Мелодия Второго Иерусалима
Шрифт:
Да, что там?.. Идешь по городу, словно путешествуешь по страницам любимых книг. Пастельные, теплые полутона, разливаются перед взором во всю ширь Пушкинской улицы. Разукрашенные ажурными тенями тротуары от нависших платанов. Они словно исполины-атланты, которые подняли над головами свои могучие руки, с растопыренными пальцами, чтоб поддерживать небосвод, голубой.
Я фотографирую все подряд — голубую синагогу; надпись: «Человек без матраса жалок» на какой-то случайной стене; Остапа Бендера и Кису Воробьянинова из папье-маше у кафе-шантана; дворы и дворики, в которые заглядываю.
Вокруг — тучные стада выпасающейся романтики. Той самой, легко узнаваемой. Когда мы были пацанами в 70-х годах прошлого столетия, мы увлекались блатными шлягерами: "Одесситов", которые были записаны на моем магнитофоне «Воронеж», который безнадежно сжег один мой одноклассник.
…Ходим по
На пути к памятнику Дюку и Потемкинской лестнице (на ней всегда будешь высматривать детскую колясочку, увиденную однажды в кинофильме «Броненосец «Потемкин»»); к Морскому вокзалу, минуя Привоз, еще раньше Оперный театр. Не забыть о «Гамбринусе», о котором прочитал в одноименном рассказе, когда-то давно у А.И. Куприна, у которого брал много в свою литературную будущность.
Вся Дерибасовская — сплошной уютный кабачок, — красивые столики стоят прямо на улице. К стволам деревьев над головою прикреплены скворечни, к которым приложена потешная надпись: "Дача".
Я, облачен, в футболку: «Я люблю Одессу», купленную за какую-то сотню гривен на ступеньках какого-то запыленного перехода, у одной бойкой, толстой, одесской торговки.
После того, как однажды на Крещатике, я, в шутку, «угрожал» Жанне, что однажды наряжусь в «вышиванку», — она постоянно заботится, чтобы у меня имелся приличный набор футболок. Любая одежда мне к лицу, поэтому проблем у нее нет. У вышиванке, я выглядел бы «щирым украинцем», как предки — мелкая казацкая старшина. Донецкая россиянка, применяет мягкий имперский способ борьбы с украинским «буржуазным национализмом»?..
Мы сидим на Дерибасовской, жуем хрустящие круассаны; в стаканах возле нас покоится, насыщенный алым цветом, прохладительный напиток, который в этот солнечный день, имеет все признаки эликсира жизни.
Жанна ведет духоподъемные разговорчики, прибегая к излюбленному своему обаянию. Лесть, как сентябрьская, бархатная теплынь, проникает в наше настроение. Жанна делает это изысканно, зная с чего начать. Литературная тема, в этот солнечный день в Одессе, на Дерибасовской — самое то, чем можно усилить ощущение внутреннего комфорта. В преддверье холодов, когда вокруг много прохладной сырости, она, обычно, много рассуждает, о строительстве «собственного дома» на Обуховской трассе. Сразу же: на душе становится как-то теплее и уютнее. Со временем я стал снисходительнее относиться к фантазиям поэтессы, понимая, что невинная ложь в ее исполнении, ничто иное, как способ усилить ощущение счастливо проведенного времени.
— Твои произведения сейчас на сайте читает Иван Д….ч. — Жанна явно привирает, при этом, не моргнув глазом, но мне все равно приятно слышать музыку этих слов. — Это я порекомендовала ему зайти на твою страничку, через одного из своих, постоянных заказчиков, — говорит она, не предполагая, что я не существую для официальной литературы. Как и для ее надутых пропагандой корифеев.
Д…ч, один из столпов официальной литературы. Академик, и т. д. Однажды, я наблюдал его в телевизоре, окруженного свитой «літературознавців», каких-то совсем уж высушенных, словно мумий, дамочек. Они обсуждали свою литературу, которая была атрибутом колониальной системы, всегда играя в ней роль кремлевской пропаганды. Установившийся в 90-х режим кормления сек. сотов, относился к таким монстрам официальной литературы, как к кому-то родному. Им (при тоталитарной системе) выпестовали «своего читателя»; они обслуживали его до сих пор. Они составляют интеллигенцию, а по сути дела — постколониальную элитку.
Однажды, в «Будинку Письменників», я стал невольным свидетелем какого-то обязательного действия, на котором присутствовал отставной Генеральный прокурор Украины, Медвидько. Одиозная личность. Самый высокопоставленный сек. сот, которого мне приходилось наблюдать в самой непосредственной близости. В системе кормления сек. сотов, сложившейся на то время в Украине, официальные мероприятия определенного уровня, требовало обязательного присутствия «свадебного генерала». Пользуясь либеральностью современных порядков, заняв место за спиной Д…ча, я заполучил возможность наблюдать с тыла его седую, и гривастую, голову. Награждали молодежь, отмеченную какой-то литературной премией, какого-то канадского мецената? Или — то было не в тот раз? Все перепуталось уже в моей голове. Впрочем, слушал вполуха. Все больше, вполголоса, болтал с каким-то бывшим журналистом, которому литературное ремесло, служило возвышением на поприще гос. службы. С другой стороны стола, как
бы уравновешивая позиции, восседало еще одно литературное светило — П…ко, — автор популярной песни.Отвечаю, Жанне:
— Мне безразлично: читает Д…ч, или не читает, мои романы. К режиму кормления сек. сотов, я не имею никакого отношения.
— Как ты к Л. К…ко относишься? — спрашивает, она.
— Да, никак, — лениво вливая в себя напиток, сказал я: — О чем можно говорить, если я и прочитал из ее прозы всего несколько строчек. Мне не понравилось. Стихи — наоборот. Не в том смысле, чтоб козырять сим, как это делает разная «интеллигентная» шушера, чтоб не казаться неучами.
Как-то я отправился на фестиваль, который устраивается в самом конце весны на Співочому полі, что находится у стен знаменитой Лавры. По дороге туда, в сужающейся горловине прохода, увидел развалы с книгами. Вся украинская книжная продукция, уместилась на небольшом стеллаже. Я, конечно же, воспользовался предоставленным случаем. Не стихи, и тем более проза, знатной поэтессы, не вызвали во мне бурлящей внутренней реакции, как в свое время стихи Николая Рубцова, с которым они учились в одном и том же месте в Москве, примерно в одно и то же время. Поэзия Рубцова, постоянно исключаемого из вуза (так — похоже — и не закончившего его (диплом выдали после выхода сборника стихов)) — это потрясающая глубина. Здесь примерные строчки, которыми можно заполнить учебники пятого класса, чтоб выучить школяра грамотно писать. Вообще, я не пожалел, что остановился. Одна официальная писательница внесла в название своего фирменного произведения слово «секс» (я не сказал, Жанне, что одно предложение в этом романе тянется бесконечно. Тяжело «переваривать»). Сразу же, у меня сложилось впечатление, что исследовательница, похоже, живого мужского члена в руках не держала, а после упомянутой в тексте «філіжанки кави», мне подумалось, что: писательница заправляет мужской член вилкою.
О своих впечатлениях, я весело рассказываю, Жанне.
— Какой же выход? — растерянно, спрашивает она.
— А, никакого. Я умру, под забором, — с грустью в голосе, разыгрываю, я.
— Я не дам тебе там умереть, — задумчиво, отвечает Жанна. — Мы поселимся с тобою под Одессой. У меня здесь есть один знакомый… — снова, весело, затараторила Жанна. — А весной мы отправимся в Закарпатье. Когда зацветет сакура. Василий Васильевич давно меня приглашает…
…Мы неспешно возвращаемся, по Пушкинской, словно под ажурными триумфальными арками, скрестившихся над головами, веток. Идем под тенистыми одесскими платанами. Темно-голубые тени, распластавшись на тротуарах, создают особенную атмосферу городского уюта. Первый день проходит в Одессе…
…И остывающее море, в Аркадии, волнами выгибая свои бирюзовые спины, ласковым и нежным зверем, трется о наши ноги…
…По дороге в гостиницу, я все еще заглядываю в крохотные одесские дворики, пытаясь увидеть там литературных прототипов блатных песенок и известных литературных воспоминаний.
Мы оба в восторге от этого города.
На ж-д вокзале, Жанна все еще твердит:
— Мы, обязательно, поселимся в Одессе. Я буду заниматься ландшафтным дизайном, а ты будешь мне помогать… — Что звучит: как самая высокая похвала этому замечательному городу.
Скоро пришла новая весна, и Жанна, неожиданно, устремилась на свой Донбасс. Туда явился «русский мир» за своими жертвами.
Оттуда в Киев, хлынули новые путешественники, и заполонили собою хостелы в столице.
Скоро я тоже отправился в Донецкую область, на самоходном орудии.
2017
Конь в шикарном пальто
(Словами, поэтессы Юанны Подтоцкой)
У отца Оксаны Загорской, в Испании, проживала крестная сестра. Когда-то она поехала по туристической путевке на родину Сервантеса и Веласкеса, и осталась там навсегда. На ПМЖ — постоянном месте жительства, — как говорили бывшие ее соотечественники, влюбленные в советские аббревиатуры. Встретив там свою любовь по имени Валентино.
У синьора (обращение к малознакомому мужчине) Валентино, мужа этой Наташи, был друг, его тезка, довольно-таки состоятельный и очень влиятельный в тех краях человек.
Он, и двое родных его братьев, держали в поселке под Барселоной — Ребассо — в переводе это означает «нижний поселок», — фабрику по изготовлению кормов для животных и птиц.
У дона (обращение к хозяину) Валентино был небольшой ток, на котором горами лежали ядреные зерна пшеницы, овса и подсолнуховых семечек (белые, с продольными черными полосками, очень крупные, совсем даже не такие, какими Оксана привыкла их видеть у себя на родине).