Мемуары фельдмаршала
Шрифт:
Эта атака была задумана просто; мы полагались на внезапность, на полное взаимодействие наземных и военно-воздушных сил, на готовность рисковать и нести потери.
В этой атаке авиация сыграла заметную роль, в небо поднялись двадцать две эскадрильи истребителей «Спитфайр», бомбардировщиков «китти» и штурмовиков «Харрикейн», действовали они в районе, недосягаемом для артиллерийского огня; они уничтожали там все транспортные средства, все, что появлялось [176] в поле зрения или двигалось. Блестящие, смелые действия летчиков совершенно ошеломили противника; его сопротивление было сломлено, и мы одержали победу. В этой атаке было взято две с половиной тысячи пленных, все немцы; наши потери составили всего шестьсот человек, и мы лишились только восьми летчиков.
Эта молниеносная атака явилась наиболее совершенным на то
Конец войны в Африке
Было очевидно, что конец войны в Африке близок.
8-й армии оставалось только пройти через ущелье Габес и соединиться с американскими войсками; тогда остатки сил противника окажутся во все сужающемся кольце окружения.
6 апреля у нас произошел однодневный ожесточенный бой на линии Вади — Акарит, в котором мы взяли еще семь тысяч пленных. 8 апреля мы соединились с американскими войсками, двигавшимися на восток от Гафсы. Теперь мы брали около тысячи пленных в день, ни одна армия не может долгое время нести такие людские потери и оставаться боеспособной.
10 апреля мы взяли Сфакс.
В феврале ко мне в Триполи прибыл начальник штаба генерала Эйзенхауэра Беделл Смит, и мы с ним обсуждали, когда 8-я армия сможет соединиться с 1-й к северу от Габеса. Тогда я сказал, что буду в Сфаксе к 15 апреля. Беделл Смит сказал, что, если мне это удастся, генерал Эйзенхауэр даст мне все, что бы я ни попросил. Я ответил, что сдержу свое слово и хотел бы получить самолет для личного использования. Беделл Смит охотно согласился. [177]
Утром 10 апреля я отправил Эйзенхауэру сообщение с просьбой о самолете. 16-го прибыл «Б-17» («Летающая крепость»). Я стал весьма мобильным генералом. Впоследствии начальник Имперского генерального штаба Брук сурово отчитал меня за этот поступок. Сказал, что со стороны Беделла Смита это была шутка, и генерал Эйзенхауэр пришел в ярость, когда я потребовал самолет. Я объяснил, что в тот день в Триполи это заявление было отнюдь не шуточным. Видимо, Беделл Смит не сказал о нем Эйзенхауэру, и тот внезапно оказался перед необходимостью выполнять это условие. Брук добавил, что Королевские ВВС вполне могли предоставить мне самолет; могли, конечно, но не предоставили — несмотря на мои неоднократные просьбы. Эйзенхауэр сделал это немедленно. И он, человек замечательный и щедрый, устроил так, что самолет мне был предоставлен до конца войны; более того, он предоставил самолет и моему начальнику штаба. Эйзенхауэр понимал эту необходимость и действовал безотлагательно.
10 апреля я написал Александеру, что нужно решить, какая армия будет выполнять основную задачу в завершающей фазе военных действий в Тунисе. Рекомендовал использовать для этой цели 1-ю армию; равнина к западу от столицы Туниса была легко проходима для бронетехники, тогда как на пути моей армии лежала труднопреодолимая гористая местность у Анфидавиля и Такруны. Александер согласился и попросил меня отправить 1-й армии бронетанковую дивизию и полк бронеавтомобилей; моей задачей будет оказывать постоянный нажим на противника и наводить его на мысль, что основную атаку будет проводить 8-я армия. Я разработал соответствующий план и атаковал позицию у Анфидавиля в ночь с 19 на 20 апреля. Наступать в горах у Такруны было сложно, однако мы продвинулись на три мили. Я совершил перегруппировку и составил план следующей атаки через неделю. Эти атаки мне не нравились, я считал, что основной удар нужно наносить на фронте 1-й армии, где местность не столь гористая и можно использовать танки.
Но ее первая попытка прорваться к Тунису окончилась неудачей. Она состоялась 23 апреля. 5-й корпус атаковал на участке трех дивизий, каждая была растянута по фронту на шесть миль [178] и была усилена тремя бригадами пехоты; это была скорее демонстрация, не имевшая никаких надежд на успех. 9-й корпус с двумя бронетанковыми дивизиями пытался прорваться где-то на другом участке.
Я в то время слег с приступом тонзиллита и с гриппом и попросил Александера навестить меня, если сможет, в моей штаб-квартире возле Сусса. Он приехал 30 апреля. Я сказал, что необходимо перегруппировать обе армии, 1-ю и 8-ю, чтобы можно было наступать на Тунис максимальными силами в наиболее благоприятном районе.Кроме того, я предложил передать 1-й армии 7-ю бронетанковую дивизию, 4-ю индийскую, 201-ю гвардейскую бригаду и дополнительную артиллерию с опытным корпусным командиром для руководства наступлением; я имел в виду Хоррокса.
Наконец, я сказал, что нужно завершить войну в Африке как можно быстрее. Мы должны были вторгнуться на Сицилию в июле, и предстояло сделать многое, чтобы подготовиться к этой сложной морской десантной операции. Александер полностью со мной согласился.
Хоррокс перешел в 1-ю армию и предпринял наступление корпусом на Тунис 6 мая; оно велось крупными силами в избранном месте и прорвало оборону противника к западу от Туниса. 7 мая Бизерта и Тунис были взяты, и противник оказался в окружении на полуострове Бон.
Первой вошла в Тунис наша 7-я бронетанковая дивизия. Она заслужила эту честь. Организованное сопротивление противника прекратилось 12 мая, мы взяли пленными около 248 тысяч человек.
Итак, война в Африке закончилась. Для немцев это явилось большой катастрофой; вся их живая сила, имущество, полевые склады, тяжелое вооружение и прочая боевая техника были захвачены. С чисто военной точки зрения попытку удержаться в Северной Африке после прорыва Маретской линии оправдать невозможно. Думаю, Гитлер отдал такой приказ по политическим соображениям. Предпринимать совершенно безнадежные военные действия исключительно по политическим мотивам опасно; в них иногда возникает необходимость, но обычно они кончаются катастрофически.
Вклад 8-й армии в окончательную победу в Северной Африке был огромен. Она вытеснила Роммеля с его армией из Египта, [179] из Киренаики, из Триполитании и затем помогла 1-й армии окончательно разбить немцев в Тунисе. Сделать это могли только первоклассные войска, и я понимал, какая честь и какая радость командовать такой великолепной армией в пору ее величайших побед.
В начале июня премьер-министр записал в моей книге автографов:
«Полное уничтожение и пленение всех войск противника в Тунисе, увенчавшееся взятием в плен 248 тысяч человек, означает триумфальное завершение великих подвигов, начавшихся сражением под Аламейном и вторжением в Северо-Западную Африку. Пусть будущее в полной мере пожнет плоды прошлых достижений и новых усилий. Уинстон С. Черчилль Алжир, 3 июня 1943 года».
Перед тем как закончить эту главу, я намерен упомянуть некоторые обстоятельства, сыгравшие в совокупности огромную роль в этой замечательной кампании. От Аламейна до Туниса около двух тысяч миль, а мы дошли до Триполи за три месяца, а до Туниса за шесть. Как это было сделано?
Прежде всего скажу, что солдаты не щадили ни сил, ни жизни. В августе сорок второго года я сказал им, что поведу их к победе. Ни отступлений, ни срывов не будет. Когда мы были готовы к наступлению, я всегда говорил им, какой цели нужно достичь, и мы ее достигали. Я приказал, чтобы прессе предоставляли все возможности выяснять, что происходит, и сообщать об этом. Мы шли от успеха к успеху; в 8-й армии развился дух крестоносцев, и солдаты поверили, что они непобедимы. Уверен, что к концу кампании они сделали бы все, к чему бы я ни призвал, они чувствовали, что все мы участники битвы, что каждый из них частичка единого целого и делает важное дело. Они безгранично доверяли мне. Чего еще может желать командир? Я боялся только одного — подвести этих замечательных людей.
Далее, у меня был превосходный начальник штаба. Я уже упоминал о де Гингане. Его плодотворный мозг переполняли идеи, и он всегда справлялся с самыми трудными проблемами. [180]
Получив от меня общие очертания плана, он мог быстро разработать все штабные детали и сказать, осуществим ли он со штабной точки зрения, а если нет, то какие изменения нужно внести. Ответственность де Гинган брал на себя с готовностью. Я давал ему полную власть. Если он не мог связаться со мной, то принимал важные решения самостоятельно, и под сомнение я их никогда не ставил. Доверял я ему полностью; он, казалось, интуитивно знал, как я поступлю в той или иной обстановке, и всегда оказывался прав.