Memento Mori

Я погрузился в сладостную дрёму – не полноценный сон, а так, пограничное состояние, когда не понимаешь толком на каком ты свете. Очень похожие ощущения бывали у меня после выкуренного кальяна с восточными травами, или что они там кладут в него вместе с табаком или вовсе вместо него. Ещё недостаточно для сонных грёз Морфея, но уже вполне довольно, чтобы отключиться от суетных забот.

Конечно же, наслаждаться этим состоянием пришлось недолго. Хотя я точно не знаю, сколько так пролежал, но не думаю, что много времени прошло с тех пор, как я открыл глаза. Дверь отворилась почти без скрипа, и я уставился на вошедшего в комнату прелата Лафрамбуаза.

Только в этот момент я осознал, что вовсе не интересовался комнатой, где нашёл себя. Никакого любопытства по этому поводу я не испытывал, хотя стоило бы, наверное. Видимо, подспудно я боялся делать малейшие движения головой, а вдруг боль вернётся.

Однако увидев прелата, тут же попытался подняться, но он остановил меня движением руки.

– Не стоит, Рейнар, - сказал он. – Не прилагай тщетных усилий. Врач, занимавшийся тобой, говорит, что ещё неделю ты не сможешь встать на ноги.

Ну, снова – здорово! Ещё неделю на койке. Конечно, она поприличней той, что мне выделили на постоялом дворе, да только какая разница, где время терять.

– Доклад моих людей в окружении вильдграфа Шварцвальда волею судеб опередил тебя, - продолжил Лафрамбуаз, присаживаясь рядом с моей кроватью на простой табурет, - так что мне известно о твоём вкладе в победу над скандинавами. Получить кромкой щита по голове и остаться на ногах – это очень серьёзно. Мало кто выживал после такого. Чёрный медведь известная в своём роде личность, и вполне заслужил это прозвище.

– А что мои люди? – воспользовавшись паузой в монологе прелата, спросил я.

– Скрипач, как он себя называет, хоть это и не годится – отказываться от имени, данного при крещении, предпочитает проводить время в кабаках и с девицами, о которых мне неприятно говорить. Прогуливает полученные от меня флорины. А баск Агирре покинул город третьего дня, отправился в лес искать компанию для своего ручного волка. В окрестностях Лукки с лесами не очень хорошо, так что, думаю, вернётся он не скоро.

– Откуда уверенность, что вернётся? – удивился я.

– Он не бросил тебя, - ответил Лафрамбуаз, - хотя имел возможность. Зачем же ему уходить сейчас? Да и к тому же, ты думаешь у меня нет людей, способных проследить за ним в лесу? Надо будет, его приведут обратно силой.

– Тогда от него толку не будет, - пожал плечами я. – Я не могу держать своих людей в узде постоянно. Рано или поздно кто-нибудь всадит мне нож в спину, и на том всё и закончится.

– Именно поэтому я и не препятствовал ему, когда он заявил, что хочет уйти из города на несколько дней вместе со своим ручным волком. Признаться, даже меня этот зверь немного пугает.

– Я себя отменно чувствую, - решил я сменить тему, - отчего же вы сказали, что мне не встать на ноги ещё несколько дней?

– Мой врач – человек весьма разносторонний и не чурается восточных трактатов, - начал издалека Лафрамбуаз, - а также рискованных методов лечения. Как он сказал мне, после удара по голове, у тебя под черепом начала скапливаться кровь. Она неизбежно давила на мозг, что вызывало головные боли. То лекарство – он назвал его опиатом, кажется, - что тебе давали, лишь снимало боль, но никак не устраняло её причину.

– И как же ему удалось с этой причиной справиться?

– Это очень старая операция, как сказал врач, - заявил Лафрамбуаз, - её применяли ещё в Древнем Египте, также она описана и Гиппократом. Мой врач уверен, что лишь она могла помочь тебе, и видимо, помогла, раз ты ещё жив. Это называется трепанация, кажется, он добавлял слово «декомпрессивная», что это ни значило. Если же говорить проще, он просверлил отверстие в твоём черепе, в районе левого виска и дал крови вытечь, чтобы она не давила на твой мозг и дальше.

Я ощупал плотную повязку вокруг головы. Пока о ней не сказал инквизитор, я её просто не замечал, настолько меня радовало избавление от головной боли. Пускай и ценой дыры в голове. Надеюсь, она невелика размером, и заживёт скоро.

– Он закрыл отверстие в твоём черепе серебряной монетой, - как будто отвечая на мои мысли, сказал Лафрамбуаз, - и пообещал, что зарастёт всё быстро.

– Спасибо ему за это, - кивнул я. – Талантливый у вас доктор, тот, кто прежде осматривал меня, заявил, что голова, мол, предмет тёмный и исследованию не подлежит.

– Я вообще привечаю талантливых людей, - ответил без тени иронии инквизитор. – И это подводит нас к вопросу, который я бы хотел задать тебе, Рейнар.

– Я даже примерно догадываюсь, о чём он будет, - заявил я. – Устраивайтесь поудобней, рассказ у меня будет совсем не коротким.

И очень надеюсь, что после него я не окажусь в подвале, откуда одна дорога – на эшафот с обложенным хворостом столбом.

Стул был укреплён стальными скобами на углах и прочные ремни на нём явно служили не для украшения. Я глядел на него, и мне всё сильнее становилось не по себе. Слишком уж ясно было назначение подобного сиденья. Хорошо хоть сразу на «лошадку» [22] не усадили. Однако и подобные стулья применялись для не менее жутких пыток. Я машинально поискал глазами жаровню, которую могли бы подставить мне под ноги, когда я буду совершенно беспомощен, притянутый ремнями к прочному креслу, и кувшин с маслом, каким частенько поливали ступни и голени несчастного, чтобы мучился посильнее. Однако ничего подобного не обнаружил, и скрепя сердце умастился на неудобном сиденье под оценивающими взглядами собравшихся в просторной комнате – или даже небольшом зале – людей.

22

Деревянный конь, деревянный пони или кастильский осёл. Эта крайне болезненная пытка использовалась на протяжении всей средневековой истории. Устройство напоминало пирамиду из деревянного бруса, заостренную к вершине, на которую сажали жертву. К ногам жертвы привязывали груз, под тяжестью которого испытуемый все ниже и ниже опускаясь, насаживался на эту пирамиду, нанося ужасные травмы промежности, а иногда и рассекая жертву пополам

Среди них я знал лишь Лафрамбуаза, да ещё видел, скорее всего, его людей, что сопровождали инквизитора в его путешествии из Пассиньяно в Лукку. Двое сейчас замерли мрачными статуями около двери, сложив руки на оружейные пояса. Кроме инквизитора и его наёмников, в зале присутствовал молодой человек в чёрном дублете со значком в виде кадуцея, [23] приколотым на груди. Второй же более походил на какого-то мистика от церкви, каких можно встретить в салонах богатых аристократов Италии и особенно Венгрии, где на них смотрят как на диковинку, а не как на опасных еретиков, распространяющих свои учения на жаждущие подобных глупостей умы. Похоже, молодой врач придерживался того мнения об этом человеке и не считал нужным скрывать презрительных взглядов.

23

Герой ошибочно принимает посох Асклепия – символ врачевания за кадуцей – жезл Гермеса

Стоило мне усесться в кресло, как по кивку Лафрамбуаза наёмники живо привязали меня ремнями к нему. При этом, чтобы надеть головной ремень, им пришлось снять с меня повязку, обнажив наполовину выбритый череп со следами операции.

– Интересное решение, - тут же подошёл тот, кого я принял за мистика. – Скажите-ка, дорогой Амбруаз, как вы решили проблему открытого отверстия, идущего прямо к головному мозгу, после трепанации?

– Серебряный флорин старой чеканки, - не без гордости ответил врач по имени Амбруаз. – Мне пришлось врезать его в височную кость, а после прикрыть заранее подготовленным куском кожи самого пациента.