

— Не могут?

— Нет.

— Тогда не хочу в школу!

— Ната, прекрати! Я выделила время, я привела тебя в магазин, я собираюсь купить тебе одежду, а не выслушивать твои капризы. В школу одеваются строго, понятно? И пойти туда тебе придется, хочешь ты этого или нет. Все. Примерь это, это и еще вот это. И поскорее, у меня нет времени.

— У тебя никогда нет времени. Лучше бы со мной пошла Мэри!

Алина еле сдерживается, чтобы не отвесить строптивому ребенку оплеуху, но все же берет себя в руки.

— Не говори глупостей! Как она может с тобой пойти? — Алина застегивает «молнию» на черном детском сарафане и подталкивает дочь к зеркалу: — По-моему, очень симпатично.

Натали смотрит на свое отражение с нескрываемым отвращением:

— Зачем ты меня забрала?

«Лучше бы спросила, зачем я тебя оставила?»

— Другого выхода не было. — «Это я о чем? О том, почему забрала, или о том, почему оставила? Хотя разницы никакой. В обоих случаях нельзя было поступить иначе».

За те несколько дней, что тогда, четыре года назад, Алина провела с дочерью в Москве, Маша сумела отлично подготовиться к новой атаке. Алину поджидал целый список весомых аргументов о пользе для ребенка оседлого образа жизни и о пагубном влиянии на иммунитет постоянной смены режима, климата и часовых поясов. Маша просила прекратить таскать ребенка по командировкам, оставить Натали на ее попечении: «В конце концов, у меня есть возможность распоряжаться своим временем. Я могу и вовсе отказаться от гастролей. Почему бы и нет?» Да. Алина знала: у сестры была прекрасная возможность распоряжаться деньгами лорда Арчибальда. Если бы Маша только захотела, она бы могла больше никогда не брать в руки скрипку. Ее благосостояние от этого не пострадало бы. Конечно, она продолжала играть. Музыка — болезнь неизлечимая. Но ей ничего не стоило сократить количество вливаний, тем более ради любимой племянницы. Алине и здесь было чему позавидовать. Деньги ее бывшего мужа были деньгами Натали, и Алина не собиралась тратить их на устройство своей жизни. Она должна была работать, не пренебрегая ни одним выгодным контрактом. Она должна была работать, не оставляя без внимания ни одного достойного приглашения поучаствовать в выставке, съемке или репортаже. Она хотела так работать. Она не желала оставлять Натали. Все внутри Алины бушевало, кипело и категорически протестовало. Ей хотелось топать ногами, кричать и возмущаться. Маше все время доставалось все самое лучшее, все то, о чем мечтала Алина. Но доставалось само собой, без усилий, а теперь сестра, словно нарочно, вознамерилась присвоить себе то, что для Алины было самым важным, самым дорогим, самым ценным. И присвоить открыто, ничуть не таясь, как будто так и надо было. Маша захотела — Маша получила. Ни за что! Алина категорически отказалась.

Отец Натали готовился к свадьбе, ждал появления наследника и совершенно не интересовался местопребыванием ребенка от, Алина никогда не знала, какого брака. Можно было не страшиться претензий с его стороны и свободно колесить с Натали по всему миру. Наконец, наступило время, когда Алина могла без оглядки назвать себя счастливой. Во вторник они с Натали могли лакомиться знаменитым итальянским мороженым на Пьяца Маджоре в Болонье, в пятницу фотографировать Большой Каньон по заказу «Travel + Leisure» [12] , в понедельник засыпать обнявшись в палатке под шум тропического африканского ливня, вспоминая удачно заснятых антилоп и лемуров, а в четверг придирчиво выбирать в галерее Лафайет наряды к церемонии открытия Алининой выставки в парижском центре Жоржа Помпиду. Алина чувствовала себя нужной, любимой и состоявшейся. Но Натали заболела один раз, потом другой, а на третий случилась острая пневмония, которая, окажись они в этот момент не в Германии, а где-нибудь в Замбии или степях Казахстана, могла бы стоить ребенку жизни. И Алина испугалась. Сначала оставила дочку долечиваться, потом отпустила восстанавливать силы на теплые острова, затем попыталась сократить количество своих поездок, но безуспешно. График выставок, съемок и мероприятий был распланирован и оговорен на месяцы вперед. Расторгни контракт, подведи людей — и твое имя в черном списке, репутация убита, похоронена и возрождению из пепла не подлежит, а надежным плечом лорда Арчибальда Алина на такой случай не обладала.

12

Известный американский журнал о путешествиях.

Кроме того, Натали тогда исполнилось пять. Пришло время наполнять ее не только любовью, но и знаниями. Без так называемой pre-school [13] еще можно было бы обойтись, но проигнорировать elementary [14] означало обеспечить своему ребенку множество проблем: отставать, догонять, самостоятельно осваивать материал. Алина не решилась ни рисковать здоровьем Натали, ни ее будущим. Пришлось снова поставить на карту их с таким трудом восстановленные отношения. И Алина опять стала проигрывать в конкуренции с всегда имеющей время на игры и душевный треп теткой. За два года жизни в поместье Арчибальдов Натали прониклась чувством дома, перестала остро тосковать по Алине, воспринимала частые разъезды матери как должное, и казалось, даже перестала горевать перед очередной разлукой.

13

Американский детский сад, посещаемый с трех до пяти лет.

14

Начальная ступень американской средней школы.

Что говорить? Теперь размахивать руками и раздавать дочери пощечины Алина не имела никакого морального права. Что заслужила, то и получила. К тому же Натали всегда любила свою тетку. Только тетки не обязаны посвящать племянникам все свое время, не обязаны жертвовать карьерой и всегда находиться рядом. Это прерогатива матерей. Тете легко можно простить постоянное отсутствие, матери — очень сложно. Натали была обижена, потеряна, к тому же вырвана из привычной среды. Это Алине не надо было ничего менять, а ей предстояло окунуться в совершенно чужой, неведомый мир. Ей было страшно, неудобно, непонятно, почему с ней это происходит, зачем с ней так поступают. Она хотела обратно: домой, в Америку, в свою elementary, в свою розовую комнату с кружевным пологом над кроватью, к своей Мэри, трогательно напевающей каждый вечер «When you wish upon a star» [15] , сидя с Натали. Но сейчас Маша вынуждена была сидеть у другой кровати — больничной койки, на которой умирал от травм ее муж, попавший в страшную автомобильную аварию. Врачи говорили, что шансов практически нет, но и спустя месяц после катастрофы его организм продолжал бороться, а Маша не переставала надеяться. Алина сочувствовала. Она никогда сознательно не желала сестре такого горя, она даже иногда винила себя: это ее зависть могла такое сделать, это она, Алина, так часто сокрушалась о том, что у Марии Кравцовой слишком гладкая, безбедная жизнь. Да, есть одно горе: детей своих нет, так она и эту проблему устранила: присвоила себе Алинину дочь, и дело с концом. Алина часто думала о том, что необходимо как-то забрать Натали, придумать что-нибудь, перевернуть привычный уклад жизни, но не знала, как это сделать. Часто, лежа ночами в гостиничных номерах, она просила неведомую пустоту помочь ей, как-то поспособствовать, предоставить случай, но она никогда не думала о подобном развитии событий, о таком трагическом способе возвращения собственного ребенка. Жизнь все решила сама, послав навстречу «Мерседесу» Арчи летящий на бешеной скорости «Форд Транзит» с пьяным водителем за рулем. Теперь Маша проводила дни и ночи в часовне одной из лучших больниц Нью-Йорка.

15

Английская колыбельная песня.

— Ты же некрещеная, — недоуменно заметила Алина. Она сорвалась в Америку, как только узнала о трагедии. Она никак не ожидала застать всегда трезвомыслящую и благодушно воспринимающую теорию эволюции сестру в таком месте.

— Не думаю, что это имеет значение, — откликнулась Маша абсолютно безэмоциональным тоном. — Говорят, перед ним все равны.

Очевидно, теперь Маше было легче молиться, чем не делать этого. Если бы Алина могла, она бы помолилась вместе с ней о здоровье Арчибальда, но она и слов не знала, и надобности не чувствовала. Не могла поверить в то, что чья-то жизнь может зависеть от нескольких просительных слов, обращенных ввысь. Проси не проси, а все равно будет так, как суждено. Алина понимала: молитва давала сознание своего участия в процессе. Ведь самое ужасное для человека — потеря контроля над ситуацией, бессилие и бездействие.